Анонимные грешники

Я едва слышу его смешок из-за звука моего собственного затрудненного дыхания.

— Господи Иисусе, — произношу я хрипло, откидывая голову назад, к кирпичной стене.

С ухмылкой, от которой ямочка на его подбородке становится ещё глубже, он достает пачку из кармана брюк и достает новую сигарету. Пламя его зажигалки Зиппо величественно танцует на фоне темной ночи, когда он зажигает ее.

— Смотри на меня.

Как будто в эти дни я вообще занимаюсь чем-то другим. Он кладет ее между губ и делает медленную, чувственную затяжку. На этот раз он любезно выпускает дым у меня над головой. Я чувствую легкое разочарование.

— Вот, — он протягивает ее мне. — На этот раз не так сильно, сорока.

Мне нравится, как он наблюдает за моими губами, когда я медленно вдыхаю. Несколько секунд спустя дым плавно сходит с моих губ, стелясь по его лицу.

— Лучше, — урчит он.

Я улыбаюсь, возвращая ее ему. Он опускает взгляд на красное колечко губной помады вокруг фильтра и замолкает. Кадык у него подрагивает на горле, и, клянусь, я вижу пульс на его челюсти.

— О…

Но прежде чем я успеваю закончить фразу, он засовывает сигарету между губ и затягивается. По какой-то глупой причине мое сердцебиение замирает при одном виде его рта на том же месте, где только что был мой. Это кажется неправильным. Слишком сокровенным.

На самом деле, стоять здесь с ним наедине кажется слишком интимным.

Обхватив себя руками, я бросаю взгляд в сторону сада.

— Мне, наверное, пора идти.

— Останься.

Это не предложение. Несмотря на то, что Анджело Висконти отвернулся от Коза Ностры, он не производит на меня впечатления человека, который просто предполагает. Я откидываюсь назад, мои пятки глубже погружаются в песок, удерживая меня между домом, который построил мой жених, и человеком, который мог снести его одним своим саркастическим вздохом.

Из дома доносится слабый джаз. Внизу, у моря, волны сердито разбиваются о берег. И то, и другое служит фоном для звука моего тяжелого дыхания.

— Альберто будет интересоваться, где я.

— Так скажи ему.

Я издаю горький смешок.

— Да, отличная идея.

Он приподнимает бровь, ожидая продолжения.

— Что бы ты почувствовал, если бы застал свою невесту в темном углу за сигаретой с красивым мужчиной?

Он пристально смотрит на меня. Сначала безучастно, потом его глаза сузились.

— Ты считаешь меня красивым.

О, святые фламинго. Несмотря на холод, окутывающий нас, моя кожа мгновенно вспыхивает от смущения. Я должна ненавидеть его так же сильно, как он ненавидит меня.

Я стискиваю зубы.

— Не слишком радуйся. Обычно я ношу очки.

Его смех приятно ощущается на моей коже.

— Неужели я красивее твоего мужа?

— Не трудно догадаться.

— Итак, кого бы ты предпочла поцеловать?

Я моргаю.

Что?

Мое дыхание становится поверхностным, в конце концов совсем прекращаясь. Я вся горю, покрываюсь волдырями от интенсивности его внимания, но он невозмутим. Мы подобны огню и льду. Он снова затягивается сигаретой и смотрит на меня с безразличием человека, который только что спросил, который час.

Не смотри. Не смотри. Не смотри.

Мой взгляд опускается к его губам.

Вот же лебедь.

Взгляд может сказать тысячу слов, и, судя по самодовольной ухмылке, расплывающейся на лице Анджело, мой взгляд на его губы написал ему целое гребаное эссе.

Я чувствую непреодолимое желание вернуть себе хоть какую-то опору, и единственный способ, который я знаю, как это сделать в наши дни — быть противной.

— Я не знаю. Тебе все равно почти столько же лет, сколько ему.

Раздражение проступает на его лице, но он тут же меняет черты.

— Мне тридцать шесть.

— Почти вдвое старше меня.

— Я полагаю, когда ты все ещё глупая маленькая девочка, все, кому за тридцать, кажутся старыми.

Я рада, что сейчас темно, потому что, надеюсь, он не увидит, как я волнуюсь под темно-синим небом.

— Кроме того, — продолжает он твердым голосом, — только глупые маленькие девочки могут подумать, что взрослые мужчины захотят их поцеловать.

— И только грязные старикашки стали бы спрашивать невесту своего дяди о ее предпочтениях в поцелуях.

Нас окутывает тишина, более густая, чем дым, вырывающийся из приоткрытых губ Анджело.

— Я пошутил, Аврора.

Итак, он снова произносит мое имя таким образом.

— Альберто — семья, и, хотя мы, возможно, не всегда сходимся во взглядах, я всегда буду уважать его.

Я вздергиваю подбородок. Теперь, когда мои шпильки наполовину утонули в песке, он кажется ещё выше, чем обычно.

— Ты не можешь так сильно уважать его. Я видела, как ты водил ключом по его машине.

— Когда? — спрашивает он, не сбиваясь с ритма.

— В среду, когда ты меня высадил.

— В среду… — бормочет он, почесывая подбородок и делая вид, что задумался. — Ты имеешь в виду тот день, когда ты поцеловала его у меня на глазах?

У меня сводит живот при воспоминании об этом, но я раздражена тем, что играю в его игру.

— Да.

— Хм. Я не понимаю, о чем ты говоришь.

Его лицо невозмутимо, такое же бесстрастное, как и его тон. Но все же маленький фейерверк разгорается у меня в груди. Я была дезориентирована внезапным ППЧ¹³ Альберто, а дождь был таким сильным, что искажал тело Анджело, когда он направлялся к своей машине. Я подумала, что, возможно, мне почудился этот детский акт вандализма, но теперь я знаю, что это было не так.

Он поцарапал ключом машину своего дяди из-за того поцелуя.

Замешательство покалывает мою кожу, но я игнорирую его в угоду адреналину, пробегающему по спине.

Это плохо. На высоте трех тысяч футов ходить по натянутому канату шириной не больше зубной нити — это плохо. На моих плечах тяжесть всего мира, и если я упаду, на кону будет нечто большее, чем просто моя собственная жизнь.

Это волнующе опасно, но все же опасно.

Мне следовало бы больше бояться высоты.

— Мне нужно идти, — шепчу я.

На этот раз он не велит мне остаться. Он в последний раз затягивается сигаретой, затем сокращает расстояние между нами. Инстинктивно я ещё сильнее прижимаюсь к стене, прижимая ладони к холодной кирпичной кладке. Он нависает надо мной, как надвигающийся шторм, кладя одну руку мне на плечо, а другой вдавливая окурок в стену всего в нескольких дюймах от моего уха.