Антология Сатиры и Юмора России XX века. Том 27. Михаил Мишин
Шрифт:
19.01.01
Саша Жиинасий — один из самых ярких литераторов Питера. Когда я еще только начинал, он уже был один из самых ярких и молодых.
И тут вдруг он звонит…
Дорогой Саша!
Ты сказал — приезжай. И я собирался, и не приехал, и теперь мне грустно, что вокруг тебя было весело, но без меня. Нормальный эгоизм, но теперь так все время. Только собираешься вдохнуть полной грудью, как уже идут с цветами и поздравляют с выдохом.
Tы сказал, напиши что-нибудь грустно-веселое.
Первое, что требовалось бы для грустной части, — это сказать: «Боже мой, Сашка, не может быть!»
Этого же, и правда, быть не может.
Ну, действительно. Неужели это мы?
Иногда такое чувство, что нас уже давно и без шума клонировали, и произошла путаница, и сейчас мы — настоящие, молодые и перспективные, мы — где-то бодро выступаем, и вприпрыжку острим, и куда-то ездим, и о чем-то сидим в несгораемом ресторане писателей, и у нас уже первые книжки и еще первые жены; мы — где-то там, а тут скрипят наши подержанные клоны. И клоны родных и близких. И клоны вещей. И эти напитки — только клоны того портвейна, что мы как-то распили в подъезде. И боюсь, что слова наши друг другу — тоже клоны. Они почти как те, молодые, они состоят из тех же звуков и букв, но что-то в них не то, они потеряли витамин. Они как бы консервы.
Как и мы.
На этом грустная часть кончается.
Перехожу к веселой.
Она состоит в том, что мы — очень хорошие консервы! А для тех, кто не выпендривается насчет срока годности и вообще хлебнул в жизни, мы — просто деликатесы.
Кстати, со сроком тебе особенно повезло. Потому что этот твой день мог наступить гораздо раньше, и сейчас тебе было бы намного больше. И твоим друзьям было бы больше. И твоим подругам — как бы ты им ни лгал — было бы намного больше, чем сегодня. А так — им намного меньше, за что тебе все благодарны.
А вообще, Сашка, ты такой подвижный и легкий!
Tы столько успел — я уже не про девушек. Tы успел так много — и сочинить, и написать, и натворить, и раскаяться, и еще написать, и снова раскаяться и натворить. Tы успел так много, а чего не успел, знаете только вы с Господом Богом, причем ты лучше.
Ты даже успел перескочить на ту сторону баррикады — и стал издателем. Господи, Саша, ты даже меня
Он одним из первых умудрился влезть в эту адскую сеть. Причем ты не только знаешь слова типа «сайг», «браузер» и «баннер» — но и то, что они значат. Именно это мы, патриоты, и называем — русскоязычный писатель.
Меж тем я помню время, когда ты еще не был таким виртуальным.
И помню твои рассказы. И твои чудные притчи. Как кто-то написал на нашем небосводе плохое слово… Оно там до сих пор, Саня. Еще я помню твой взгляд, когда я сказал, что прочел «Беседы с милордом». До сих пор не знаю, чем ты был так удивлен —
тем, что я прочел, или тем, что могу лгать прямо в глаза. Но я не врал, я потом уже точно прочел. Потом помню — где-то в редакции мы опять с тобой и еще с кем-то сидим и обсуждаем типа литературу — я вообще этого очень не люблю, но закуски постоянно не хватало. Дальше какие-то обрывы пленки, а потом мы с тобой опять играем в шахматы, и с каждой рюмкой позиция все улучшается — причем сразу у обоих.
Эх, Саня, хотел сказать как-то художественно — не получается. Ну, неважно
А важно вот что. Если ты повернешься вокруг своей оси на 360 градусов, ты увидишь весь свой горизонт. Делать это надо не сейчас, за столом, а когда сможешь, и очень осторожно, потому что ты еще нужен близким.
Итак, ты увидишь свой горизонт, и его рельеф — горы, пригорки и холмики твоей жизни. И где-то там, если напрячься, можно разглядеть небольшую, но очень красивую лысоватую кочку. Это — я.
Я очень рад, Саша, что так долго маячу на твоем горизонте. А ты — на моем. И вот именно в честь этого я и просил бы всех сострадающих поднять стаканы. Кстати. Считается, что круглые цифры побуждают к философии. То есть сегодня тебе, по идее, положено тщательно пригорюниться и задаться вопросом: «Так что ж мой стакан? Наполовину полон? Наполовину пуст?»
