Помню войну, что шумела когда-то.Шли за Россию полки умирать.Рава, Гумбинен, Варшава, Карпаты.После далёко пришлось отступать.Тяжкое помню прощание с Крымом,Все расставанье с родною землей,И пароходов тяжелые дымыНад голубой черноморской водой.Константинополь… Завод под Парижем.Время махнуло мне быстрым крылом.Сильные плечи склоняются ниже…Может быть, лучше молчать о своем.Что же сказать? И кому это нужно.Нечем хвалиться пред вами, друзья.Все ж драгоценною нитью жемчужнойЖизнь протянулась
куда-то моя.
«Иноходец был резвый, горячий…»
Иноходец был резвый, горячий.Пристяжная еще горячей.Жизнь казалась одною удачейСредь осенних бегущих полей.И поля за полями мелькали,Будто счастье летело со мнойВ голубые зовущие дали,В белый дом за песчаной рекой.Был тогда я еще малолеткой,Бесшабашным сорвиголовой,И не знал, как огромною клеткойВстанет мир над казачьей душой.А душа, словно стрепет влюбленный,Тот, что бьется в калмыцкой петле,Перепуганный и возмущенный,На апрельской цветущей земле.
«Не сплю, не сплю и вижу…»
Е. К. Девлет-Килдеевой
Не сплю, не сплю и вижуВо сне, как наяву,Что я не под Парижем,А на бахче живу.И что не май цветущий,Но август золотой —Мой месяц самый лучшийНа полосе степной.Лежат горой арбузыВ соломе золотой.И вдруг приходит МузаПоговорить со мной.Она пришла босая,С пучком травы в руках,Простая и родная,С улыбкой на губах.Наш разговор недолог,В моих руках трава,Над нами неба полог,И слышатся слова,Мои слова глухие,Как счастлив жребий мой,Что Музою РоссияБыла во сне со мной.
На Хопре
Дениз Евсеевой
Варили кашу с саломНа берегу крутом.Закат разливом алымПростерся над Хопром.И звезды так несмелоВзглянули с высоты,И утка пролетелаВ закат из темноты.Как светляки, горелиКостры в ночном у стад.И где-то близко пелиПро белый-белый сад.Душа была готоваВесь этот мир обнять…О если бы ей сноваВсе пережить опять!
Май 1954
Георгий Адамович
«Твоих озер, Норвегия, твоих лесов…»
Твоих озер, Норвегия, твоих лесов…И оборвалась речь сама собою.На камне женщина поет без слов.Над нею небо льдисто-голубое.О верности, о горе, о любви,О сбившихся с дороги и усталых— Я здесь! Я близко! Вспомни… назови! —Сияет снег на озаренных скалах.Сияют сосны красные в снегу,Сон недоснившийся, неясный, о которомИначе рассказать я не могуТвоим лесам, Норвегия, твоим озерам.
«За все, за все спасибо. За войну…»
За все, за все спасибо. За войну,За революцию и за изгнанье.За равнодушно-светлую страну,Где мы теперь «влачим существованье».Нет доли сладостней — все потерять.Нет радостней судьбы — скитальцем стать,И никогда ты к небу не был ближе,Чем здесь, устав скучать,Устав
дышать,Без сил, без денег,Без любви,В Париже…
«Когда мы в Россию вернемся… о, Гамлет восточный, когда?..»
Когда мы в Россию вернемся… о, Гамлет восточный [88] , когда? —Пешком, по размытым дорогам, в стоградусные холода,Без всяких коней и триумфов, без всяких там кликов, пешком,Но только наверное знать бы, что вовремя мы добредем…Больница. Когда мы в Россию… колышется счастье в бреду,Как будто «Коль славен» играют в каком-то приморском саду,Как будто сквозь белые стены, в морозной предутренней мглеКолышутся тонкие свечи в морозном и спящем Кремле.Когда мы… довольно, довольно. Он болен, измучен и наг.Над нами трехцветным позором полощется нищенский флаг,И слишком здесь пахнет эфиром, и душно, и слишком тепло.Когда мы в Россию вернемся… но снегом ее замело.Пора собираться. Светает. Пора бы и двигаться в путь.Две медных монеты на веки. Скрещенные руки на грудь.
88
А. Вертинский в своих воспоминаниях пишет, что под Гамлетом восточным Адамович подразумевал Сталина.
«Что там было? Ширь закатов блеклых…»
Что там было? Ширь закатов блеклых,Золоченых шпилей легкий взлет,Ледяные розаны на стеклах,Лед на улицах и в душах лед.Разговоры будто бы в могилах,Тишина, которой не смутить…Десять лет прошло, и мы не в силахЭтого ни вспомнить, ни забыть.Тысяча пройдет, не повторится,Не вернется это никогда.На земле была одна столица,Все другое — просто города.
«Один сказал: "Нам этой жизни мало"…»
Один сказал: «Нам этой жизни мало»,Другой сказал: «Недостижима цель».А женщина привычно и устало,Не слушая, качала колыбель.И стертые веревки так скрипели,Так умолкали — каждый раз нежней —Как будто ангелы ей с неба пелиИ о любви беседовали с ней.
«Ночь… и к чему говорить о любви?..»
Ночь… и к чему говорить о любви?Кончены розы и соловьи,Звезды не светят, леса не шумят,Непоправимое… пятьдесят.С розами, значит, или без роз,Ночь, — и «о жизни покончен вопрос».…И оттого еще более ночь,Друг, не способный любить и помочь,Друг моих снов, моего забытья,Счастье мое, безнадежность моя,Розовый идол, персидский фазанПтица, зарница… ну что же, я пьян,Друг мой, ну что же, так сходят с ума,И оттого еще более тьма,И оттого еще глуше в ночи,Что от немеркнущей, вечной Свечи,— Если сознание, то в глубине,Если душа, то на самом дне, —Луч беспощадный врезается в тьму:Жить, умирать — все равно одному.
«Ну, вот и кончено теперь. Конец…»
Ну, вот и кончено теперь. Конец.Легко и просто, грубо и уныло.А ведь из человеческих сердецТаких, мне кажется, не много было.Но что ему мерещилось? О чемОн вспоминал, поверя сну пустому?Как на большой дороге, под дождем,Под леденящим ветром… к дому, к дому.Ну, вот и дома. Узнаешь? Конец.Все ясно. Остановка. Окончанье.А ведь из человеческих сердец…И это обманувшее сиянье!