Антигитлеровская коалиция — 1939: Формула провала

За лето Дэвид Лоу нарисовал две карикатуры, изображающие нацистских представителей в приёмной Молотова или стоящих под дверью его кабинета в ожидании, пока выйдут французские и британские дипломаты^[594]. Если опасность видел Лоу, почему не могли власти предержащие в Лондоне и Париже? На самом деле угрозу видели многие. Начальники штабов беспокоились о том, что Советы могут сблизиться с Германией, и выступали за альянс. Польша не могла оказать Германии серьёзного сопротивления, необходимо было заручиться поддержкой СССР. Чемберлену такие разговоры не нравились, и он старался свести обсуждение к «политическим соображениям»^[595].

Конечно, нужно было в первую очередь исходить из военных «соображений». Беспокоилась и Франция, о чем сказал Даладье на встрече с британскими министрами в Женеве в середине мая. По словам Галифакса, «он [Даладье] считал, что отношения с ними [Советами] после ухода Литвинова осложнились ещё больше, теперь их гордость задета, и они не согласятся ни на что, кроме полного равенства и взаимности обязательств.

«Вы полагаете, есть риск выхода СССР из–за стола переговоров?» — спросил Галифакс. Даладье ответил: «Опасность этого велика. Отставка Литвинова, несомненно, о чем–то говорит, и вполне вероятно, что советское правительство предпочтёт политику изоляции, предоставив Европе уничтожить саму себя, если уж так суждено». Французские министры, присутствовавшие на встрече, согласились: существовала «серьёзная опасность» сближения Германии и СССР в случае, «если с ним не сблизимся мы…». Когда кто–то напомнил слова Сурица о том, что соглашения можно достичь «без излишних сложностей», Галифакс выразил сомнение. «Политика русских непредсказуема и основана на случайных изменениях. Невозможно следить за советской мыслью день за днём»^[596]. В действительности Суриц считал достижение согласия возможным. Он сказал Молотову то же, что и французам^[597]. Неужели было так трудно понять досаду СССР после стольких лет безуспешных попыток выстроить систему коллективной безопасности против гитлеровской Германии?

Дадим слово Чемберлену. В тот же день, что Даладье бил в набат в Женеве, он написал Иде: «Из–за русских неделя выдалась очень сложной, Может, они и бесхитростные люди, но я не могу отделаться от подозрения, что в первую очередь они хотят видеть, как “капиталистические” силы порвут друг друга на куски, пока сами они переждут бурю». Не тронули его и предупреждения о возможном сближении СССР и Германии даже от собственных коллег по кабинету министров. Как он объяснил Иде, «о надёжности русских отзывались совсем не радужно»^[598]. Какое неожиданное заявление от Чемберлена, который искал и продолжал искать сближения с нацистской Германией!

Очередные свидетельства британской неосмотрительности появились летом. Английский чиновник сэр Хорас Уилсон, главный советник Чемберлена, и Роберт Хадсон, все ещё занимавший пост министра внешней торговли, начали в Лондоне переговоры с Гельмутом Вольтатом, высокопоставленным немецким чиновником, занимавшимся экономическими вопросами. Основную позицию, которую Галифакс занял по отношению к немецкому послу в Лондоне, можно выразить так: англо–германское согласие все ещё возможно, если Гитлер прекратит свою агрессивную политику^[599]. 22 июля в прессу попала информация о встрече Хадсона с Вольтатом, а двумя днями позже острые вопросы были подняты в палате общин. Чемберлен был зол на Хадсона, но не из–за встречи, а из–за утечки, а также из–за кражи мыслей у коллег. Премьер–министр все ещё был готов к общению с Берлином по «другим, более конфиденциальным каналам»^[600].

Вторым неудачным шагом Британии было решение отправить в августе в Москву на переговоры на уровне штабов обычное торговое судно «Эксетер», которое могло развивать скорость всего в 13 узлов, с членами делегации невысокого ранга без верительных грамот и полномочий, но указанием вести переговоры «как можно неторопливей». Глава французской делегации генерал Жозеф Думенк жаловался, что приехал в Москву «с пустыми руками», les mains vides^[601]. Наджиар был поражён. Он отмечал: «Ещё в 1935-м СССР выдвигал разумные предложения, на которые мы едва могли что–то ответить»^[602].

И это действительно было так. О чем думало британское правительство? Заместители начальников в Лондоне очевидно выступали за союз и настаивали на сотрудничестве с Румынией и Польшей^[603]. Но было слишком поздно. Германия уже расправила крылья, в точности как и изобразил карикатурист Лоу. В июле немцы продолжили линию сближения с Москвой, начатую ещё весной. Главную роль сыграл в этом немецкий посол в Москве Фридрих–Вернер фон дер Шуленбург. Ещё в начале июля он беспокоился из–за равнодушия Молотова. Как сам он записал в дневнике, замнаркома Потёмкин сохранял явную дистанцию на встрече с Шуленбургом 1 июля, однако допустил определённый намёк. «В ответ на явно провокационную болтовню [посла] я ограничился сухим замечанием, что ничто не мешает Германии доказать серьёзность своих отношений с СССР»^[604]. Записи Потёмкина о встречах часто отражали советский настрой. Он мог быть как приветливым, так и сдержанным, и острым на язык. Его можно было назвать «товарищ Барометр». В начале июля он все ещё сигнализировал Шульбергу о ненастье.