Любой ответ — дурацкий. Ибо, как сказано не мною, суть не в этом. Суть в том, что прекрасен сам стакан. Поскольку одноразовый.
За твой уникальный стакан, Саша!
Да искрится он в твоей руке как можно дольше!
11.03.2000
В СНГ есть Украина. В Украине есть Одесса. В Одессе — дом на Пушкинской. А в доме — центр реабилитации детей-инвалидов
А директором — Боречка.
Мы любим его пародировать.
Мы наизусть знаем все эти его «Сиди ровно» и «Слушай Боречку».
Нормальные люди говорят «Здрасьте».
Он говорит: «Антисемитюга, я тебя ненавижу».
Это означает, что, во-первых, он тебя обожает, а во-вторых, что ты не антисемитюга, а наоборот, не теряй бдительности.
Лично меня с ним познакомил Витя Лошак. То было время, когда мы могли вдруг взять и прилететь в Одессу просто так — потому знали, что нам тут будет хорошо.
Кстати, Витя Лошак тоже сегодня здесь.
И вот мы прилетели, и нам было хорошо, и Витя сказал, сейчас мы пойдем к Боречке. Я сказал, какой, к черту, Боречка. — нам уже и так хорошо.
Но мы уже пришли. Я увидел ансамбль из сигаретного дыма, кожаной куртки и двух ушей, зажатых двумя телефонными трубками. Увидев нас, Боречка сказал обеим трубкам: «Антисемитюга, я убью тебя завтра, а сейчас ко мне зашли два таких красавца!»
Очевидно, Витя двоился у него в глазах.
Затем Боречка сказал: «Слушай Боречку!», схватил меня за руку, потащил к какому-то макету и стал совать в нос какие-то чертежи. При этом он тыкал пальцем в окно и кричал, что построит там нечто светлое и прекрасное.
Он был как Ленин, когда тот побрился.
Правда, в отличие от Ленина, Боречка светлое будущее построил. Причем при жизни. Причем при своей. Но это было позже, а тот день положил начало большой эстафете. Палочкой в ней служил Боречка. Витя вручил его мне, я передал его моему другу Юре.
Кстати, Юрий Рост сегодня здесь.
В этой связи не могу обойти исторический матч. Витя Лошак, Юра, наш одесский друг Дима и я. Играли двое на двое. Причем в баскетбол. После трех часов игры общий счет удалось довести до 2:1. Знатоки баскетбола оценят состояние игроков. Боречка судил объективно — подсуживал в обе стороны. При этом периодически хватал мяч и кричал, что не потерпит грязной игры. Видимо, имел в виду выборы в Одессе.
После Роста Боречку принял наш друг Игорь, который хотя и поэт, но женат, причем на своей жене Алле, которая могла бы не простить.
Так что они здесь сразу оба — Игорь Иртеньев и Алла Боссарт.
Не упомню точно, когда именно в эстафету вошел Витя Шендерович. Во всяком случае, он еще не вызывал общей зависти коллег и считался юмористом не только среди кукол.
Кстати, Шендерович сегодня здесь.
После него (или до или параллельно) к эстафете присоединялись Аркадий Арканов и Марик Розовский, Сеня Альтов, и Резо Габриадзе… Не говорю об одесситах — эти знают Боречку поголовно и относятся с уважением, потому что даже в Одессе городских сумасшедших такого масштаба немного.
Нет-нет, я не потому, что, мол, только сумасшедший мог добиться, пробить, построить… Я не стешу говорить об этом его центре, об этих его детях. Об этом нельзя говорить словами — к этому можно только относиться. Причем молча. Пришел, увидел и умолк. Молча постоял и сравнил с тем, что ты сам делаешь в жизни. Сравнил и опять закрыл рот…
Нет, он безумен не поэтому. А потому, что только безумный способен вдруг ни с того ни с сего впрыгнуть в твою жизнь, а потом узнать тебя поближе, и чтоб это не повлияло….
Мы его спрашивали — что подарить. Под пыткой он выдавил из себя слово «факс». Зная Боречкин английский, это можно было бы перевести как неприличный глагол, но мы все-таки решили, что он имел в виду прибор для связи. Видимо, с нами.
