Антология поэзии русского зарубежья (1920-1990). (Первая и вторая волна). В четырех книгах. Книга первая

Вечеринка

Артистка читала отрывок из Блока, И левою грудью дышала уныло. В глазах у артистки была поволока, А платье на ней прошлогоднее было. Потом выступал балалаечник Костя В роскошных штанинах из черного плиса И адски разделал «Индийского гостя», А «Вниз да по речке» исполнил для биса. Потом появились бояре в кафтанах; И хор их про Стеньку пропел, и утешил. И это звучало тем более странно, Что именно Стенька бояр-то и вешал. Потом были танцы с холодным буфетом. И вальс в облаках голубого батиста. И женщина-бас перед самым рассветом Рыдала в пиджак исполнителя Листа. И что-то в тумане дрожало, рябило, И хором бояре гудели на сцене… И было приятно, что все это было Не где-то в Торжке, а в Париже, на Сене.

Подражание Беранже

Не знаю как, но, вероятно, чудом И ты, мой фрак, в изгнание попал. Я помню день, мы вырвались Оттуда, Нас ветр морской неистово трепал. Но в добрый час на берега Босфора Выходим мы, молчание храня. Как дни летят… Как все минует скоро… — Мой старый фрак, не покидай меня. Шумел Стамбул. Куреньями насыщен, Здесь был иной, какой-то чуждый мир. Я обменять хотел тебя, дружище, На белый хлеб и на прозрачный сыр. Но турки только фесками качнули, Покроя твоего не оценя. В закатном солнце тополи тонули… — Мой старый фрак, не покидай меня. Я помню, как настойчивей и ближе Отчаянье подкрадывалось вдруг. И мы одни, одни во всем Париже. Еще быстрее суживался круг. Вот-вот судьба своей придавит крышкой. А тут весна… фиалки… блеск огня. И я шептал, неся тебя под мышкой: — Мой старый фрак, не покидай меня. Но счастье… ты — нечаянность созвучий В упорной, непослушливой строфе! Не знаю, счастье, чудо или случай, Но вот, гарсон в изысканном кафе, Во фраке, между тесными столами, Скольжу, хрустальными бокалами звеня. Гарсон, сюда! Гарсон, шартрезу даме! — Мой верный фрак, не покидай меня. А ночью, вынув номер из петлицы И возвратясь, измученный, домой, Я вспоминаю темные ресницы И старый вальс… И призрак над Невой. Ты помнишь, как, на отворот атласный Волну кудрей тяжелых уроня, Она, бледнея, повторяла страстно: — Мой милый друг, не покидай меня. Бегут, бегут стремительные годы. Сплетаются с действительностью сны. И скоро оба выйдем мы из моды, И скоро оба станем не нужны. Уже иные шествия я внемлю. Но в час, когда, лопатами звеня, В чужой земле меня опустят в землю… — Мой старый фрак, не покидай меня. Шли поезда по Казанской дороге Прошлое. Бывшее. Тень на пороге. Бедного сердца комок. Шли поезда по Казанской дороге… Таял над лесом дымок. Летнее солнце клонилось к закату. Ветер вечерний донес Горечь полыни, душистую мяту, Странную свежесть берез. Где-то над миром, над тайным пределом, Кротко сияла звезда. Где-то какие-то барышни в белом Вышли встречать поезда. Не было? Было? А тень на пороге. Смех раздается, зловещ: — Шли поезда по Казанской дороге… Экая важная вещь!

Бабье лето

Нет даже слова такого В толстых чужих словарях. Август. Ущерб. Увяданье. Милый, единственный прах. Русское лето в России. Запахи пыльной травы. Небо какой-то старинной, Темной, густой синевы. Утро. Пастушья жалейка. Поздний и горький волчец. Эх, если б узкоколейка Шла из Парижа в Елец…

Amo — Аmare

[74]

Довольно описывать северный снег И петь петербургскую вьюгу… Пора возвратиться к источнику нег, К навеки блаженному югу. Там первая молодость буйно прошла, Звеня, как цыганка запястьем. И первые слезы любовь пролила Над быстро изведанным счастьем. Кипит, не смолкая, работа в порту. Скрипят корабельные цепи. Безумные ласточки, взяв высоту, Летят в молдаванские степи. Играет шарманка. Цыганка поет, Очей расточая сиянье. А город лиловой сиренью цветет, Как в первые дни мирозданья. Забыть ли весну голубую твою, Бегущие к морю ступени, И Дюка, который поставил скамью Под куст этой самой сирени?.. Забыть ли счастливейших дней ореол, Когда мы спрягали в угаре Единственный в мире латинский глагол — Аmare, amare, amare?! И боги нам сами сплетали венец, И звезды светили нам ярко, И пел о любви итальянский певец, Которого звали Самарко. …Приходит волна, и уходит волна. А сердце все медленней бьется. И чует, и знает, что эта весна Уже никогда не вернется. Что ветер, который пришел из пустынь, Сердца приучая к смиренью, Не только развеял сирень и латынь, Но молодость вместе с сиренью.

74

Amo — Amare. — Люблю — любить (лат.)