А к концу июля все изменилось. Молотов был благосклонно настроен к предложениям из Берлина. Перемена в советской политике произошла за какие–нибудь три недели, при этом ей способствовали как отсутствие полномочий у делегаций Англии и Франции, так и данные разведки, доложившей о надвигающемся нападении на Польшу^[605]. В завершение переговоров на уровне штабов Молотов 16 августа сказал послу Соединённых Штатов, что время для бесплодных деклараций прошло и для Москвы приемлемы только «конкретные^[606] обязательства» взаимопомощи в случае агрессии. Советское правительство потратило немало времени на переговоры с Британией и Францией, но их успех зависел не только от советской стороны^[607]. Те же слова мог бы сказать и Литвинов. На следующий день Молотов передал Шуленбургу предложение о пакте о ненападении. 23 августа в Москве было подписано соглашение. Через восемь дней вермахт вторгся в Польшу.

«Вы нас провели, — отреагировали на это в Париже и Лондоне. — Вы вели переговоры с немцами в то же время, что и с нами». Кто бы говорил. Могла ли советская сторона забыть о капитуляции в Мюнхене или переговорах с Вольтатом в Лондоне? Уместным будет привести слова Наджиара: «Apres Munich, c'est la reponse du berger a la bergere»^[608].

II

Переговоры 1939 г. не прошли бесследно. В сентябре американский журналист Луис Фишер, писавший статьи для американского журнала «Нейшн», выпытывал у Форин офиса внутреннюю информацию, чтобы написать о переговорах с СССР. По мнению Фишера, такая статья была бы «хорошей пропагандой в нейтральном источнике» — особенно потому, что «Нейшн» отличался левыми взглядами и журнал нельзя было бы обвинить в консервативной пропаганде. Ни Сарджент, ни Кадоган идею не поддержали. Галифакс был солидарен: «Не думаю, что стоит касаться этой темы. Едва ли таким образом можно кого–то оттолкнуть от левых взглядов и России. Есть некоторая вероятность того, что и мы сами предстанем не в лучшем свете, а потому и выиграем немногое и потерять можем»^[609]. Фишера хорошо принимали в отделе связей с общественностью Форин офиса, но совсем не так хорошо в Секретной разведывательной службе (СИС). Один из отчётов в архивах СИС был недоброжелателен. «…Фишер, несомненно, получает финансовую поддержку от СССР и является доверенным агентом ОГПУ»^[610]. Вполне возможно, что эта информация ничем не подтверждалась, но у Галифакса были основания смутиться.

Хотя период неопределённости подошёл к концу, идея опубликовать британский взгляд на переговоры с Советами никуда не делась. В начале октября один из парламентариев задал этот вопрос премьер- министру. Собирается ли премьер выпустить официальный сборник документов по переговорам с СССР? С одобрения вышестоящего начальства Форин офис ответил «нет».

«Советское правительство, возможно, ещё не до конца укрепилось в желании сотрудничать с Германией, — заявил Фрэнк Робертс, занимавший тогда должность в Центральном управлении. — И мы не должны предпринимать шагов, которые бы способствовали этому ещё больше»^[611]. Но вопрос остался.

«Я быстро просмотрел тома документов по англо–советским переговорам, — сказал Робертс, — и обнаружил, что там действительно очень мало материалов, пригодных к публикации. Это длинная и запутанная история, в которой мы предстаём либо униженными, либо постоянно оправдывающимися, и в этом свете поведение советского правительства таково, что наши отношения неизбежно будут страдать и дальше»^[612].

Тем временем на повестке дня опять оказался «Эксетер», позорно отправленное торговое судно. Робертсу снова пришлось объясняться: «Многие с непониманием отнеслись к тому, что военная делегация отправилась в Москву на довольно медленном пассажирском судне, что русские истолковали как знак нашего несерьёзного отношения к переговорам». Французы хотели отправить делегацию поездом — это было бы на неделю быстрее и намного экономнее, но, по словам Робертса, настойчивость проявило Военное министерство, так что французы нехотя согласились. Проблема была в том, что расходы на их представителей составили 3500 фунтов. Казначейство полагало, что счёт должна была оплатить французская сторона. Робертс считал идею неудачной. В первую очередь потому, что сама Франция не хотела отправлять делегацию по морю и согласилась, только когда было применено «значительное давление». «Поэтому я полагаю, что было бы ошибкой предъявлять какой бы то ни было счёт Франции, тем более что это могло иметь негативные психологические последствия, ведь теперь французы и так считают, что несут большее бремя, чем следовало бы», — сказал он^[613]. Робертс обратился к Британскому экспедиционному корпусу во Франции, в котором в декабре насчитывалось порядка пяти дивизий — не много для сдерживания фронта с вермахтом. Противостоять вторжению, если бы до него дошло, пришлось бы французской армии.

Форин офис не менял позиции по выпуску сборника до начала декабря, когда все изменилось из–за начала советско–финской войны. Общественное мнение было взбудоражено. Английская дипломатия сочла время удачным для разыгрывания этой карты. Вначале предполагалось «выпустить пламенный комментарий, разоблачающий Советский Союз» в «Таймс», старый добрый рупор Форин офиса. «Полагаю, что обнародование некоторых документов. пойдёт только на пользу», — отметил Сарджент. «В целях ответа на запоздалую критику неудачи политики Кабинета Её Величества в отношении России прошлым летом, а также в качестве удовлетворения антибольшевистских настроений, распространившихся по стране в связи с нападением на Финляндию. Я поднял этот вопрос утром с госсекретарём [Галифаксом], который был готов дать добро Министерству информации придерживаться этой линии, при этом хорошо понимая, что мы не должны дать антибольшевистской пропаганде выйти из–под контроля. Необходимо не дать ей развиться или скатиться к призывам к войне с Советским Союзом».