Боречка! Прибор здесь, но сегодня он тебе не нужен — сегодня мы тоже здесь. Сегодня тебя надо обмыть — вместе с прибором. Поэтому мы привезли с собой еще пузырек шотландского виски. Этот пузырек почти равен тебе по объему, но, конечно же, уступает в крепости.
Ибо ты, Борис Давидович Литвак — один из самых крепких пацанов этого города. А значит, этого мира.
И все мы, Боречка, любим тебя пародировать лишь по одной причине — мы неспособны тебе подражать.
На что мы способны — это быть сегодня в Одессе.
И пытаться хоть какое-то время просидеть рядом с тобой ровно.
08.11.2000
Олег,
они позвонили и сказали, что надо сказать слова, потому что тебе сорок.
Олег, это им надо, что тебе сорок.
А мне не надо.
А я тебе так скажу — на тебе и сорок хорошо смотрится.
Фалды еще развеваются, но седой волос уже надо прятать.
А ты не прячь.
Твои сорок — дивный баланс.
Ты уже так много знаешь и еще столь много можешь.
Пивное, чтобы всего этого не пересталось хотеть.
Чего тебе и желаю.
И долгих лет маме и папе.
И вот еще.
Не сомневайся никогда, что важнее — жизнь или искусство.
Живи!
и его «Триумф»
Юра!
Я тебе все уже сказал.
Но хочу повторить — через посредство газеты. Чтобы это была как бы журналистика.
Потому что сегодня, когда при слове «журналист»
одни тянутся к пистолету.
другие — к кошельку,
а третьи плюют мимо урны;
когда вместо журналистики — СМИ,
а вместо СМИ — «пиар»,
а вместо «пиара» —
компромисс между общественным туалетом и прокуратурой;
когда журналистом называет себя всякий, сочетающий недостаток стыда с неумением излагать отсутствие мыслей…
…и так далее…
Я жутко за тебя рад. Юра.
Нет — за тебя я счастлив.
А рад я за «Триумф».
Триумф профессии.
Хотя фактически ты ничего такого не делал — ну, просто писал заметки.
Просто щелкал фотоаппаратом и сочинял к этим снимкам тексты.
Создавая портрет эпохи, как скажут пошляки.
На самом деле — ты различаешь лица людей. Очень просто.
Кстати, среди твоих лиц до сих пор нет толкового автопортрета.
Раньше ты, конечно, был недостоин, но теперь — пора.
Если тебе самому неловко, покажи, на какую кнопку нажимать, и я щелкну то, что в окошечке.
Куртка, трубка, очки.
Джинсы, по которым плачет музей.
Причем подпоясанные веревкой — для простоты.
Вспоминается граф Лев Николаевич, тоже был простой мужичок.
Нет, Юра, у меня так щелкнуть не получится.
Чтобы получилось, как v тебя, окошечка с кнопкой мало.
Нужен еще твой глаз, твоя рука, твоя свобода, твоя хитрость и твоя нежность.
И что-то еще, чего я не знаю.
Между прочим, сколько помню, ты ни разу не написал ерунды. Это надо же.
А знаешь почему?
А потому, Юра, что ты есть Журналист.
Лучший и талантливейший.
Очень просто.
14.10.2000
У Михаила Козакова — день рождения.
Народный артист.
Дивная траектория.
Дикий характер. Насчет чего весь бомонд в курсе.
С одними не сошелся, у других не прижился, с третьими расстался, с остальными развелся.
Потом объяснил всем, почему он тут больше не может, — и уехал туда. Работать.
Поработал.
Потом объяснил всем, почему он там больше не хочет, — и вернулся сюда.
Работать.
Потому что главная патология — работа.
Клинический трудоголик.
Пока прочие прорабы духа убеждают друг друга и остальных, что в наше поганое время все невозможно, Миша Козаков в это самое поганое время ставит, играет, снимается, дает интервью, пишет, опять книгу, одновременно непрерывно, безостановочно и непрестанно читая стихи.
Никогда! Никогда не просите его почитать что-нибудь из Бродского!
«Что-нибудь» — он не понимает. Заставит слушать все, что Бродский когда-либо написал, и что собирался написать, и чего даже не собирался — с вариантами, черновиками, записками, сносками и письмом ему, Козакову, лично.
Характерец.
А народу-то на характер наплевать.
