Антигитлеровская коалиция — 1939: Формула провала

Таким образом, вместо 35-40 дивизий, которые Франция обещала бросить против Германии, было использовано всего 9 дивизий. Но французское командование старательно преувеличивало масштаб этой ограниченной операции. 10 сентября генерал Гамелен уверял польское руководство, что «больше половины наших активных дивизий Северо–Восточного фронта ведут бои. После перехода нами границы немцы оказывают нам упорное сопротивление. Тем не менее мы продвинулись вперёд. Но мы завязли в позиционной войне, имея против себя приготовившегося к обороне противника, и я ещё не располагаю всей необходимой артиллерией. С самого начала кампании начались действия авиации во взаимодействии с операциями наземных сил. Мы полагаем, что против нас действует значительная часть немецкой авиации. Поэтому я считаю, что досрочно выполнил своё обещание начать наступление мощными главными силами на 15-й день после объявления французской мобилизации. Я не мог сделать большего»^[470].

Однако подобные заявления не могли скрыть того, что Польша была брошена своими союзниками на произвол судьбы.

В то же время французская пресса начала шумную кампанию по поводу «операций против Германии», которые, как сообщалось, поставили перед ней «трудную стратегическую проблему». Когда 14 сентября продвижение войск прекратилось и они получили приказ «укрепиться на захваченной территории», в прессе сообщалось, что «военные операции на Западном фронте между Рейном и Мозелем продолжаются. Французы окружают Саарбрюккен с востока и запада». 19 сентября, когда французские части бездействовали, последовало сообщение, что «бои, которые ранее ограничивались районом Саарбрюккена, охватили теперь весь фронт протяжённостью 160 км»^[471]. 30 сентября было решено отойти на исходные позиции, и 3-4 октября французские войска покинули территорию Германии, а к 16 октября передовые части вермахта вновь разместились на границе с Францией^[472]. В этих боях французы потеряли 77 человек (27 убито, 28 пропало без вести и 22 ранено) и 27 самолетов^[473].

В Берлине прекрасно понимали опасность активизации англо–французских вооружённых сил, которая была тем выше, чем Рурская индустриальная область находилась фактически на западной границе Германии в радиусе действия авиации союзников. Обладая на Западном фронте подавляющим превосходством над Германией, союзники имели в начале сентября 1939 г. полную возможность начать решительное наступление, которое, скорее всего, стало бы роковым для Германии. Участники событий с немецкой стороны единодушно утверждали, что это означало бы прекращение войны и поражение Германии. Генерал Альфред Йодль считал, что «мы никогда, ни в 1938, ни в 1939 г., не были собственно в состоянии выдержать концентрированный удар всех этих стран. И если мы ещё в 1939 г. не потерпели поражения, то это только потому, что примерно 110 французских и английских дивизий, стоявших во время нашей войны с Польшей на Западе против 23 германских дивизий, оставались совершенно бездеятельными»^[474]. По мнению генерала Франца Гальдера, «в сентябре 1939 г. англо–французские войска могли бы, не встречая серьёзного сопротивления, пересечь Рейн и угрожать Рурскому бассейну, обладание которым являлось решающим фактором для ведения Германией войны»^[475].

Как отмечал генерал Буркхарт Мюллер–Гиллебранд, «западные державы в результате своей крайней медлительности упустили лёгкую победу. Она досталась бы им легко, потому что наряду с прочими недостатками германской сухопутной армии военного времени и довольно слабым военным потенциалом… запасы боеприпасов в сентябре 1939 г. были столь незначительны, что через самое короткое время продолжение войны для Германии стало бы невозможным»^[476].

По мнению генерала Формана, «если бы пришли в движение эти силы (союзников. — М. М.), имевшие чудовищное превосходство, к которым затем, вероятно, примкнули бы голландцы и бельгийцы, то война неизбежно закончилась бы. Сопротивление группы армий “Ц” могло продолжаться в лучшем случае несколько дней. Если бы даже это время использовали для переброски войск с востока на запад, то это все равно не помогло бы. В этом случае любые действия были бы бессмысленными. В Польше нужно было бы прекратить боевые действия ещё до достижения решающих успехов, а на запад дивизии не поспели бы вовремя и подверглись разгрому поодиночке — конечно, при наличии энергичного, целеустремлённого руководства у противника. Самое позднее через неделю были бы потеряны шахты Саара и Рурская область, а на вторую неделю французы могли бы направить войска туда, куда они сочли бы необходимым. К этому следует добавить, что поляки тоже снова обрели бы свободу действий и привели бы в порядок свою армию»^[477].

Генерал–лейтенант Зигфрид Вестфаль полагал, что «если бы французская армия предприняла крупное наступление на широком фронте против слабых немецких войск, прикрывавших границу (их трудно назвать более мягко, чем силы охранения), то почти не подлежит сомнению, что она прорвала бы немецкую оборону, особенно в первые десять дней сентября. Такое наступление, начатое до переброски значительных сил немецких войск из Польши на Запад, почти наверняка дало бы французам возможность легко дойти до Рейна и, может быть, даже форсировать его. Это могло существенно изменить дальнейший ход войны… Не воспользовавшись временной слабостью Германии на Западном фронте для немедленного нанесения удара, французы упустили возможность поставить гитлеровскую Германию под угрозу тяжёлого поражения»^[478].

