Аномальная зона

Эдуард Аркадьевич быстрым шагом прошёл на плац, где обычно проводились общие построения заключённых, поднялся по крутой металлической лестнице на помост в центре. Выпитый второпях коньяк ударил в голову, и капитан, выхватив из кобуры пистолет, трижды выстрелил вверх, привлекая к себе внимание, крикнул:

– Граждане осуждённые! Я начальник лагеря Марципанов! Прошу подойти ко мне!

Зеки загудели, стадом потревоженных зебр качнулись к плацу. С внешней стороны забора самоохрана как раз запустила в небо очередную ракету, которая со змеиным шипением осветила зелёным пламенем Эдуарда Аркадьевича, бесстрашно стоящего в одиночестве перед надвигающейся на него толпой заключённых.

– Ба-а! Какие люди, и без охраны! – визгливо поприветствовал его кто-то.

Марципанов сунул пистолет в кобуру и звенящим от напряжения голосом продолжил с пафосом:

– Я, капитан Марципанов, пришёл дать вам волю!

Толпа молчала угрюмо и настороженно, никак не реагируя на сказанное.

– Вы, наверное, не поняли, друзья мои! – в отчаянье крикнул он, тушуясь перед тысячей насупленных, перекошенных, особо зловещих в загробном свете падающей ракеты физиономий каторжан. – Сегодня вечером я подписал указ о всеобщей амнистии всех заключённых лагеря! Вы свободны, друзья мои! Особлаг закрыт! Он больше не существует!

И опять плац ответил ему дружным молчанием. Прошла минута, нестерпимо длинная, за которую Эдуард Аркадьевич успел сперва пропотеть в своём шерстяном кителе, а потом замёрзнуть до дрожи на ледянистом октябрьском ветерке… И вдруг из толпы грянуло пушечным залпом, разрывая сумрак, так, что ракета погасла испуганно:

– Ур-р-ра-а-а-а!!!

Утерев лоб в холодной испарине, Марципанов нетерпеливо пережидал момент бурного ликования. Когда ор начал чуть-чуть стихать, а подброшенные высоко вверх полосатые кепки и шапки шлёпнулись на шишковатые, выскобленные до порезов и шрамов тупыми бритвами лысины заключённых, он продолжил надрывно:

– Но нашлись те, кто стремится не допустить этого, кто желал бы вечно содержать за колючей проволокой безвинных людей. И сейчас группа вооружённых мятежников, возглавляемая бериевским опричником, снятым мною с должности подполковником Иванютой, захватила штаб администрации лагеря. Они хотят уничтожить и мой приказ о всеобщей амнистии, и меня лично, а вас опять загнать в бараки, на лесоповал, в шахту, навечно приковать к тачке. Не бывать этому!

Толпа яростно взвыла:

– Смерть чекистам! Смерть Иванюте! Бей актив, режь сук!

– На волю! За ворота! – надрывая голосовые связки, вопил Марципанов, и, выхватив пистолет, указывал им на вахту. – Раздавим красно-коричневую гадину! Канделябрами её, канделябрами! За свободу! За общечеловеческие ценности! Вперёд!

Чёрно-полосатая толпа с рычанием колыхнулась, подхватила на руки молодцевато спрыгнувшего с помоста Эдуарда Аркадьевича, вознесла над собой и лавой устремилась к воротам, ударилась мощно о крепкие брёвна:

– Открывай, с-сука!

С вышки свесился, уронив с головы пилотку, часовой из самоохраны:

– Куды прёшься? Стрелять буду!

– Я те стрельну, падла! – ощетинилась злобно толпа. – Щас, сука, с вышки, как грушу, стрясём и порвём на портянки.

– Открыть ворота! – гремел, возвышаясь над осатанелой массой, Марципанов. – Я, начальник лагеря, вам приказываю! Объявляю самоохрану распущенной! Вы, бойцы, тоже свободны! – А сам подумал с восторгом, что ради таких вот мгновений наивысшего счастья и напряжения и стоило ему жить!

Завизжала ручная лебёдка, ржавые троса сдвинули, поволокли в сторону тяжёлые створки ворот. Плывущий на плечах толпы Эдуард Аркадьевич успел заметить, как метнулся было прочь ожидавший его по ту сторону Подкидышев, но его схватили одновременно десятки рук и принялись бить с надсадным уханьем, свирепо и беспощадно – насмерть.

