Антология советского детектива-36. Компиляция. Книги 1-15
Шрифт:
— У нас мало времени. Приступим прямо к делу, — сказал Борис. — Слышали про «Виддер»? Это условное название немецкой армейской разведгруппы в Локте. «Виддер». В переводе на русский — баран. Главный штаб разведки и контрразведки «Виддера», а официально «Абвергруппы-107», находится в Орле. Руководит им некий Гебауэр. Гебауэр. Филиалы «Абвергруппы-107» находятся в Локте, Бежице, Трубчевске, Унече, Новозыбкове. Запомнили? В Локте, Бежице, Трубчевске, Унече, Новозыбкове. Во главе локотской оперативной группы, заменив недавно Гилькенштейна, стал капитан Гринбаум. Гринбаум. Я подбираю и готовлю агентов, которых засылают не только к партизанам, но и в тыл Красной Армии, а то и просто подсылают к населению, чтобы выявить помогающих партизанам. Сейчас сколачивается еще одна группа агентов, в основном из девиц. Их забросят
«Имею ли я право связывать его со своими? Но если и он свой? Свой человек в логове врага — да это же редкая удача! Нет, надо продолжить игру».
— Вы все еще сомневаетесь? — откуда-то издалека доносится голос следователя.
— А чем вы можете развеять сомнения? — Елисеев старался быть предельно осмотрительным.
Следователь развел руками.
— Если я что и сделаю для вас, вы все равно можете сказать, что это подстроено немецкой разведкой.
«Пожалуй, он прав, — подумал Елисеев. — Но если это так, тем лучше!»
— Вместе со мной, — сказал он, — попала сюда одна девушка. Вы можете ее спасти?
— Кто она?
— Зовут ее Таня. Таня Землянова. Тяжело ранена в руку.
Следователь медленно покачал головой.
— Боюсь, это невозможно. Вот если бы я действительно втягивал вас в провокацию по плану «Виддера», то Гринбаум наверняка пообещал бы освободить ее. А в данной ситуации… Не знаю… Не будь ранения, ее еще можно было бы как-то ввести в толпу мирных жителей, а уж оттуда перевести, например, в подсобные рабочие. Но к раненым немцы относятся мстительно — ты есть тот, кто стрелял в германских солдат… Вчера я был свидетелем жуткой картины. На машине в лагерь привезли около 30 окровавленных партизан. Наверно, бились до последнего. Кое-как выбрались из кузова. У одних раны запеклись, у других — кровоточили. Наивно полагать, что им оказали первую медицинскую помощь. К ним подошел толстый немецкий офицер. Переводчик перевел его слова: германское командование готово помиловать тех, кто станет служить «новому порядку». Таким путем немцы пытаются набирать «армию Каминского». Партизаны ответили молчанием. Тогда офицер распорядился отделить от них человек десять. Если они, сказал немец, не примут предложение, то их немедленно уничтожат. Один из раненых, придерживаясь за плечо товарища, крикнул: «Мы — советские партизаны! Родину не продадим!» Выслушав переводчика, офицер что-то пролаял солдатам и полицейским. Те взяли длинные, метра два, дубовые палки, очень увесистые. Я видел немало страшного, но это…
Следователь сжал пальцами виски, закрыл глаза и тут же с выражением сострадания и боли весь содрогнулся, простонал: «Нет!» Несколько приглушенно продолжил:
— Когда стало тихо, обезображенные трупы начали бросать в кузов. И среди них обнаружили живого, притворившегося мертвым. Один солдат сказал ему: «Иди туда». И показал жестом — к тем живым, которые стояли кучкой и с ужасом наблюдали за этой дикой расправой. В тот момент, когда несчастный повернулся спиной к палачу, чтобы пойти к своим, солдат схватил дубовую палку обеими руками и изо всей силы ударил несчастного по пояснице. Бедняга взметнулся, его спина изогнулась, пятки коснулись головы. Он упал и, конвульсивно дернувшись, больше не шевелился… А живых погрузили в кузов вместе с растерзанными и увезли. Вы понимаете — куда…
Потрясенный этим рассказом, Елисеев тихо промолвил:
— Они предпочли смерть предательству.
Он ожидал, что следователь сейчас позеленеет. Но Борис печально кивнул головой и, глядя в глаза Андрею, четко, словно давно собирался это сказать, проговорил:
— Умереть не страшно. Страшно умереть, не выполнив свой долг.
Таню Землянову спасти не удалось — расстреляли…
— Можешь ли ты теперь сказать, что знаешь его? Меня интересуют не биографические данные.
— Я думаю, это чистые порывы души, жаждущей хоть чем-то помочь Родине. У него такие возможности! Подумайте только — свой человек в логове врага!