В названии обыгрывается форма упражнений по спряжению латинских глаголов.

Утешительный романс

Что жалеть? О чем жалеть? Огонек горит, мигая… Надо все преодолеть. Даже возраст, дорогая. Что есть годы? Что число? Кто связать нас может сроком? Лишь бы только нас несло Нескончаемым потоком. Сколько раз, свои сердца Не спасая от контузий, Мы шатались без конца По республикам иллюзий. Сколько тягостных колец Все затягивалось туже! Так уж худо, что конец. А глядишь… назавтра — хуже.

«Возвращается ветер…»

Возвращается ветер на круги своя. Не шумят возмущенные воды. Повторяется все, дорогая моя, Повинуясь законам природы. Расцветает сирень, чтоб осыпать свой цвет. Гибнет плод, красотой отягченный. И любимой — поэт посвящает сонет, Уже трижды другим посвященный. Все есть отблеск и свет. Все есть отзвук и звук. И, внимая речам якобинца, Я предчувствую, как его собственный внук Возжелает наследного принца. Ибо все на земле, дорогая моя, Происходит, как сказано в песне: Возвращается ветер на круги своя, Возвращается, дьявол! хоть тресни.

Всеволод Ник. Иванов

Ампир

Когда обманутый философами мир, Тоскуя по богам, создал Наполеона, Средь шатких ступеней недедовского трона Взошел, как белый крин, изысканный Ампир. Отзвучье слабое Гомера грубых лир, Кинжал Гармодия, кирпичная колонна, Из лавров Корсики сплетенная корона, И Консул-Генерал, развенчанный кумир… Верны далекому, задумчивые девы На пестрых кошельках вторят венков напевы, В цветистом бисере живет еще Давид [75] . Но вместо Греции, Парижа и Ваграма Под ветром Скифии дрожит ночная рама, И тусклая свеча как золото горит.

75

Давид Жан-Луи (1748–1825) — французский художник-классицист, чье творчество имело влияние на развитие стиля «ампир» (т. е. стиля Империи).

Царь Федор

На утре в сумерках седы святые главы; С востока в'uшневым окрасил их мороз. В сиреневых снегах, рассевшись, лает пес, Царь с свитою идет к обедне величаво. Царица статная в мехах, парче, как пава; Царь посох занесет то прямо, то в обнос. Смешливы девушки, и шелк их длинных кос От инея блестит, как бобр пушистый, право. Поп служит истово, обрядово, как встарь. Горят огни лампад. Великий Государь, На звоннице резной побрякав, уморился. Изволит он глядеть, как за Москвой-рекой, Над стенами Кремля, над домиков толпой Павлиний хвост восхода распустился.

Геометрия

Канту

Когда клубами туч сияет высота И медленно плывет полями воздух синий, Безмерным чертежом раскинулась пустыня, Где скрещенных дорог промчались два креста. Пестреющих полей печалью налита, Струится сеть определенных линий, Покамест вдалеке горы немой твердыней Не ограничена пространства пустота. Бредет, затерянный, цветочным рубежом, Как все — охваченный могучим чертежом, И медленно растет в его душе Химера: — Ему принадлежит великий циркуль тот, Который плоскостям ведет железный счет, И с Разумом его согласна эта Мера.

Александр

В Париже пел веселый Беранжер, Дел славных русских горестный свидетель, Что смерть и кровь — казачья добродетель, Калмыцкий крик — для россиян пример. Но мудрые слова мадам де-Крюденер [76] Царя спасали от сомненья петель. Он знал, что пушками в Антихриста он метил [77] , В того, чей рост был мал и чей сюртук был сер. Вот почему на нем мундир зелено-красный, Лосины, шпага, шарф, а синий взор прекрасный Цветет божественно, как в полдень небосклон. Гремят орудия. Каре блестят штыками. Кустом разрывы бомб. И двигает полками Во имя Божие властительный масон [78] .

76

Мадам де-Крюденер. — Крюденер Варвара-Юлия (1764–1825) — баронесса, ясновидящая, мистическая писательница. Имела некоторое влияние на Александра I.

77

Он знал, что пушками в Антихриста он метил… — в народе было распространено мнение, что Наполеон — Антихрист.

78

Властительный масон — император Александр I, одно время исповедовавший «шведское» масонство, впоследствии запретивший масонские ложи в России.

Семья

Меня со всех сторон объял угрюмый быт, Витающих теней угрюмая порода, Хоть в поле за окном январская погода Румяным серебром и яхонтом горит. Изба затеряна, как некий малый скит Под звонким куполом пустого небосвода, И в ней одной — цветок в средине огорода, Огонь, священный пляс, на алтаре блестит. Он согревает нас, он кормит, и в парах, Внушая простецам любовь, тепло и страх, Острит Святой Отец Всевидящее Око [79] . Кишит вокруг семья — дед, внуки, дочки. Род. Так под шатром избы криница жизни бьет, И я гляжу в нее, взволнованный глубоко.

79

Острит Святой Отец Всевидящее Око. — Имеется в виду «Око познания» — изображение человеческого глаза, вписанное в треугольник, — одна из масонских эмблем.