Антология советского детектива-11. Компиляция. Книги 1-11

— Какой любовник? О чем ты говоришь?

Я поставил бутылку на холодильник и схватил Нину за руку.

— Идем!

Я вытащил из галошницы мужские туфли.

— А это что?

Я ждал, что она рассмеется, ждал, что она ударит меня. Я очень хотел этого. Но ничего такого не произошло.

— Значит, это правда, — сказал я.

Она молчала.

Я с остервенением швырнул туфли в стену, сдернул с вешалки пиджак и открыл дверь.

— Сережа! — Нина бросилась ко мне. — Сережа!

Я захлопнул дверь.

Я не знал, куда идти, и бродил по городу. Чтобы убить время, я зашел в кинотеатр — показывали какой-то старый фильм, — потом снова бродил по городу, пока не вспомнил, что с утра ничего не ел.

В закусочной я взял сосиски и двести граммов коньяка. Коньяк подействовал на меня сразу. Мне захотелось напиться. Я заказал еще двести граммов и со стаканом коньяка вернулся к своему столику. Мои сосиски поедал жалкий человечек в кургузом пиджаке. Я отлил ему коньяку. Он кивком головы поблагодарил и выпил.

— Случилось что? — спросил он и, не дождавшись ответа, сказал: — Все проходит. Все в этом мире меняется.

— Быстро меняется, — сказал я.

— Ничего не поделаешь. Главное — сохранить человеческое достоинство. Еще языческие философы считали, что в сравнении с величием души, а душа и есть человеческое достоинство, ничто не является великим.

В голове у меня шумело, но не настолько, чтобы не поразиться.

— Помните «Исповедь» блаженного Августина? — сказал человечек, откусывая хлеб. — Там написано так: «И ходят люди, чтобы восторгаться вершинами гор, волнами моря, течениями рек, простором океана и сиянием звезд, а о душе своей забывают».

— Да, о душе своей забывают, — сказал я и направился к выходу.

ГЛАВА 15

Когда я проснулся, в гостиной Гурама горела лампа. Я лежал на диване, хотя, помнится, заснул в кресле. Рядом с Гурамом за журнальным столом сидел Эдвин. Очевидно, он пришел, когда я спал.

Зазвонил телефон.

Гурам взял трубку. Он долго разговаривал с кем-то. Я на слушал. Я старался думать о пьесе. Это не очень удавалось. В памяти возникала Нина. Ничего, скоро все забудется и войдет а старую колею, сказал я себе.

— Ты что, оглох? — крикнул Гурам. — Поднимайся! Едем в гости.

— Я останусь.

— Поднимайся, поднимайся! Тебе неплохо проветрить мозги. Только не вздумай там буянить. Едем в приличную семью.

Мы подъехали к старому одноэтажному дому и, пройдя через двор, поднялись по каменным ступеням на деревянную веранду, в углу которой я заметил детский трехколесный велосипед. Слева у обшарпанной двери висела ручка звонка. Гурам дернул за нее. Задребезжал колокольчик.

— У них даже электричества нет, — сказал я. — Куда ты нас привел?

— К своему учителю и шефу, профессору Кахиани, — ответствовал Гурам.

За дверью послышались шаги и смех. Щелкнул замок. Дверь распахнула полноватая женщина с красивым, хотя и увядшим лицом.

— Гурамчик! Родной! — сказала она воркующим голосом а подставила щеку для поцелуя.

Гурам чмокнул ее.

— Жужа, это мои друзья. Эдвин и Серго.

— Идемте, мои дорогие.

Я никогда не видел профессора Кахиани и полагал, что это сухощавый старичок с бородкой клинышком, который будет шепелявить о незнакомых мне материях. К моему изумлению, навстречу нам поднялся жизнерадостный здоровяк лет пятидесяти и приветствовал громовым голосом. Потом он представив гостей за огромным столом. Я только и слышал:

— Академик, профессор, адвокат…

И вдруг я увидел Венеру. Она противно усмехалась.

Кто-то дотронулся до моей руки.

— Серго!

Рядом стояла женщина, отдаленно напоминавшая ту, которую я любил четыре года назад.

Я сконфуженно улыбнулся. Она состарилась. Собственно, и четыре года назад она не могла быть молодой, но тогда я не замечал этого.

— Как поживаешь, Гулико? — произнес я.

— Хорошо. Вышла замуж.

— Поздравляю.

— Как ты возмужал! Женился?

— Нет.

— Идем, познакомлю тебя с мужем.

Она подвела меня к пожилому мужчине с крашеными волосами.

— Дорогой, это мой дальний родственник.

Он, конечно, не поверил ей, но протянул руку. Она хотела усадить меня рядом с собой.

— Не распоряжайся в чужом доме, — сказал ей муж.

— Серго, дорогой, идите сюда, — позвала Жужа.

Я сел между Жужей и девушкой по имени Ната. Эдвина Жужа усадила справа от себя.

Венера не сводила с меня глаз.

— Наполним бокалы, — сказал хозяин дома и произнес тост.

Я взглянул поверх головы гостей. На облупившихся стенах висели картины. Одна напоминала Пиросмани.

Кто-то спросил Эдвина, нравится ли ему Тбилиси.

— Словами не выразить, — ответил он и стал рассказывать о Тбилиси. Все вежливо слушали.

— Это Пиросмани? — спросил я Жужу.

Она проследила за моим взглядом.

— Говорят.

…На другом конце стола раздался смех.

— Мы тоже хотим смеяться! Что ты там рассказываешь, Бадур? — обратилась Ната к длинноносому мужчине.

Лицо Наты казалось знакомым. Но я даже не попытался попомнить, где мог ее видеть. Мне это было безразлично.

…За столом беседовали о чем-то знакомом. До слуха долетали обрывки фраз.

— Художник трагической темы…

— Художник безверия…

— Профессор, вы думаете…

— Исследует больной дух…

— Я бы сказал сильнее — деформированную нравственность…

— Анатомия одиночества…

— Психология отчужденности…

— Полная атрофия социально активных чувств и просто чувств…

— Беспощадный человек, художник-хирург…

— Вскрывает язвы общества, философски осмысливает драматизм человеческого существования…

Потом, судя по фразе «Нет никакой необходимости в репрессивных мерах», тема беседы изменилась. До моего сознания дошло, что говорили о министре внутренних дел Шавгулидзе. Наверно, в каждой тбилисской семье тогда любой разговор неизменно сворачивал к обсуждению деятельности Шавгулидзе. Была пора больших надежд и грядущих перемен.

— Меня беспокоит, что наша Грузия вскоре будет у всех на устах, — сказал Бадур. — Зарубежное радио уже злословит об арестах у нас, у кого сколько миллионов нашли, за что кого арестовали…