— Перспектива действительно заманчивая. Но в том-то и дело, что я еще не знаю, свой ли он.
— Свой! Может быть, даже наш разведчик.
— Эка
хватил. А если это тонкая игра?— Вспомните: «Умереть не страшно. Страшно умереть, не выполнив свой долг». Нет, это не только слова. Их, конечно, может сказать любой. Но так сказать… Эти слова выстраданные.
— Это всего лишь интуиция.
— Если он чужой, зачем ему столько возиться со мной? Не легче ли подсунуть вам того, кого не надо уламывать? Если «Виддер» задумал что-то пакостное, то сделать это удобнее руками продажных шкур.
— Считаешь, игра стоит свеч?
— Ради этого я пришел к вам.
…Оглушительная, над самыми головами, пулеметная очередь разбудила спящих узников.
Вот уже вторые сутки, как июльское небо непривычно набухло густыми дождевыми тучами. Порывистый ветер нудно гремел куском жести на охранной вышке, насквозь пронизывал изможденных людей. Чтобы как-то согреться, они жались друг к другу, кто мог, делал зарядку.
Труднее было ночью. Часовые, боясь побега, запретили передвигаться группами, не разрешали вплотную подходить к колючей проволоке, которой обнесен лагерь. Всякий подозрительный шум прерывался выстрелами.
Спали как могли: урывками, лежа, сидя. То и дело вставали с холодной земли, зуб на зуб не попадал. Согревались на месте, стараясь не привлекать к себе внимания часовых. Кое-кто, несмотря на запрет, легко пробегался.
Это произошло на рассвете. Кто-то у самой проволоки вскрикнул. То ли во сне, то ли ему нечаянно задели рану: лечили сами себя, никаких медикаментов не давали. Возможно, часовой придремал и не разобрался, в чем дело. Но на крик отреагировал моментально — полоснул очередью. Спотыкаясь и падая, пленные рванулись из-под пуль. По этому потоку пустил очередь часовой с соседней вышки. На месте расстрела лежало несколько человек.
До утра больше не стреляли. Часовые спокойно маячили на вышках, время от времени зябко поеживаясь.
От холода и ярости Елисеева лихорадило. Он весь дрожал. Хотелось в отчаянии броситься на этих ублюдков и душить их руками, грызть зубами. Кто дал им право хозяйничать здесь, творить беззакония, сеять смерть и все это возводить в ранг «нового порядка»?
Он, Елисеев, должен во что бы то ни стало вырваться отсюда и отомстить за только что расстрелянных, за всех этих обреченных, за издевательства над собою. К черту притворство! Он будет вести свой счет в открытом бою, с оружием в руках. Там ясно видно, где свой, а где враг. Только бы вырваться! Он должен подчинить свою волю ради достижения этой цели. А проанализировать то, что с ним случилось в последние дни, он еще сумеет. Не сейчас — потом, когда возвратится в лес. Поможет тот самый чекист, который предложил ему стать разведчиком. В эти трудные дни Елисеев не раз вел мысленный диалог с майором Засухиным.
— Как же это так, Елисеев? Не ожидал, брат, от тебя… Еще вчера ты убеждал меня в том, что Борис свой и что надо продолжить работу с ним, а теперь: «К черту! Не могу и минуты быть в этом пекле, рядом с ублюдками и их холуями».
— Боюсь, не хватит самообладания.
— Так быстро выдохся? Что-то на тебя не похоже. Подчинить всю свою волю тому, чтобы вырваться из лагеря, — этого мало. Ты должен довести до конца задуманное! Довести до конца во что бы то ни стало! Это приказ. Не умеешь притворяться, перевоплощаться? Да, очень тяжело, это не игра на сцене. Но — надо! Это тоже приказ.
— Понимаю.
— Вот и хорошо. Ты сумеешь справиться. Я тебя знаю… Все знаю…
— И знаете, как я однажды ревел?
— Знаю, голубчик… А сейчас встань, согрейся. Закоченеть можешь.
Секретарь Страчевской первичной комсомольской организации зачитал заявление Елисеева. Члены Суземского бюро райкома ВЛКСМ попросили Андрея рассказать автобиографию.
— Родился я в 1923 году в селе Страчево Суземского района Брянской области. Родители мои занимались сельским хозяйством. В период коллективизации сразу же вступили в колхоз. В 1933 году умер отец. У матери осталось нас четверо: два сына и две дочери. Через год умерла сестра. Мать работает в колхозе на всех работах: была и свинаркой, и дояркой, и овощеводом. Один год я не учился, помогал семье — вместе со своим дядей пас коров. Сейчас учусь в седьмом классе. Хочу вступить в ряды Ленинского комсомола. Обещаю…