Антипедагогические этюды

— А что тут делать? — не сдавалась Анечка. — И зачем? И так каждый день в классе дежурим.

Но Лидия Антоновна убеждать умела. Да и как это «нечего делать»?! — парты все размалёванные, занавески давно несвежие; и, кстати, неплохо было бы и под доской подбелить (ну, это Лидия Антоновна однозначно берёт на себя).

— Так что захватите вёдра, тряпки и метёлки, девочки. Порошок и известь я принесу сама. Жду вас в классе в 18.00, в четверг!

Идти, конечно, никому не хотелось. Тоже мне, нашла добровольцев на принудительных началах! Хочет — вот пусть сама и «пашет» вместе со своей Инночкой, ябедой и сплетницей! Но Лидия Антоновна непослушания не простит, в этом уже многие убедились. Вечно она что-нибудь выдумает или навяжет!.. Да не просто так, а с лозунгами. Вот и сейчас:

— Отказаться — это просто преступление, девочки! Ведь Марина Григорьевна для вас времени не жалеет; настоящий фанатик своего дела!

…Что фанатик — так это точно; нет от неё покоя никому. Мало того, что сама в школе торчит чуть не сутками, так и других «грузит» по самое некуда. Уж на что Вовка Великанов — любитель английского, а и тот злится. Ни меры, ни степени, одним словом. Поговаривают, что от неё и муж поэтому ушёл… А теперь она одна осталась — так вообще из школы не выгнать; хоть бы в день этой пресловутой уборки до ночи не засиделась, а то ведь придётся ждать, пока уйдёт. Тётя Лида так просто не уймётся; тоже — фанатик не из последних.

И Люся, конечно, не может не пойти. Она сказала про «сюрприз» маме, и та недовольно буркнула: «Иди». Но папа, когда услышал новость, категорически восстал:

— Это ещё что за беспредел?! Не пойдёшь.

Люся похолодела. Бог с ней, с Лидией Антоновной; девочки её и без «активистки» заклюют! Сказано же было: все — значит, все.

— А я сказал: нет! — отрезал отец. — Нечего ходить позориться! Дома всё у тебя тяп-ляп, лишь бы отстали! А туда пойдёшь лоск наводить?? Это, милая моя, тоже заслужить надо!

А Люся, значит, опять не заслужила. Она вообще редко «заслуживала»: что бы девочка ни делала, по мнению отца, это называлось «из рук вон плохо». Люсе исполнилось уже шестнадцать, и она отлично знала, что такое готовка, стирка, глажка и так далее. Родители этим непомерно гордились:

— Вот выйдет замуж — поймёт, что должна нас благодарить. Уж кто-кто, а мы свою девочку превосходно к жизни подготовили. Всему научили!

«Маме надо помогать!» — эту истину Люся услышала так давно, что и забыла, когда. Вот с тех пор и помогала. Отец, который в доме руководил всем, назначил ей два постоянных дня для «большой уборки»: вторник и пятницу. В эти дни в Люсины обязанности входило «вылизывание» всей огромной квартиры (полы, ковры, шкафы, окна), а также — «лёгкая постирушка» (того, что накопилось к этому дню в большой корзине для белья). Остальное время считалось «выходным», если не учитывать того, что посуда — всегда и после всех — мылась только Люсей, и никем иным.

Другое дело, если в «уборочный» день Люся отнеслась к своим обязанностям недостаточно хорошо; тогда отец назначал наказание: следующий день — становится уборочным уже автоматически, из принципа. Или если очень плохо — то два дня. А там, глядишь, снова пятница… Короче говоря, редкий день оказывался свободным.

Придираться папа умел («На пользу!!»): то полировка плохо блестит, ло люстру забыла протереть… Девочка еле-еле вытягивала на хорошистку, ведь времени на уроки оставалось всего ничего; поэтому считалась и дома, и в школе — «так себе», среднего ума. Если б не ёё изумительная память — в отстающих, наверное, ходила бы.