Бурлящим, ревущим грозно и свистящим пронзительно потоком сотни вырвавшихся за пределы лагеря зеков устремились к посёлку, где стихала, потрескивая сухо, ружейная пальба, зато разгорался жаркий, всеохватный пожар.

4

Дальнейшее Марципанову помнилось, как в тумане. Огромная и остервенелая толпа, словно цунами, ударилась о посёлок. Одновременно с разных сторон раздался грохот вышибленных дверей, звон разбитых окон, вой баб и плачь ребятишек. Гигантским костром полыхающий дом деда освещал дикую картину разгрома. Вновь поднялась заполошная пальба. Из нескольких домов по накатывающей волне заключённых кинжальным огнём били пулемёты, автоматы, часто плевались свинцом трёхлинейки. Алые иглы трассеров пронзали щетинистый клубок из тысячи человеческих тел. Немало сметенных пулями зеков покатилось кубарем в заледеневшую траву на обочинах улицы, попадали, раскинув руки, среди куч картофельной ботвы в огородах, повисло в набухших кровью бушлатах на плетнях и заборах, но взяли-таки, задавили массой, разлились гудронными ручейками по проулками и задним дворам. Ворвались в штаб, и вот уже из окон вместе с рамами с треском вылетели, шлёпнувшись оземь, несколько бездыханных чекистов.

Марципанов, стремясь перекричать дружный ор и треск стрельбы, метался возле штаба, призывая каторжан остановиться, прекратить безумное истребление, но сорвал голос до комариного писка, который оказался неразличимым уже в мощном гуле тёмного облака гнуса, облепившего жадно со всех сторон обречённый посёлок. А после того, как у его лица несколько раз угрожающе свистнули пули, и вовсе отошёл в сторонку, забился в заросли чилиги, чтоб не мельтешить и не угодить вгорячах под выстрел, затаился там, трясясь мелко в своём легковатом для ночной стужи френче.

Отсюда и выволокла его спустя час пара крепких лагерников, отвесив несколько звонких затрещин.

– Ишь, затаился, ментяра поганый…

– Я капитан Марципанов! – попытался придать своему лицу независимое выражение Эдуард Аркадьевич. – Это же я вас освободил! Вы что, меня не узнали?

Урки, явно из потомственных блатарей, с трофейными автоматами на плечах, бесцеремонно толкнули его в направлении к штабу:

– Давай топай. Отведём к Резаному, там разберёмся…

Стрельба стихала. По всему посёлку, освещённому сполохами то здесь, то там полыхающих изб, как в развороченном муравейнике, копошились, хаотично передвигаясь, сотни людей. Одни волокли объёмистые узлы – то ли с добычей, то ли спасая остатки добра, кого-то куда-то, как Марципанова, вели под конвоем, кого-то кончали у ближайшей стены, провожая в последний путь сухим треском выстрелов из захваченных у конвоя винтовок.

Здание штаба, хотя и изрядно разгромленное, оставалось всё-таки целым, не горело, по крайней мере. Чихнув, заработал с подвыванием аварийный электрогенератор, лампочки засветились вполнакала, но и при тусклом агонирующем свете Эдуард Аркадьевич, подпираемый автоматным стволом в спину, проходя длинным коридором, мог оценить масштабы развернувшегося здесь сражения.

Пол густо усыпан стреляными гильзами, осколками стекла, обломками мебели, обрывками бумаг, повсюду разбросаны тела убитых – зеков в полосатых робах, вохровцев в защитного цвета гимнастёрках, офицеров в иссечённых пулями зелёных кителях и в синих, с бурыми пятнами, галифе. И удушливый запах пороховой гари, крови…

Марципанова провели в бывший дедушкин, а с недавних пор его собственный, кабинет. За просторным «хозяйским» столом вольготно расположился уркаган, коронованный, как шептались в зоне, ещё старыми, правильными, ворами с дореволюционным стажем, по кличке Резаный.

– А, командир! – обнажил он в оскале золотые фиксы, перемежающиеся чёрными от налёта чифиря и табака зубами. – Заходи смелей, это ж всё же твоя бывшая хата! Я здесь пошарить ещё не успел, так что колись, где тут у тебя выпивка и жрачка заначены?