Народу сколько раз ни показывай «Покровские вороту», столько раз народ все бросает, садится и смотрят — от и до.
Классика потому что.
А еще недавно сыграл тень отца принца.
Самого принца тоже играл — но раньше.
А еще я перевел пьесу, а он ее взял и тут же…
А я — вторую, а он опять…
И так все время.
Короче.
В день рождения народного артиста прошу для него исключительно здоровья.
Все остальное Михаил Михайлович Козаков, народный трудоголик со скверным характером, сделает сам.
13.03.2000
Миша — скульптор. Казалось бы, мог бы. изваять мой бюст. Но не ваяет.
Что такое Миша Рева? Колос божьего посева. Нота нежного напева. Перелитая в металл. Что такое Миша Рева? Плечи мужа, очи девы, А улыбке Миши Ревы Я сравненья не сыскал. Миша Рева! Миша Рева Послан миру для сугрева. Чистый, как Адам и Ева — До съедения плода. Двадцать — справа, двадцать — слева. Посередке — Миша Рева. А над веткой жизни древа Светит нам его звезда.01.09.01
Юффа — это, как ни странно, не город, а фамилия.
И виделись-mo толком раза три.
Оказалось достаточно.
Саня!
Александр Яковлевич!
Мне жаль, что я не смог лично, и что эти слова от моего имени будет бормотать совсем другой человек, но это еще лучший, кого я мог найти.
Поскольку я уверен, что сейчас тебя окружает столько самый узкий круг — человек семьсот — то и слова мои будут очень личными.
Саня, у тебя сегодня тяжелый день. Я это проходил, я помню. Сидишь с деревянной спиной, пахнешь одеколоном и делаешь вид, что веришь всему хорошему, что о тебе говорят.
Я тоже мог бы присоединиться и говорить слова к твоим пятидесяти.
Я мог бы поздравить тебя, например, с тем, что ты — доктор наук, причем химических, что во многом объясняет наше отставание.
Я мог бы поздравить тебя с тем, что ты командуешь концерном, который красиво называется «Никка». Хотя, убей бог, не понимаю почему «Никка» — через два «к»?
Все равно как «Победа» через два «б».
Я бы мог от души поздравить тебя с тем, что к своему «полтиннику» ты подкопил немного бензина. Никогда не знаешь, что завтра выкинет эта власть. А ты, по крайней мере, всегда сможешь что-нибудь поджечь.
Я мог бы особо поздравить тебя с твоей женой Леной, потому что представляю, как трудно тебе сегодня сверкать на ее фоне.
Да, Саня, я мог бы говорить и выпивать —
за твои успехи и твои достижения.
за твоих детей и твоих родителей, за твоих друзей и твой город, за тех, кто в море, и за тех, у кого морская болезнь. Но за все это выпьют и обо всем этом скажут другие умные люди, поскольку неумных рядом с тобой нет, хотя не знаю, кого именно из мэрии ты сегодня пригласил.
А лично я хотел бы поздравить в твоем лице именно твое человеческое лицо.
Поздравить тебя с тем, что к своим пятидесяти ты все еще просто хороший парень. Не всем удается. Уж поверь, я знаю.
Так что крепись, Александр Юффа.
Стисни зубы, прорвись через этот свой юбилей, потом прими ванну из рассола, забудь про этот свой юбилей и осуществляйся — талантливо, весело и долго.
Илье Клебанову — 50
07.05.01
«Уважаемый товарищ…» Затерто.
«Дорогой мой!..» Фальшиво.
«Гражданин начальник»?
Тот случай, когда не знаешь, как обратиться.
«Господин вице-премьер…» Что-то из французского романа.
«Мой юный друг»? Я же старше. Нет, нет. Руководство не бывает младше.
Короче, Илья!
Случайно узнал, что у тебя дата. Или на «ты» — нехорошо? Хотя совместные застолья у общих друзей типа Витьки Лошака дико сближают и растапливают льды.
В принципе, обращение должно содержать объединяющий момент. Пол, возраст, место жительст… Так вот же! Вот же оно!
Землячок!
Мы же оба оттуда, с тех гранитных берегов, у нас общие мосты, решетки и Медный всадник, великое произведение Церетели.
