Антология советского детектива-41. Компиляция. Книги 1-20

Чеходар беспокойно заерзал на стуле.

— Подождите! Сначала я хотел бы этот вопрос выяснить до конца с вами, — поспешно сказал он.

— Пожалуйста…

Артамонов повесил трубку.

— Буду откровенным, — проникновенно начал Чеходар. Мне кажется, дело не в том, о чем вы мне сейчас говорили.

— А в чем же?

— Вы лично настроены против меня. И я знаю, кто вас настроил.

— Вы так думаете? — усмехнулся Артамонов.

— Я уверен. Вам что-то наговорил Вехов. И я просто удивлен, как вы, человек умный и опытный, так легко приняли на веру слова этого мальчишки, этого начинающего склочника, которого даже его собственная бригада…

Павел Григорьевич нахмурился и приподнял руку.

— Вот что. Вы уже много говорили, и я вас внимательно слушал. Теперь послушайте меня.

— Пожалуйста…

Удивительно разными казались даже со стороны эти два человека. Чеходар, худой, поджарый, с черными длинными волосами, которые поминутно падали ему на глаза, и он нервным движением руки откидывал их назад. Разговаривая, он все время энергично и немного театрально жестикулировал, непрерывно курил.

Павел Григорьевич сидел неподвижно, упершись локтями в стол, и серые глаза его смотрели на собеседника понимающе и чуть иронически.

«Зачем так волноваться, зачем так дергаться?» — как будто говорили они.

Когда Чеходар сказал: «Пожалуйста…», Артамонов задумчиво потер подбородок и вдруг усмехнулся: вспомнил, что так делает Огнев.

— Так вот, — начал он. — Вы тут кое-что исказили. Во-первых, я не собираюсь зачеркивать всю работу дружины. Это было бы несправедливо. Вовторых, насчет формирования патрулей и учета. Это не ошибки, как вы выразились. Это сознательное очковтирательство.

— Да как вы можете так утверждать?! — вскипел Чеходар.

Артамонов остановил его движением руки.

— Могу. Я привык называть вещи своими именами. Теяерь, втретьих. Да, я настроен и лично против…

Пока Артамонов говорил, Чеходар сидел в напряженной позе, перекинув ногу на ногу и сцепив руки на колене. Глаза его пристально смотрели в одну точку на столе, широкие, вразлет черные брови нервно вздрагивали.

— И все-таки это ошибки, которые вы обязаны поправить в рабочем порядке, а не создавать вокруг этого нездоровый шум, — упрямо покачал головой он. — А ко мне лично вы можете относиться как угодно, но я старался для дела…

Артамонов строго поправил:

— Не для дела…

— Ну да, да, — торопливо перебил его Чеходар. — Я вашу точку зрения понял.

— Согласны с ней?

— Нет!

— Ладно. Перенесем этот разговор.

— Пожалуйста!

Чеходар заметно оправился от охватившего его было смущения и теперь говорил с прежним апломбом.

— Не думайте, что бюро райкома вас поддержит, — добавил он со скрытой угрозой. — У товарища Сомова свой взгляд на нашу дружину.

Глава XI ВОЗЗВАНИЕ К ТАРАСОВЦАМ

В тот день Андрюша Рогов поздно явился в редакции газеты «Ленинская смена». Вид у него был хотя и усталый, но довольный, даже чуточку гордый. Лучистые карие глаза его смотрели на всех с таким плохо сдерживаемым ликованием, что Халатов сочувственно осведомился:

— Ты, голубчик, никак опять стихи ночью кропал?

— И не думал даже, — солидным тоном объявил Андрюша. Я, между прочим, ваше задание выполнил. Вот, пожалуйста, — и он торжественно положил на стол рукопись. — Детективный рассказ.

Халатов усмехнулся и настороженно, но с явным интepecoм перелистал страницы.

— Называется «Будильник звонит тревогу». Любопытно. Чего он так звонит? Ну-с, а теперь… — он отложил в сторону рукопись, — рассказывай. Что увидел? Что понял? Кошмарный случай описал, конечно, с тремя убийствами, погонями и перестрелкой?

— Таких теперь у нас в городе не бывает, — авторитетно сказал Андрюша. — И вообще… У меня, понимаете, был выбор… За это время — два преступления. Одно — это неквалифицированная кража из Союза спортивных обществ. Ее совершили мальчишки, а раскрыть помогли дружинники. Второе…

Незаметно вокруг Андрюши и Халатова собралась чуть не половина редакции. Всем, оказывается, было интересно послушать «уголовные байки Рогова», как с наигранным пренебрежением выразился Саша Дерюбин, довольно энергично тем не менее проталкиваясь поближе к рассказчику.

— …Второе, — продолжал Андрюша, — это очень опасное преступление, совершенное опытным рецидивистом. Убийство сторожа и ограбление комиссионного магазина. С проломом потолка, с машиной и так далее. Я выбрал для рассказа первый случай.

— Правильно, — одобрил Дерюбин. — Нечего народ пугать. А нам второй случай расскажи. И поподробнее, пожалуйста.

Андрюша досадливо махнул рукой.

— Не в том дело, что народ пугать. Здесь же какая проблема воспитания! В семье, в школе. Дружинники тоже… И потом, характеры какие!

— Да, но все это… — кто-то прищелкнул пальцем, скучновато. Между нами говоря, убийство есть убийство. И, как о нем ни пиши, оно всегда волнует.

— Примитив! — авторитетно откликнулся Саша Дерюбин. Не тем волновать надо. Истинная художественность, дитя мое, заключается…

Халатов взъерошил седые волосы и с досадливой иронией произнес:

— Вас не туда повело, мальчики. Перегрелись. Что значит скучновато? И что значит примитив? Это значит, что и в том и в другом случае вещь плохо написана. Плохо! Неталантливо! Вот и все! О воспитании писал Макаренко в «Педагогической поэме». Это что, скучновато? Об убийстве писал, например, Достоевский. Что это, примитивно? Так о чем речь?

Андрюша подумал, что сейчас от этих великих примеров Халатов перейдет к его рассказу, и ему стало не по себе. Успокаивала, правда, мысль, что рассказа Халатов все-таки еще не читал и поэтому разносить его вроде бы рано. Правда, Халатов все может…

И, как бы подтверждая это мнение, Халатов обратился к Андрюше:

— К тебе один вопрос. Самих этих ребят видел? С дружинниками говорил? Где вообще был, кроме угрозыска? Так сказать, два слова о творческой лаборатории.

— Для будущего биографа, — вставил Саша Дерюбин.

Из довольно сбивчивого рассказа Андрюши выяснилось, что ни у ребят, совершивших преступление, ни у дружинников он не был.

— Плохо, — констатировал Халатов. — Я тебя, кажется, не торопил. Возьми свой рассказ и еще подумай.