Аномальная зона

Богомолов собрался было навостриться в посёлок, но один из самоохранников грубо прихватил его за плечо:

– К-куда, твою мать?!

– Дак в посёлок, – пояснил, пытаясь освободиться, Иван Михайлович.

– Стоять! – рявкнул стрелок, наводя на него тронутый ржавчиной ствол берданки. – Ты у нас кто по этой жизни? Мужик! А всех мужиков велено опять за колючку загнать. Нагулялись – и хватит!

– А… как же свобода? – обескуражено лопотал, опасливо косясь на берданку, писатель.

– Свобода – это, фраерок, не для тебя, – ощерился самоохранник. – Свобода для тех, кто мастью козырной вышел. А твоё мужичье дело – брать больше да кидать дальше. Усёк?

– Усёк, – понурился Богомолов и бросил финку на землю.

Вместе с ещё несколькими бедолагами в полосатых робах, тоже оказавшихся мужиками по масти, писателя прикладами затолкали в жилзону. Ворота, заскрипев ржаво, закрылись у них за спинами, вновь отсекая от вольного мира.

6

Так случилось, что Студейкин не участвовал в лагерной революции. Будучи формально амнистированным, он продолжал обитать в режимном бараке локальной зоны, где располагалась спецлаборатория. Дело в том, что в результате многолетней селекции контингент подневольных работников секретного блока оказался в целом более приемлемым для Александра Яковлевича, чем прочие зеки, да и жители посёлка, а кормёжка здесь традиционно была лучше той, что давали в общей столовой, бытовые условия – комфортнее.

Когда вспыхнул ночной мятеж, вышколенная вохра осталась верной присяге. Чекисты наглухо закрыли все входы в спецблок, заняли круговую оборону на вышках, втащив туда два пулемёта Дегтярёва, и простреливали пространство запретной зоны, не разрешая приблизиться к ней никому, кроме начальника лагеря. А поскольку капитан Марципанов так и не появился, секретная лаборатория осталась на какое-то время единственной территорией лагеря, где сохранялся прежний, десятилетиями устоявшийся, порядок.

Ураганная стрельба, пожары в посёлке разбередили души заключённых спецблока, но суровые вохровцы мгновенно пресекали все вольнодумные разговоры, усиленно патрулируя локальный сектор, жилой барак, производственные и складские помещения.

Старуха Извергиль, со временем несколько смягчившая своё отношение к Александру Яковлевичу, нисколько не тяготилась неопределённостью своего положения.

– Я, голубчик, нашими чекистами даже горжусь! – откровенничала она со Студейкиным. – Профессионалы высочайшего класса. Надёжные, невозмутимые. Пусть хоть всемирный потоп – они свой пост не бросят. Вот у кого и вы, молодые учёные, должны учиться мужеству, стойкости, верности своим идеалам.

– Ну, вы уж совсем… Нашли кого в пример ставить – тюремщиков! – недоумевал Александр Яковлевич.

– Я говорю о профессионализме вообще, не применительно к конкретной деятельности! – горячилась Извергиль. – А изоляция, тюремный режим, если хотите, науке только на пользу! Отрешившись от внешнего мира, от всего, что отвлекает от главного, учёный в таких условиях все силы отдаёт науке. Будь моя воля, я возродила бы повсеместно «шарашки», где собирала бы самые выдающиеся умы современности!

– А я считаю, что в неволе человек не способен на творчество, – стоял на своём Студейкин.

Изольда Валерьевна, картинно хватаясь за сердце, пыхтела папиросой, в волнении стряхивая пепел мимо чашки Петри.