А кто оттуда — у всех все общее. Ну, вплоть до оборонки. Я ведь тоже положил на нее лучшие питерские годы — ну, года три отдал. По нормальной-то профессии я, конечно, электрик, а по военной-то — конечно, подводник, что разглашать тебе, Илья, не имею права. Скажу одно — насчет той горькой подлодки я тебе сострадаю. Потому что теперь все вешают на нас, питерских. Хотя америкашки там, конечно, не просто так плескались, тут твои адмиралы молодцы, четко доложили. А тем более англичане, ох, лукавый народ!
Но сейчас не об этом.
Сейчас — о том, что оба мы с брегов Невы, где по возможности блистали, мой читатель. Ив этой связи — о самом нежном. О фотоаппарате «Смена», украсившем юные годы. Он был прост, как тогдашняя жизнь. Надежен, как пионерский галстук. Кого мы им только не снимали! И где теперь все эти люди и девочки? Ты помнишь — «Сделано на ГОМЗе». Сидящим за столом дамам намекаю: ГОМЗ — это ЛОМО, а ЛОМО — это… Илья, ты меня понял. А дилетантам типа Витьки Лошака разжевываю: ЛОМО — это место, где делают такие штуки, про которые мы с Ильей не имеем права, тем более до горячего.
Но сейчас не об этом.
Сейчас о том, что москвичи делятся на бывших питерцев и тех, кто им завидует. Затесавшиеся одесситы типа Витьки Лошака только оттеняют сказанное.
Так что Пулковские высоты и Васильевский остров вчера — это Николина Гоpa и Васильевский спуск сегодня.
Тут как-то пришла скорбная мысль. Что из бывших питерцев остался последним, кто так ни черта и не возглавил. Остальные со скромным обаянием взяли вокзалы, телеграф и счетную палату. Под восторг населения, зачарованного умением среднего невского пацана не только войти в сложноподчиненное предложение, но и выйти из него почти там же. Вообще, Илья, курс отечества на ближайшие годы — это четкая дикция. В связи с чем в груди щемящее чувство одиночества и острое желание что-нибудь курировать. Особенно по ночам.
Но сейчас не об этом.
Сейчас о твоей дате. Не буду врать — могло быть лучше. Например, девятнадцать. Или тридцать два. Но и пятьдесят — большая удача. Вспомни тех, кто видел Ленина. Вспомни Джамбула, он пел еще дольше. Пятьдесят — это в шесть раз меньше, чем Питеру, трехсотлетие которого мы будем отмечать с тем же размахом. Вдумайся, Невскому проспекту было уже 250, когда ты еще не знал, что будешь отмечать свой «полтинник» с крутыми ребятами типа Витьки Лошака. Не говорю уже о Мише Швыдком, который хотя и не питерский, но по культуре приближается — ты же видел, как он запивал «Кристалл» «Будвайзером»…
Но сейчас не об этом.
Честно говоря, как прошедший через подобное, хотел просто приободрить, но ты, скорее всего, уже и так бодрый. Так что, подозреваю, мне все это было приятнее сказать, чем тебе услышать
В любом случае, будь здоров.
Неси с честью все, что сможешь, туда, куда захочешь.
Смотри, как сложилось — тебя некоторые любят, а остальные вынуждены любоваться.
Практически судьба Питера.
С чем и поздравляю.
03.05.98
Моему другу Аркадию, который войдет в историю как человек, знающий наизусть тексты всех советских песен, включая ненаписанные;
Моему другу Аркадию, который досматривает любой фильм до конца, не уходя из зала даже после того, как Мэри говорит Джону:
«Почему бы тебе не выпить немного виски?».
Моему другу Аркадию, который в любое время суток говорит одновременно по двум телефонам и смотрит четыре телевизора, где идут четыре выпуска одних и тех же новостей, печатая при этом сразу на двух компьютерах: на одном — сценарий, на другом — заявку на другой сценарий;
Моему другу Аркадию, который обладает героической женой, которая имела отвагу иметь от него двух детей, которые имеют склонность иметь проблемы, которые кто-то должен решать, и Аркаша их решает, а у них опять проблемы, а он их решает, а у них…
Моему другу Аркадию, который на первое ест мясо, а на второе — мясо, но много, а на третье — компот из бараньей косточки;
Моему другу Аркадию, который входит во все комиссии, советы, комитеты и гильдии, который куда ни придешь, а он уже там; который член всего, что существует, но при этом ничего из этого не приватизировал, что выдает его общественную тупость, которую многие принимают за личную скромность;
Моему другу Аркаше, который одалживает деньги у своих читателей, чтобы отдать их деньги своим издателям, чтобы издать на эти деньги свою книгу, чтобы затем продать ее читателям, чтобы отдать долги издателям;
Моему другу Аркадию, который есть главный автор знаменитых кинокапустников, что не принижает нормальные фильмы, где он тоже главный автор;
Моему другу Аркадию, который деятель каких-то там искусств, и чего-то там профессор который, не удивлюсь, если орденоносец, что, впрочем, не слишком оскорбило бы его.
