Анонимные грешники

Анджело знает все мои грехи.

Я поворачиваюсь обратно к Альберто и изучаю его лицо. Инстинктивно хочется спросить разрешения, но я проглатываю вопрос в небольшом акте неповиновения. Несколько мгновений он смотрит вслед Анджело, прежде чем поднять глаза на меня.

Затем он кивает. Так слабо, что если бы я моргнула, то пропустила бы это.

— Спасибо, — тихо говорю я на полпути к двери, так что сомневаюсь, что он вообще это услышал. С бешено колотящимся сердцем я бегу через холл, врываюсь в парадную дверь и останавливаюсь на ступеньках.

Анджело стоит, прислонившись к капоту своей машины, засунув руки в карманы пальто. Он пристально смотрит на что-то вдалеке, и разочарование начинает уступать место моему возбуждению.

Действительно ли он это имел в виду? Или я просто пешка в этой странной игре за власть между ним и Альберто?

Прежде чем я набираюсь смелости спросить, он отталкивается от капота и подходит к пассажирскому сиденью. Он придерживает дверь открытой.

— Залезай.

Меня не нужно просить дважды. Я сбегаю по ступенькам и протискиваюсь мимо него, чувствуя, как обжигают меня его прищуренные глаза, и проскальзываю на пассажирское сиденье, прежде чем он успеет передумать.

Он слишком сильно хлопает дверью, погружая меня в тишину. Я пытаюсь не обращать внимания на окутывающий меня теплый мужской аромат, коктейль из новой кожи и его дубового лосьона после бритья. То, как это обостряет мои инстинкты, поднимая волосы на затылке и обостряя мои чувства.

Опасность неминуема.

Машина опускается, когда он садится на водительское место, и я ещё больше жалею о своей поспешности. Интерьер элегантный и спортивный, и в тот момент, когда он захлопывает свою дверь, он кажется бесконечно меньше. Оглядываясь назад, я, возможно, могла бы подождать до субботы, чтобы увидеться с отцом. Пока Альберто не нашел бы кого-то другого, кто мог бы сопровождать меня, кого-то более… подходящего.

Я проглатываю ком в горле.

Двигатель оживает под моим сиденьем, урча, как тигр. Сжав ладони на коленях, я смотрю вперед, на одинокую капельку воды, змеящуюся по середине лобового стекла. Я не осмеливаюсь украдкой взглянуть на Анджело, от него исходит такой горячий и тяжелый гнев, что на окнах начинает собираться пар.

— Знаешь, быть шлюхой — это…

— Грех, — выпаливаю я, мой голос слишком громкий для крошечной дистанции между нами. Я съеживаюсь и прочищаю горло, понижая громкость, когда добавляю: — Да. Я знаю.

Повисла тишина. Я чувствую, как моё лицо становится пунцовым. Итак, он видел мою отчаянную попытку пофлиртовать с Альберто в офисе, а это значит, что он также видел, как злобно он меня отшил. О мой гусь, как неловко. Согласился ли он сопровождать меня, чтобы избавить от унижений? Он не похож на человека, который испытывает испанский стыд.

Он вцепляется большими пальцами в руль и набирает скорость, выезжая с территории Висконти со скоростью и контролем гонщика Формулы-1. Я прикусываю губу и стараюсь сохранять нейтральную позу, как будто я совершенно привыкла постоянно двигаться со скоростью миллион километров в час.

— Я собирался сказать непривлекательно.

Разочарование сжимает моё горло, угрожая перекрыть доступ воздуха, если я не выпущу его.

— Я не шлюха.

— Ты также не непривлекательная.

Я замираю.

Что?

Только когда моё сердце снова начинает биться, я украдкой бросаю на него взгляд. Он смотрит на дорогу впереди, стиснув челюсти слишком сильно, чтобы с них могли сорваться какие-нибудь неуместные слова. Мне показалось. Иначе нельзя. Это было не что иное, как звук низко свисающей ветки, царапающей ветровое стекло, или проезжающей машины с радио, включенным слишком громко.

Это было что угодно, только не извращенный комплимент из уст Анджело Висконти.

Но его следующий комментарий, хотя и не более чем бормотание, я слышу громко и отчетливо.

— Что, черт возьми, он имеет на тебя?

Я смотрю вперед, не сводя глаз с кованых железных ворот, которые со скрипом открываются, позволяя теперь видеть прибрежное шоссе за ними.

Что он имеет на тебя? Внезапно меня осеняет, как новый день: Анджело имеет надо мной больше власти, чем мой жених.

И мне нужно точно выяснить, что ему известно.

Выпрямив спину и вытирая вспотевшие ладони о леггинсы Lululemon, я подхожу к теме разговора.

— Тоже что и ты на других людей, — он приподнимает бровь, ожидая, пока я уточню. Я борюсь со своими нервами и добавляю: — Я слышала о вашей службе голосовой почты. Именно поэтому ты убил Макса, верно?

Ухмылка изгибается на его губах, углубляя угол скул.

— Мои извинения, если запачкал кровью твоё хорошенькое платьице, — растягивает он слова. Затем он переводит взгляд с дороги на меня. Проводит холодным взглядом по локону, который я накручиваю между большим и указательным пальцами, затем опускает взгляд ниже, к изгибу моей груди. Его взгляд заканчивается так же быстро, как и начался, но у меня перехватывает дыхание.

Он поворачивает обратно к дороге, резко сворачивая направо в сторону Дьявольской Лощины.

— Похоже, Сорока, ты так наряжаешься только тогда, когда чего-то хочешь.

Я делаю паузу.

— Сорока?

Ещё одна ухмылка. А, точно. Он думает, что меня привлекают блестящие вещи, такие как завещание моего жениха и жемчужное ожерелье Виттории. Но я не ведусь на его провокацию, потому что не могу позволить раздражению, бурлящему в моих венах, сбить меня с пути.

— Анонимные грешники, правильно? — говорю я хрипло. — Тогда как же это работает?

Он хмурится.

— Зачем ты спрашиваешь?

— Мне просто интересно. Я видела эти визитки и…

Он прерывает меня тихим смешком. Он мягкий и темный. Восхитительность, подкрепленная недобрыми намерениями.

— Ты звонила по этому номеру.

У меня кружится голова. Вот же лебедь.

Когда он снова смеется, я понимаю, что сказала это вслух.

— Не волнуйся. Ни один из твоих грехов не будет настолько интересен, чтобы мой радар его засёк.

— Возможно, я не так невинна, как кажусь, — огрызаюсь я в ответ.

Я немедленно сожалею о своей вспышке гнева. Чтоб меня. Почему я не могу просто почувствовать облегчение от того, что он не знает о моей одержимости горячей линией? Но то, как он смотрит на меня так снисходительно, словно я ребенок, заставляет мою кожу зудеть от желания доказать, что это не так.

— Давай посмотрим. Ты двадцатиоднолетняя девственница, которая ругается, используя птичьи каламбуры. Самое худшее, что ты сделала — это украла ожерелье Виттории, и я уже знал об этом. И все же твоя совесть так тяжела, что тебе хочется броситься со скалы.