Анна, Ханна и Юханна

Я еще больше утвердилась в том, что мужчины, которые не смогли победить своих матерей, впоследствии мстят за это своим возлюбленным, женам и дочерям.

Я старалась убедить себя в том, что Рикард не такой жестокий, как Арне, но мне все равно было не по себе. Хорошо, что они переехали в Стокгольм.

Но и это утешение не оправдалось. Через несколько лет Сигне тоже переехала. Она поменяла свою квартиру в Юханнеберге на квартиру в том же северном пригороде столицы, где жили Анна и Рикард.

– Сын – это все, что у меня есть, – сказала она, когда позвонила мне, чтобы сообщить о своих планах.

– Не волнуйся, мама, я сумею постоять за себя, – сказала мне Анна по телефону.

Две недели спустя она снова позвонила и поделилась радостью:

– Ты можешь себе представить, Рикард устроил ее на работу в редакцию газеты в Сёдертелье. Теперь ей придется переехать туда.

– Это просто здорово, Анна.

– Он понимает все гораздо лучше, чем признает.– Пусть он и дальше пребывает в своем неведении и не знает, что ты все поняла, – сказала я, и мы посмеялись над нашей извечной женской хитростью.

Все эти годы мы поддерживали отношения – Грета, Айна и я. К сожалению, из нашей компании выпала Лотта – она вышла замуж за английского полицейского и уехала в Англию. Мы встречались раз в два месяца – зимой на квартире Айны в Эргрюте, а летом в моем саду. Это были приятные встречи, мы ели бутерброды и соревновались в искусстве их приготовления.

Айна была замужем и сидела дома. Ее муж служил на почте и не желал, чтобы его жена работала. Айна мало о нем рассказывала, но было понятно, что ей плохо.

Она как-то очень быстро растолстела. Потом принялась отчаянно худеть. В июле, сидя среди увивших стену роз, она сказала, что у нее рак и долго она не протянет. Мне до сих пор стыдно, что я тогда не нашла слов утешения, а просто расплакалась.

Осенью мы дважды навестили ее в больнице, где она медленно умирала.

Мы с Гретой стали встречаться чаще, чем раньше, став еще нужнее друг другу. Мы говорили о старости, о том, как тяжело с ней смириться. Грета бросила свой парикмахерский салон и снова занялась торговлей сыром в «Альянсе».

– Мне стало трудно работать, – сказала она однажды. – Нет сил, да и голова плохо соображает, мне стало трудно считать.Я поспешила сказать ей, что и сама теперь все забываю. Прошло всего полгода, и я стала замечать, что Грета стала мыслить все менее и менее… связно. Вскоре она уже была не способна следить за простейшими мыслями. Ее сознание рассыпалось на куски и фрагменты. Через несколько месяцев ей пришлось лечь в психбольницу.

В августе Анна и Рикард приехали к нам в отпуск. Мы пошли под парусом в Скаген, как было условлено. Это было здорово, им страшно понравилось. Сразу по приезде за столом Анна сказала:

– Спасибо, но вина мне не наливать. Похоже, у нас будет ребенок.

Я была так рада, что расплакалась, и так испугана, что едва не упала в обморок.

– Ну, мамочка, ты уж, пожалуйста, держись.

Я посмотрела в глаза Арне и увидела, что он меня понимает, он и сам испугался.

Анна преподавала в университете, занимая конкурсную должность.

– Едва ли мне удастся сохранить место, – сказала она.

– Ты станешь домохозяйкой?

Я постаралась придать голосу твердость, но не помню, хорошо ли у меня это получилось.

За Анну ответил Рикард:

– Никогда в жизни! Мне совершенно не нужна домашняя хозяйка. Вот послушайте, что я вам скажу…

Потом они наперебой заговорили о книге, которую напишет Анна. Это будет популярная книга о Лунде.

– Рикард мне поможет.

– Это хорошо, – сказала я, но подумала, что книга едва ли принесет им большой доход.

Ребенок должен был родиться в марте, и Анна взяла с меня обещание, что я буду жить с ними.

Мария родилась точно в срок, и, как бы странно это ни звучало, я была рада этому ребенку, пожалуй, больше, чем Рикард и даже Анна. Когда я в первый раз взяла девочку на руки, мне показалось, что вернулось что-то очень дорогое, но давно утраченное.Это был необыкновенный ребенок, послушный и солнечный. Внучка смотрела на меня голубыми глазками Анны и улыбалась губками Рикарда. Но больше всего она была похожа… да, да, на мою маму. Маленькая Ханна, думала я, но никому об этом не рассказывала. Я знала, как не нравилось Анне, когда ее сравнивали с бабушкой.

Они переехали в светлую и просторную трехкомнатную квартиру, которую обставили по вкусу Анны, скромно и строго. Но стоило мне войти в их дом, как я сразу поняла, что они оба расстроены. Анна была зла, а на лице Рикарда явственно читалось отчаяние.

Я-то думала, что они празднуют выход книги и радуются ребенку, но у них что-то случилось. Я не стала ни о чем спрашивать, да, честно говоря, мне и не хотелось ничего знать.

– Это не так легко, – вот и все, что сказала мне дочь.

– Это я поняла. Не хочешь рассказать?

– Не сейчас. Сейчас я хочу думать только о ребенке и о том, что все должно быть хорошо.

Она вела себя точно так же, как когда-то я, – занималась только новорожденным, а все остальное для нее ушло на второй план. Я собралась уходить, не спросив, что случилось.

– Ты знаешь, где меня найти, – сказала я на прощание.

– Речь идет о солидарности.

– Это я поняла.

В чем суть дела, я догадывалась давно. В первый же вечер в Стокгольме вспомнила тот телефонный разговор, когда Анна кричала в трубку: «Выяснилось, что он просто бабник, мама!»

Все время, что ехала поездом до Гётеборга, я старалась радоваться мыслям о Марии. Я знала, что мы обязательно станем добрыми друзьями. В воображении я рисовала себе сладостные картины – летом мы будем гулять у моря и в моем саду, я научу ее всему, что знаю сама, буду рассказывать ей сказки и петь на ночь колыбельные песенки.

Но что-то нарушало эту идиллию, колеса выстукивали: к черту мужиков, к черту мужиков, к черту мужиков…

Мой муж с кислым видом ждал меня на вокзале в Гётеборге, недовольный долгим отсутствием.

– Я чуть не умер с голода, – сказал он.

К черту тебя, к черту тебя…

– Ты не мог поискать еду в холодильнике?

Я приготовила еды на десять дней – ее оставалось только разогреть.

– Не понимаю твоей иронии.

Я промолчала.

Тогда Арне признался, что он, собственно, хотел сказать, что ему было без меня очень одиноко и что мне стоило бы прикусить язык и не думать о нем плохо. В гостиной был интимный золотистый полумрак, а на столе стоял букет лилий.