Моему другу Аркадию Инину 60 лет,
что арифметически не имеет смысла, но фактически дает мне повод выразить ему свое восхищение и светлую надежду на наше с ним общее будущее.
20.04.02
Опять Одесса! Опять, опять, опять апрель!
Все сходится! Мы опять совпали в той же точке.
Не помню, что было — юморина, фестиваль или мой день рождения. Но помню, что надежды протрезветь не было. Помню, как вдруг из тумана — голубые глаза в твидовом пиджаке.
Что сразу насторожило? Во-первых, он стоял вертикально. Во-вторых, улыбался дружелюбно. В-третьих, было неясно — откуда он. Для одессита мало острил, для москвича мало матерился. Он смахивал на члена палаты общин, забывшего английский.
Мы выбрали друг друга сразу. Подтвердив, что жизнь есть праздник выбора, где ежесекундно решаешь — белое или красное, ехать или плюнуть, свобода или семья.
Кстати о Маринке. Стоит ей глянуть лучистыми глазами на Витяню, которого она сурово зовет Тюшей, как Тюшино лицо принимает выражение безнадежной духовности. И тогда Маринка ведет Tюшу в консерваторию, где, проведя два часа в адских наслаждениях, Тюша понимает: он сделал правильный выбор.
Возможно, это и есть его главный дар — умение выбирать. Точный выбор — неизменно превосходный результат. Практически, «Unckle Ben’s».
Снайперски выбрав из всех нормальных профессий ту, что он выбрал, Витяня стартовал в «Вечерней Одессе» с разгромной заметкой о коррупции среди двух сантехников Жовтневого района. Потрясенное начальство, поняв, с кем имеет дело, сделало свой выбор — и хлопчика приютила Россия.
Москва. Утро.
Витяня подходит к окну своего кабинета, смотрит на «наше все» и думает о читателях. И это взаимно. Поэтому-то за этим столом сегодня и собрались все читатели его газеты. И все ее писатели тоже.
Умение выбирать — его глубинное качество. А внешний имидж нашего Витяни — демократ-трудоголик, осознавший тщетность борьбы за идеалы, но не могущий дозволить себе выйти из борьбы.
Спросишь его, бывало:
— Витяня, ты куда?
— В Париж, — ответит он с мужеством декабриста, ссылаемого в Сыктывкар.
Кстати. Выбирая маршрут, выбираешь способ перемещения. На пути к сегодняшней вершине Витяня успел сменить трамвай на «жигуль», «жигуль» — на «опель», «опель» — на «мерс», «мерс» — на джип, а джип — на крылья родины, которые принесли его сюда, где сгрудились мы, благодарные ему за все в совокупности, и каждый — за свое.
Витяня! Я благодарен тебе за мою дочь, которую ты своими руками вырвал из роддома. Я благодарен тебе за твою дочь. Когда ей было десять лет, она обещала выйти за меня замуж — хорошо, что в ней вовремя проснулась твоя смекалка. Я особо благодарен тебе за то, что подарил мне Боречку Литвака. До сих пор не знаю, как отдариться, хотя, говорят, где-то в уссурийской тайге видели что-то похожее…
И в завершение, Витяня.
Я не помню тебя некорректным. Могу это простить.
Не помню тебя неискренним. Могу примириться.
Не помню тебя неталантливым. Готов проглотить даже это.
Но я что-то не припомню тебя радостно напившимся
А это уже пробоина. Сегодня ты обязан завести на эту пробоину пластырь, как сказал бы один наш с тобой общий компетентный друг. Но пока ты не приступил, окинь взглядом всех, кто сейчас здесь. Посмотри на эти пока еще лица. И запомни: ты можешь с нами поссорился, но не сможешь от нас отделиться. Потопу что мы тебя — выбрали. На долгие годы, Витяня.
Аминь!