Антология Сатиры и Юмора России XX века. Том 16. Анатолий Трушкин
Шрифт:
Ой, женщины, мне так неудобно перед вами, я такая счастливая!
Знаете, так мало надо для счастья. Правда. Все гоняются — обязательно чтобы он высокий был, чтобы обязательно блондин кучерявый и чтобы глаза большие голубые и чтобы обязательно богатый очень.
Мой — метр шестьдесят… Нет! Это я метр шестьдесят, он по плечо мне — метр пятьдесят. Глаза у него такие… как вам сказать… Пиз не видно совсем. Брюнет… был. Сейчас на голове ничего лишнего нет.
И не надо! Не это главное.
Главное, женщины, — доверие. Все несчастья от недоверия. Он на час опоздал, мы с ума сходим:
— Где был? С кем?
Не выпивал ли? Если да, где взял деньги? С кем выпивал? Не пахнет ли от него духами? Нет ли следов помады?
Сразу черные мысли, аппетит пропадает, бессонница. Утром он на вас смотрит — пугается. А он должен радоваться, как ребенок в день рождения.
Ребенок просыпается в день рождения и находит рядом на постели подарок.
Надо доверять мужчине, тогда он каждое утро будет радоваться вам, как подарку.
Мой, что ни скажет, я верю, поэтому я такая счастливая. Он меня каждое утро находит. Правда.
Мы недавно познакомились. Он сразу сказал:
— Я жениться не могу, я — инопланетянин… Каждую секунду могут послать на другую планету.
Он — водитель НЛО. Двое суток работает, трое отдыхает, два дня в неделю у них санитарные.
Я говорю:
— Что ты оправдываешься?.. Ты — мужчина. Мужчина не должен оправдываться. Я тебе верю. Я верю, что база у вас на дне озера и телефона там нет, неоткуда позвонить. Я не спрашиваю поэтому телефон.
Денег он не дает. Он говорит:
— Нам платят только в нашей валюте. У вас они не в ходу. Наших, пожалуйста, возьми сколько хочешь.
Он не жадный, правда. Сколько раз предлагал. Такие чистые листы бумаги, совсем чистые. Но они их отличают как-то. Он говорит:
— Вот эта — сто рублей, эта — сто тридцать.
У них там тоже рубли. Интересно как!
Они все насквозь видят, они — телепаты. Я иногда начну что-нибудь говорить, он сразу посмотрит так! — я понимаю: не надо говорить… вообще ни слова… надо принести что-нибудь покушать.
Ест много. Он говорит:
— В вашем мясе мало наших элементов.
Им надо много съесть нашего мяса, чтобы наесться. Он не обманывает — так много ест и все равно слабый очень. Конечно, все чужое.
Из нашей пищи в чистом виде им подходит только коньяк. Я верю. Как-то вызвала врача, взяли у него кровь на анализ — ни лейкоцитов, ни кровяных телец — ничего нет, один коньяк.
Пьет каждый день. Говорит:
— Мне за вредность дают, что не на базе живу, а у тебя.
И все равно плохо себя чувствует. Мне помочь ничем по дому не может. А когда ему чуть лучше, тоже не может помочь — ему их религия запрещает помогать.
У них, знаете, такая религия — он должен днем час лежать неподвижно… с закрытыми глазами. Один час в день обязательно! Иначе бог накажет. И чтобы ничего лишнего рядом, только подушка и одеяло.
Такая вера у них. И еще три часа должен провести перед телевизором… каждый день. Я верю. Я вижу, не в передачах дело,
потому что он смотрит все подряд.С ним вообще так интересно! Он все знает, они же обогнали нас в развитии.
Вот он говорит, что мы все несколько жизней живем. Правда. Он очень многих встречает, узнает их по прежней жизни, говорит:
— Я его в гробу видал.
А имена у них сложные. Он сказал:
— По-нашему тебе никогда в жизни не выговорить моего имени, у вас даже букв таких нету. А чтобы по-вашему тебе привычно было, зови меня Борисом Николаевичем.
Обещал с собой взять, познакомить с мамой. Долго разрешения не давали, потом принес «Вечернюю Москву» с портретом Чумака, говорит:
— Держи, это — твоя виза.
Сейчас он улетел по делам, сказал:
— Вернусь, заберу тебя.
Нет, он, правда, с неопознанной тарелки. Ко мне даже участковый приходил, показал фотографии, спросил:
— Никого не узнаете?
Я Бориса Николаевича сразу узнала, но ничего не сказала, он не велел.
Он все наперед знал. Правда. Предупреждал, что участковый придет, научил, что сказать.
Женщины, если не веришь, никакой любви нет.
А если любишь, то и верить не обязательно.
Я еще могу поверить, что инопланетянин, что денег не дают, что вместо крови коньяк. Но что я похожа на Чумака — никогда'
Обманул, конечно, насчет визы.
Женщины милые, все мужчины одинаковые. Но это неважно… если любишь.
(сценка)
Выходят он и она.
ОНА. Товарищи, разрешите собрание считать открытым.
Он аплодирует.
Спасибо. Товарищи! Соревнующееся с нами объединение выполнило план на сто шестьдесят процентов, мы в этом году опять идем на восемьдесят пять процентов. Это досадно, потому что в целом, как мне кажется, наш коллектив сильнее. В чем же дело? Какие есть предложения, пожелания, критические замечания по работе?
Он молчит.
Кто желает выступить?
Он отворачивается.
Только, пожалуйста, не все сразу, чтобы у нас был порядок.
Он не шевелится.
Слово имеет Петров.
ОН. Чего я-то?
ОНА. Люди ждут.
Он сокрушенно поводит головой, обходит ее, встает с другой стороны, молчит.
Неформально. Честно, открыто — все, что наболело.
ОН. Воруют.
ОНА. Расскажите о дисциплине.
ОН. Тащат все подряд, понимаешь.
ОНА. Все ли вовремя приходят на работу?
ОН. Вовремя.
ОНА. Ну вот.
ОН. А глядишь, все равно чего-нибудь уже сперли.
ОНА. Вот вы утром встали к станку, что вас волнует?
ОН. Где станок?
ОНА. Времени у нас, товарищи, немного, давайте выступать по делу.
ОН. Станка нету, делать нечего.
ОНА. У каждого из нас могут быть личные неприятности. Нужно быть выше их, думать о заводе в целом.
ОН. И уже думаешь о заводе в целом — не сперли бы.
ОНА. Мы забыли определить регламент выступлений. Предлагаю три минуты. Кто — за?