Антология Сатиры и Юмора России XX века. Том 27. Михаил Мишин
Шрифт:
Усыхает язык. Из полнокровного, кудрявого, с мышцами, жилочками, веснушками превращается в трескучий скелет.
Не сами исчезают слова, а потому что им нечего выражать. Нет уже в языке «снегирей», «щеглов», «малиновок». Остались пока «воробьи», «вороны» и эти, посланцы мира. А потом вместо всего порхающего и чирикающего, станет просто:
— Птица есть?
— Птицы нет.
Птица больше не будет — «какая». Никакая. Летала и отлеталась.
И в лесу — никаких там «осинок», «сосенок», «елочек». «В лесу родилось дерево, в лесу оно росло». Понятия нет — и слово ни к чему.
«Будьте любезны, извините великодушно,
Наречия «грешно» или «благородно» пахнут сыростью графских развалин. Попытки реанимации не удаются. Слово «милосердие» пестрит и мелькает, но приживается лишь в смысле: «пусть скажут спасибо, что не убили».
«Долг чести», «муки совести», «щепетильность», не говоря уже об «уступчивости» и «услужливости» — все это сведено к двум душевным словам нашего современника:
— Куда прёшь?
И все понятно сразу, и вопрос нетрудный, и ответить хочется. Потому что слова-то все родные, свои:
— Куда прёшь?
— Да куда и ты! Куда все! Из проклятого прошлого прём в светлое будущее. Прём, хороня по дороге понятия, отбрасывая слова…
— Озеро есть?
— Озера нет.
— Кислород есть?
— Кислорода нет.
— Природа есть?
— Нету природы.
— Человек-то есть?
— Вон, последний остался…
Прёт себе, выражая себя последними междометиями:
— Ах ты!.. Нуты!.. Ят-те!.. A-а!.. О-ооо!.. У-у-у-у-у!.. Прёт, завершая период полураспада и переходя к полному.
1986
Когда люди хорошо живут? Когда они друг друга любят.
Потому мы все и живем хорошо, что любим друг друга. Только, конечно, та продавщица. Нет, она тоже любит всех — но за исключением покупателей.
И таксист тоже всех — кроме пассажиров.
Телефонистка ненавидит абонентов — ну, все время звонят!
Участковый врач — свой участок: все какие-то больные!
Последний в очереди — всех, кто впереди. Первый — всех, кто орет сзади.
Дежурный по аэропорту — всех, кто вздумал лететь.
Справочная — всех, кто за справкой.
Тетка из собеса — всех, кто за пенсией.
Сантехник Коля — всех, кто не сантехник, а такие еще есть. Он и за трешку ненавидит, и за пятерку не любит, и за десятку нету прокладок и не будет никогда; ходили бы, как деды наши, на двор, и ни прокладок не надо, ни Коли-сантехника с его прокладками…
Парикмахерша не любит лысых. И волосатых.
Смежники — поставщиков, поставщики — заказчиков, все вместе — подрядчиков: зачем подрядились?
Нянька в яслях — этих, которые все время опять мокрые, которые один черт простудятся, сколько им на сухое ни меняй. А она ж не дура — менять.
Которые из столовой вообще любят всех, кто выжил…
Министерство заготовок любит все — кроме заготовок. Оно с самого начала терпеть не могло заготовлять. А мы каждый раз: почему не заготовлено? Конечно, возненавидишь.
Но в остальном — все друг друга любят. Ну, еще по мелочи кое-кто кой-кого не выносит. Прачечная — тех, кто с бельем, химчистка — кто с пятнами.
Но
в целом — любовь!Которая особенно заметна, когда:
продавщица предлагает то, что завезли, другой продавщице;
таксист подвозит сменщика;
врач ставит горчичник медсестре;
сантехник Коля — сам себе прокладку;
тетка из собеса выправляет пенсию для самой себя;
а коллектив столовой закрывается на обед, чтоб скушать продукты.
Отсюда, чтобы покончить навсегда с недоброжелательностью, неласковостью и нелюбовью среди нас, надо эти исключения сделать правилом.
То есть надо, чтобы:
продавщицы вели торговлю только среди других продавщиц;
таксисты катали бы только друг дружку;
парикмахеры по кругу брили сами себя;
сантехник Коля сам себе за трешку ставил бы прокладки во все места:
поставил — и трешка, поставил — и трешка!..
справочная сама у себя брала бы интервью;
а этот Аэрофлот взял бы и улетел своими самолетами туда, где нас нет!..
И тогда останемся тут только мы с вами, и уже никто не сможет помешать нам окончательно полюбить друг друга!
1985
Не хочу; чтоб меня поняли правильно.
Но где-то хочется чувствовать себя как дома. Если нигде нельзя, то хотя бы дома. Но и дома же чувствуешь себя так, будто зашел не вовремя. Буквально хочется извиняться за собственную прописку.
Тут у нас недавно три художника решили сходить в ресторан. Отметить пятидесятилетие плаката «Добро пожаловать!». Ну и решили — в тот самый ресторан при той самой гостинице. Ну, у нее еще над входом написано: «HOTEL». Конечно, именно туда им хотелось, в этот «ХОТЕЛ». Ну, действительно, кухня, уют, интерьер. Теоретически. А практически там швейцар. Этот швейцар специально воздвигнут при входе в «ХОТЕЛ» для разъяснения советским гражданам, что для советских граждан местов нет. Потому что «ХОТЕЛ» с его рестораном предназначен исключительно для спецобслуживания.
«Спец»!.. Это вы, конечно, не знаете. Вас обслуживают, как обслуживают, поэтому у вас так с нервами. А «спец» — это как сон в летнюю ночь: мух нет, горчица есть, если нахамят, то только по-английски. Потому что «спец» — это значит для дорогих зарубежных гостей из всевозможных чикаг. Для них же по-ихнему же и написано — «ХОТЕЛ».
Для хозяев же, вроде тех художников, — швейцар. Причем он входящим вопросов не задает — он гражданство по запаху чует. Как почует кого из Чикаго, у него не лицо делается, а крем-брюле с сиропом: «Оттуда? Пли-и-и-из! И мадамочка оттуда — и ей пли-и-из! А ты убери паспорт, и так ясно, что не из Чикаго, а из Чебоксар. Значит, отсюда. Ну, вот и давай отсюда — пли-из!»
Не хочу, чтоб меня поняли правильно, но что такое паритет? Это как они к нам, так и мы к ним. По всяким там ракетам паритета добились. Теперь трудней задача — добиться паритета по спецобслуживанию. Чтоб у них — как у нас: заходят, допустим, в ихнем Чикаго в ихний «ХОТЕЛ» ихние чикагцы со своими чикажками, а ихний швейцар им: «Пардон, сэры, но придется вам сыграть отвал — у нас тут спецобслуживаются исключительно которые из Чебоксар!..» Правда, есть опасения, что достичь такого паритета им будет непросто, потому что там свободная продажа оружия.