Антиквар

– Но послушай, ты говоришь – не разобранные, то есть свободные отрасли. Люди, торгующие антиквариатом…

– Я сказал, не разобраны серьезными людьми, не монополизированы и не действуют по одной наиболее гибкой технологии.

– Понял. Отнять у несерьезных – и передать серьезным. В интересах, разумеется, общего дела.

– Дурак ты, батенька, набитый притом. Думаешь, мне ваши лавчонки нужны, набитые пыльным барахлом? Оброк с них, что ли, собирать битыми чашками?

– Так что же?

– Шум, а вернее – резонанс. Общественное мнение, доведенное до нужных ушей. Дескать, совсем упустили организацию антикварной торговли, и, разумеется, криминал не простил нашей ошибки. Начались разборки. Со своей стороны добавят пороху таможенники – увеличился объем контрабанды антикварных изделий. Отсутствие четкой системы дает себя знать… Пресса раскудахтается. Можно даже фильм какой-нибудь снять. Не задорого. Сериал, к примеру. Мне продолжать?

– Нет. Шум поднялся и достиг нужных ушей…

– В тот самый момент, когда нужные глаза читают нужный документ.

– Какой документ?

– О создании ОАО «Русский антиквариат», разумеется, с долей государства в 51 %, никак не меньше. Иными словами, любая прибыль от коммерческой деятельности общества – а будет, разумеется, и другая – пополнит не карман безвестного олигарха, а российский бюджет.

– Но – зачем?!! Этих бумажек, направляющих и укрепляющих, писано великое множество. Я, помнится, еще в бытность работы в министерстве культуры строчил что-то похожее, во имя цивилизованного развития антикварной торговли.

– А затем… кстати, министерство культуры – это хорошо, этот опыт нам пригодится… затем, дорогой, что на самом деле во всем этом объемном и бестолковом документе нам пригодятся всего два малозаметных положения. Но как пригодятся! Слушай, идеалист. Первое – атрибуция художественных произведений на предмет их исторической ценности и прочая, прочая… передается исключительно компании «Русский антиквариат». Кстати, материалы о недобросовестной и непрофессиональной экспертизе нынешних экспертных инстанций – тоже, разумеется, с сильным криминальным оттенком, – как ты понимаешь, захлестнут прессу. И, надо сказать, будут не так уж далеки от истины. Ты не хуже меня знаешь, сколько стоит «нужная» атрибуция, скажем, ГТГ, про питерские – вообще речи нет.

– Ну, знаешь, жулья сейчас везде в избытке. Атрибуции, конечно, пишут порой левой пяткой или с завязанными глазами. Словом, сплошная головная боль. Но я не думаю, что такие монстры, как ГТГ или Эрмитаж, к примеру, просто так выпустят из когтей эдакую привилегию. Шутка ли дело?

– А я и не говорю, что без борьбы. Я, заметь, вообще не говорю, что будет просто. Кто-то на блюдечке с золотой каемочкой – далее по тексту… Ни в коем случае! Однако все это мелочи, камни на дороге, песок, пыль… А ты меня отвлекаешь от главного.

– Извини.

– Итак, первое – исключительное право атрибуции. Второе – слушай и трепещи! – возможность экспертного обследования музейных запасников и хранилищ, принятия окончательного решения о художественно-исторической ценности того или иного произведения и в соответствии – возможность конкурсной продажи, в том числе за пределами России.

– Это невозможно.

– Возможно, батенька, еще как возможно.

– Будет революция. Твои же бритоголовые заорут о том, что продается национальное достояние.

– Стоп! Во-первых, оно ни на минуту не прекращало продаваться начиная с октября 1917 года. Только решения принимали другие ведомства. В разное время – разные. Во-вторых, я же не предлагаю первым делом тащить в «Sotheby’s» какую-нибудь «Боярыню Морозову» и иже с ней. Но запасники провинциальных музеев – ты был там, Игорь?

– Был, можешь не сомневаться.

– Тогда ты вооружен теми же аргументами, что и я. Картины гибнут. Вопрос: что лучше – продать некоторые, дабы спасти остальные, или пусть гибнут дальше?

– Меня можешь не спрашивать. А вот плебс, как ты изволишь выражаться, ничто же сумняшеся завопит – пусть гибнет.

– Плебс, как я изволю выражаться, не произнесет ни слова. Потому что, во-первых, даже не узнает, во-вторых, будет занят очередной работой, подкинутой мной или кем-то еще. Завизжит – это верно! – приснопамятная русская интеллигенция. Но только, милый ты мой, кто ж ее, убогую, когда слушал? В конце концов, я намерен создать при «Русском антиквариате» попечительский совет из числа наименее ангажированных – так, кажется, говорят теперь? – представителей нашей интеллигенции. Прикормим, конечно, как полагается – а дальше они сами, батенька, сами… Учить не надо. Такая грызня пойдет промеж высоколобых – удивилась бы и дворовая стая.

– Значит, свободный вывоз и полноправное участие в торгах…

– Ну, за полноправное тоже еще предстоит побороться. Больно нужны мы тамошним держателям рынка со своим залежалым… Боровиковским.

Коротко переглянувшись, они рассмеялись.

Приятное, что ни говори, возникает в душе чувство, когда собеседник одновременно с тобой улыбается одной и той же совсем не тривиальной шутке и вообще понимает многое из того, что ты еще только собирался сказать.

Москва, год 1953-й

Если строго придерживаться истины, страстным поклонником, исследователем и собирателем работ крепостного художника Ивана Крапивина был Всеволод Серафимович Непомнящий.

Игорь Всеволодович – скорее по инерции, а поначалу совершенно точно по инерции – продолжил дело отца. Но с годами втянулся, увлекся – и теперь, пожалуй, охотился за Крапивиным с подлинным азартом и душевным трепетом, знакомым каждому коллекционеру, независимо от того, что, собственно, он собирает – почтовые марки или ретроавтомобили.

Особенность фамильного увлечения, заметно выделявшая Всеволода, а затем Игоря Непомнящих в ряду известных коллекционеров, заключалась, однако, в том, что собирать было практически нечего.

При том, что Иван Крапивин, вне всякого сомнения, был одним из наиболее ярких и одаренных русских портретистов XIX века.

А вернее – мог им стать.

В этом, собственно, заключался трагический парадокс истории.

Ранние работы написаны были в ту пору, когда жил еще старый князь Несвицкий, Ваня Крапивин учился в рисовальном училище, а позже – в Российской академии художеств. Они имели успех и даже фурор.