Люся всё время жалела, что нет у неё ни сестрёнки, ни братика. Было бы с кем разделить тогда ненавистный домашний труд…

— Мы тебя кормим, поим, одеваем, родная, — ворковала мама, поручив Люсе очередное дело. — Ты должна это понимать и по мере сил привносить свою лепту.

Самой маме «привносить» было ужасно некогда, как, впрочем, и папе. «Да ладно, пусть так, — думала часто Люся. — В принципе они, наверное, правы. Но хоть бы «спасибо» разок сказали, а то всё плохо да плохо…»

Да, Люсины кухонные изыски оставляли желать лучшего, но, что ни говорите, а первое — второе — третье (да ещё и пирожки, если успеет!) девочка всегда готовила, стараясь.

Мама с папой, пропадая на работе до самого вечера (отсюда — и заработки приличные!), еле-еле находили время, чтоб слегка осведомиться у дочери:

— Ну, как дела в школе?

Услышав неизменное «хорошо», папа быстро и привычно, пробежав по комнатам, делал свои замечания по уборке (может быть, завтра — удастся отдохнуть?.. Вряд ли…), и семья дружно ужинала.

Затем — родители шли к телевизору и к свежей прессе, а Люся отбывала последнюю вахту — мытьё вечерней посуды, — размазывая по щекам тихие слёзы из-за «снова отвратительного ужина».

А её так и звали в классе — «Размазня». Очень подходяще, ведь она всё везде «размазывала»: и слёзы свои непонятные, и ответы у доски… И даже толком не общалась ни с кем и не дружила; а так, тоже размазывала. Кличка настолько девочке подходила, что даже мама — и та всё чаще и чаще говорила о ней: «Наша размазня».

Родители Люси были люди интеллигентные, много читающие. Люся тоже с удовольствием читала бы побольше, если б время появилось, а так — только урывками, и всё.

— Наша размазня в вуз не поступит! — была уверена мама. — Хорошо, хоть всё умеет; пристроить её куда-нибудь поваром, что ли?

Иногда в дом приходили гости: тоже все сплошь интеллигентные, интересные люди. Они много спорили о музыке и живописи, о свежих литературных новостях. Люсиной обязанностью в такие вечера было подавать гостям кофе и бутерброды, и она еле поспевала заправлять кофеварку новыми зёрнами.

— Люся!!! — то и дело слышалось из комнаты. Проклятый кофе, как назло, постоянно заканчивался то у Алексея Петровича, то у Сергея Ивановича.

Когда наступала весна, перед своим Днём рождения мама всегда затевала генеральную уборку, подключая сюда и папу. Отец должен был вынести два тяжеленных ковра на улицу и выбить их. Причём мама каждый год патетически восклицала:

— Слава Богу, что у нас в доме есть мужчина! Нам с дочерью такие тяжести поднимать нельзя!!

Отец благополучно выносил и заносил «такие тяжести», сам развишивал их на большой «ковровой» перекладине во дворе и торжественно вручал выбивалку Люсе:

— Ну-ка, покажи, понимаешь ли ты толк в чистоте!

Примерно по полчаса на каждый ковёр — и отец оставался доволен. Это был тот самый редкий случай, когда похвала всё-таки срывалась с его скупых уст:

— Молодец, дочурка! Хозяйка!

Тогда же, по весне, наступал и «период преферанса», как называла это мама. Но относилась к явлению в общем-то беззлобно; даже наоборот, с оттенком некоторой гордости:

— Мой Семён никогда «налево» не ходил и не пойдёт, потому что я его понимаю! Хочет с друзьями за картами посидеть — да пожалуйста, хоть целую ночь! И мне спокойнее…

Они действительно засиживались до утра, и поэтому Люся так не любила весну: кофе и бутерброды нужны были всю ночь. Летом преферансники благополучно «рассасывались» по курортам, значительно облегчая жизнь девочке.