– Посмотрите вокруг! Именно здесь, в дебрях тайги, оторванные от благ цивилизации, от передовых достижений науки, наконец на примитивном оборудовании, подневольные, как вы выразились, учёные совершили открытие мирового значения! Почему? Да потому, что им не мешали! А дух – он свободен, несмотря на оковы, заборы, тюремные решётки… Я всегда знала, что вы не учёный, – обличающе тыкала она в сторону Александра Яковлевича дымящимся окурком. – Скорее, популяризатор, эдакий графоман от науки. Вам не дано получать наслаждение от самого творческого процесса! Подумайте: то, что мы делаем здесь, в тайге, не умеет никто в мире! Ни один из научно-исследовательских институтов Европы, США, Японии, Китая не продвинулся в разработке межвидового скрещивания так далеко, как мы. Они отстали от нас на десятки лет! Вот вам итог свободы личности, демократии… Осознание этого факта наполняет меня чувством гордости за нашу науку!

– Ну откуда вам известно, что на Западе так уж отстали, – пренебрежительно махнул рукой Студейкин. – Ни газет, ни журналов вы здесь не читаете. Может быть, то, над чем корпит коллектив нашей лаборатории, там, в большом мире, уже открыто и переоткрыто?

– А Интернет? – вскинулась Извергиль, но, поняв, что сболтнула лишнего, прикусила язык.

Александра Яковлевича как будто кипятком ошпарило:

– У вас есть доступ в Интернет?! Что ж вы молчите!

– Тс-с… ради бога, – старуха оглянулась тревожно по сторонам, прижав указательный палец к губам. – Я не должна была этого вам говорить… Это совершеннейшая тайна, голубчик. Надеюсь на вашу порядочность…

– Конечно, конечно, – краснея, поспешил заверить её Студейкин, но, не удержавшись, причмокнул губами. – Надо же! Кто бы мог подумать…

Мучимый стыдом за свою несдержанность, он тем не менее в тот же вечер поделился этим секретом с завхозом Олексом.

– Вы представляете?! – возбуждёно шептал он Станиславу Петровичу в тесной каптёрке, попивая огненный чай-купчик со слипшимися в комок ландориками. – Если добраться до компьютера, можно послать по «мылу» сообщение о нашем лагере с указанием точных координат его местонахождения! И весь этот кошмар закончится в одночасье!

Олекс, прихватив тряпочкой раскалённую ручку алюминиевой кружки, заменяющей заварной чайник, долил дегтярно-тёмной жидкости себе и гостю, заметил задумчиво:

– А что это, уважаемый Александр Яковлевич, нам с вами даст? Так сказать, персонально? Лагерь и так со дня на день прикажет должно жить… Я через вохровцев узнал: блатные в нём и в посёлке власть захватили. Теперь мигом всё сожрут, выпьют, передерутся, а как подморозит болота – разбредутся, кто куда. А вот нам с вами самое время и о себе, грешным делом, подумать…

– Да, выбраться отсюда будет непросто, – согласился Студейкин. – Зимой, по тайге… Надо запастись одёжонкой, продуктов питания в дорогу собрать.

– Но не с пустыми же руками на Большую землю прикажете возвращаться? – Олекс положил в рот конфету, облизал сладкие пальцы, шумно отхлебнул из кружки, почмокал задумчиво. – Я, например, здесь почти десять лет ни за что ни про что отсидел. Вы, коллега, хотя и новичок, тоже вправе рассчитывать… э-э… на некоторую материальную компенсацию. За перенесённые моральные и физические страдания, так сказать.

Студейкин вначале не понял, куда клонит многомудрый завхоз, а потом сообразил, подхватил радостно:

– Вы совершенно правы! Возьмём с собой рабсила и предъявим его мировой научной общественности!

Станислав Петрович кивнул сдержанно:

– В правильном направлении мыслите. Но живого рабсила через тайгу волочить – слишком хлопотно. А вот если скачать с компьютера на дискеточку результаты работы лаборатории, все её, так сказать, научные изыскания…

– И опубликовать потом как сенсацию! – с воодушевлением воскликнул Александр Яковлевич. – Сделать эти секретные разработки достоянием всего человечества! Этот наш благородный шаг наверняка по достоинству оценят в самых широких научных кругах!