Таким образом, Англия и Франция, оставаясь верными своей политике «умиротворения» и не подготовившись к действительной войне с Германией, упустили уникальный шанс совместно с Польшей зажать Германию в тиски войны на два фронта и уже в сентябре 1939 г. нанести ей решающее поражение. Однако вместо этого при фактическом невмешательстве западных союзников была разгромлена Польша. Можно по–разному объяснять позицию Англии и Франции, но никуда не уйти от того факта, что союзники бросили Польшу на произвол судьбы. Причём, как теперь известно, эта позиция Лондона и Парижа не была какой–то импровизацией, возникшей под влиянием событий. Нет, это была заранее сформулированная и неуклонно проводимая в жизнь стратегическая линия англофранцузских союзников, определявшаяся политикой «умиротворения» Германии. В итоге, «отказавшись воспользоваться сложившейся в самом начале войны обстановкой, западные державы не только покинули в беде Польшу, но и ввергли весь мир в пять лет разрушительной войны»^[479].

ИСТОРИЯ ПРОВАЛА: АНГЛО–ФРАНКО–СОВЕТСКИЙ АЛЬЯНС, КОТОРОГО НЕ БЫЛО, И НЕОПУБЛИКОВАННАЯ БЕЛАЯ КНИГА БРИТАНСКОГО ПРАВИТЕЛЬСТВА, 1939-1940 гг.

Майкл Джабара Карлей ^[480]

В декабре 1939 г. в британском правительстве было принято решение о публикации правительственного доклада о советско–франко–британских переговорах, проходивших весной и летом того года, целью которых было формирование антинацистского союза^[481]. На этом фоне только что разразилась советско–финская война, и общественное мнение в Великобритании было взбудоражено. Доклад выполнял в том числе и пропагандистскую функцию: он должен был поддержать враждебное отношение общества к СССР и увеличить поддержку властей Великобритании и Франции в войне против нацистской Германии. Форин офис также воспользовался случаем, чтобы по–своему ответить на неудобный вопрос о причине срыва переговоров с СССР. Провал злополучных переговоров привёл к заключению пакта о ненападении между Германией и Советским Союзом, после чего нацисты вторглись в Польшу, не опасаясь вмешательства Советов. А без их помощи Великобритания и Франция едва ли могли чем–то существенно и оперативно помочь осаждённой Польше.

Начало войны настолько потрясло Европу, что правительство Великобритании было вынуждено объясниться и не нашло ничего лучше, чем возложить вину на Советский Союз.

Но действительно ли ответственность несёт советская сторона? Чтобы ответить на этот вопрос, мы представим читателям краткую ретроспективу трехсторонних переговоров, проходивших с марта по август 1939 г. Чтобы восстановить ход событий, мы собрали огромную выборку как опубликованных, так и неопубликованных документов из архивов трёх государств. Последними были рассекречены советские архивы. Документы поступали из различных источников, однако наиболее важные — из Народного комиссариата иностранных дел (НКИД). С начала 1990-х гг. постепенно, хотя и бессистемно, открывались фонды Архива внешней политики Российской Федерации (АВП РФ). И все же значительная часть документов, как из ранее опубликованных, так и неопубликованных, цитируется в данной статье впервые. Они помогают лучше понять советскую позицию по ключевым событиям весны и лета 1939 г.^[482]

I

К началу англо–франко–советских переговоров (также известных как Московские переговоры) в конце марта 1939 г. Европа уже находилась в кризисе.

Нацистская Германия только что оккупировала Прагу, не встретив сопротивления, и дышащая на ладан Чехословакия перестала существовать как государство. Ещё неделю спустя немецкие войска захватили Мемельский край в Литве — и снова без единого выстрела. Общественность Великобритании и Франции была встревожена. Неотвратимость войны становилась очевидна. Как можно было остановить агрессию Германии? Как можно было обеспечить мир в Восточной Европе? Вопросов было куда больше, чем ответов.

В 1935 г. был подписан Франко–советский пакт о взаимопомощи, но оказалось, что он не стоил и выеденного яйца. В течение пяти лет советские дипломаты безуспешно пытались выстроить систему коллективной безопасности в Европе^[483]. Можно ли было преодолеть многолетние разногласия и в последний момент прийти к соглашению?

Перед Францией и Британией встала дилемма. До этого правительства обоих государств придерживались политики умиротворения, что привело к разделу Чехословакии в результате Мюнхенского сговора 1938 г.^[484] Даже в начале 1939 г. Лондон и Париж все ещё полагались на политику умиротворения, хотя против уже выступала пресса и парламентская оппозиция. Такое упорство объяснялось нежеланием сотрудничать с СССР против нацистской Германии. В декабре 1938 г. министр иностранных дел Германии Иоахим фон Риббентроп посетил Париж для подписания нашумевшей франко–германской декларации с целью «поддержания мирных и добрососедских отношений». Во французской прессе правого толка открыто (а в правительственных кругах шёпотом) обсуждалась возможность нарушения договорных обязательств с Польшей и СССР. В начале 1939 г. делегации из Франции и Британии были посланы в Берлин для проведения торговых переговоров^[485].

Верхи Англии и Франции ненавидели Советский Союз и боялись его. И все же полного единства мнений не было и среди них. Редкие «белые вороны», как выразился о них один советский дипломат, выступали за союз с СССР^[486]. Они были прагматиками и реалистами, понимавшими, что нацистская Германия угрожает европейской безопасности куда больше и что в борьбе с общим врагом с Москвой необходимо объединиться, как сделали в XVI в. французский католический король Франциск I и османский султан Сулейман Великолепный. В 1936 г. тогда ещё малоизвестный полковник французской армии писал: «Нужно набраться смелости посмотреть правде в глаза. Все должно подчиняться единственной идее: необходимо сплотить против Германии всех её противников вне зависимости от причин, движущих ими, чтобы не дать ей развязать войну, и поразить её, если избежать войны не удастся»^[487]. По иронии судьбы, это была фактически неустановленная советская концепция коллективной безопасности. И с усугублением кризиса в Европе в марте 1939 г. к голосу «белых ворон» на Западе стали прислушиваться.