Аномальная зона

«Шлёпнут меня, как контрика, – тоскливо думал бывший правозащитник, косясь на лейтенанта Подкидышева, – какой-нибудь психопат-вохровец выхватит из кобуры пистолет – и на вскидку, не целясь, в лоб. И телохранитель хрен защитит. А может быть, сам телохранитель как раз и пристрелит…»

– И комиссары в пыльных шлемах склонятся молча надо мной….

– Что? – спросил у Эдуарда Аркадьевича Подкидышев.

Тот недоуменно глянул на телохранителя, и лишь потом понял, что невзначай вслух пропел строчку из Окуджавы.

– Ничего, – подавлено сказал капитан Марципанов, – это я так…

Чтобы отвлечься от неприятных мыслей, но задрал голову и принялся смотреть в тёмное, снеговое уже, небо. Вдохнул полной грудью морозный воздух поздней таёжной осени, пахнущий перепрелой хвоей и павшим листом, но опять вздрогнул, вспомнив, что именно так ведут себя перед расстрелом приговорённые – в книгах, конечно, здесь, в лагере, им ничего такого не позволяется – нахлобучат на голову грязный мешок из дерюги, провонявший пылью, привяжут к столбу – и бабах! Никакого тебе неба, лесных ароматов, последнего вдоха…

Ещё на подступах к клубу он увидел суровых бойцов комендантского взвода в полной боевой готовности, в касках, с автоматами ППШ на груди, выстроившихся в шеренгу при входе и не пропускающих внутрь офицеров и вохровцев с оружием. Изъятые винтовки они ставили в пирамиду, а пистолеты клали в железный ящик.

У Марципанова отлегло от сердца. Он с готовностью расстегнул кобуру и протянул часовым свой тяжёлый ТТ.

– Смир-р-р-на! – заорал истерично кто-то, завидев начальника лагеря, но Эдуард Аркадьевич благосклонно бросил:

– Вольно, вольно, товарищи! Как настроение? Боевое? То-то же! Враг не пройдёт!

И прошествовал важно в клуб, отметив мимолётно, что и с внутренней стороны помещения у входа застыли два автоматчика, отрешённо глядящие поверх голов собравшихся в зале.

«Молодец, Подкидышев, – подумал с удовлетворением Марципанов. – Надо будет после собрания его своим заместителем по режиму и оперработе назначить. А Иванюту – в шею».

В актовом зале на триста мест яблоку негде было упасть. Все кресла, обитые когда-то, в лучшие времена, красным бархатом, вытершимся до серых проплешин, были заняты. Люди стояли, сидели на извлечённых из запасников табуретах и лавках в проходах, жались по стенам, украшенным картинами местных художников. На полотнах изображались часовые на вышках, вохровцы, стреляющие в побегушников, таёжные пейзажи и портреты пролетарских вождей. Крепко пахло махоркой, одеколоном «Красная Москва», сапожным кремом и нестираными портянками.

Кто-то подал зычно команду.

– Встать! Смир-р-на!

Эдуард Аркадьевич, сняв синюю фуражку, кивнул:

– Товарищи офицеры… Прошу садиться.

Загремели откидные сиденья кресел, в зале засверкало от эмблем в петлицах и звёзд на погонах.

Марципанов скромно занял специально для него оставленное свободным крайнее место во втором ряду и, сидя вполоборота, принялся украдкой рассматривать собравшихся.

Здесь были и молодые, и совсем старые, едва ли не дряхлые, нелепо выглядевшие в солдатской форме, словно ветераны второй мировой, пришедшие на последний парад, вохровцы. Форма тоже была разномастной: кто-то вырядился в синие гимнастёрки образца тридцатых годов, кто-то в белёсовато-песочные, с медными пуговицами, какие носили в сороковых. Офицеры щеголяли в защитного цвета кителях и тёмно-синих галифе.

Глядя на них, Эдуард Аркадьевич в который раз подумал о том, что дед, конечно, был незаурядной личностью. Шесть десятилетий держать здесь, в тайге, полторы тысячи мужиков по обе стороны лагерного забора, управлять ими железной рукой, полностью подчинив своей воле, – на такое способен далеко не каждый.

«Не-ет, мы, Марципановы, народ особого склада, – размышлял с гордостью бывший правозащитник. – Способны вести за собой массы. Аум сёнрикё с её лидером Асахарой в сравнении с нами отдыхают. Куда им, ничтожным и глупым сектантам. У нас – идеология, размах! Вот что значит наследственность…»

Как договорились заранее, место в президиуме за столом, покрытым зелёной скатертью, занял Клямкин. Он сидел, неестественно выпрямившись, будто спинной сухоткой страдал, и бесстрастно взирал на рассаживающихся шумно по местам вохровцев. Из-за кулис, пригибаясь от подобострастия, выскочил облачённый в синюю униформу бесконвойник и водрузил в центр стола пузатый графин с водой и два гранёных стакана.

Краем глаза Эдуард Аркадьевич заметил, что в зал вошёл Иванюта – красномордый, сердитый. Не глядя по сторонам, прошёл в первый ряд, где ему заботливо придержал место кто-то из подчинённых.

Только сейчас Марципанов обратил внимание на то, что публика в зале стихийно разделилась на две примерно равные части. По правую сторону от центрального прохода, если смотреть из президиума, оказались в основном старые конвойники – кряжистые, седые или лысоватые мужики с грубыми обветренными на постах лицами. Слева разместились вохровцы помоложе. Вертелись, шептались, то и дело прыскали смехом в кулак.

Наконец зал наполнился до отказа. Возвышавшийся на сцене Клямкин вопросительно посмотрел на Марципанов. Тот кивнул утвердительно. Замполит постучал карандашом по тонкому горлышку графина:

– Начинаем, товарищи… Прошу тишины!

Потом, откашлявшись, заявил:

– Наше сегодняшнее собрание… э-э… несколько необычно по форме. Оно не партийное и даже не производственное, хотя говорить мы будем… э-э… о важных проблемах, и о производственных в том числе. Мы назвали наше сегодняшнее мероприятие офицерским собранием, хотя на нём с правом голоса присутствует и рядовой, и сержантский состав. Для ведения собрания нам необходимо избрать рабочий президиум. Предлагаю ввести в его состав трёх человек. Кто «за» – прошу голосовать.

Накануне Эдуарду Аркадьевичу пришлось долго и терпеливо учить замполита основам демократии, изрядно подзабытой лагерным руководством. И вот поди ж ты – забыл-таки Клямкин поинтересоваться, нет ли других предложений по количественному составу президиума.

Тем временем вохровцы привычно и равнодушно взметнули вверх руки.

– Теперь персонально, – покосившись на лежащий перед ним листок бумаги, строго сообщил замполит. – Предлагаю избрать в президиум начальника особлага капитана Марципанова, заместителя по политико-воспитательной работе подполковника Клямкина и…

Эдуард Аркадьевич исподтишка не без злорадства наблюдал, как с готовностью дёрнулся Иванюта – он, как зам по режиму и оперработе, традиционно входил в триумвират высшего лагерного начальства. Но не на этот раз.

– И… – сделав невольную паузу, продолжил Клямкин, – старшину Паламарчука, нашего прославленного следопыта!

В зале загудели оживлённо: виданное ли дело – старшину в президиум?

– Как будем голосовать – поимённо или списком? – обратился к залу развивающий успех Ку-клукс-клан.