Антология советского детектива-41. Компиляция. Книги 1-20

На кухне, разбивая одно за другим яйца над горячей сковородкой, Павел Александрович опять с теплотой подумал о своей гостье: «Ну и Альбина, ну и Альбинка…»

Когда он вошел с дымящейся и шипящей сковородкой в комнату, Альбины Петровны там не было.

— Альбинка! — крикнул он и тут увидел на колченогой табуретке, где еще пятнадцать минут назад лежал пакет с каракулевыми шкурками, пачку денег. Он выругался с горечью.

…Он проснулся оттого, что в квартиру звонили. «Пусть трезвонят, — подумал Зуев. — Никому не открою. Ни одного покупателя не пущу!»

Он пошел на кухню. Хотелось пить. Павел Александрович открыл холодильник, рассеянно оглядел. Кроме банки старой горчицы, в нем уже давно ничего не было. Зуев сердито захлопнул дверцу. «Пропади он пропадом вместе с горчицей».

Днем Зуев с оглядкой, чтобы не столкнуться с каким- нибудь еще покупателем, выбрался из дома и, взяв такси, поехал на товарную станцию. В кармане у него была бумага от Васиного института с просьбой помочь с контейнерами, но Павел Александрович к начальству не пошел, а часок покурил на солнышке с двумя грузчиками. Потолковал с ними о жизни.

Ранним утром следующего дня они умело и быстро перетаскали коробки с книгами и мешки с барахлом в контейнер.

— А это? — спросил дядя Миша, показав на валявшиеся россыпью на полу книги.

— Пускай остаются, — махнул Павел Александрович. — Наука тут, не моего ума дело.

— Да ты что, мужик, рехнулся? — удивился дядя Миша, присев на корточки и перебирая книги. — Не тебе, так детям сгодятся. Давай ворохом переносим. Места в контейнере хватит.

Когда контейнер был закрыт, все вместе поднялись в квартиру. Зуев достал из кошелки бутылку водки, колбасу, масло. Толстые стаканы он тоже оставил для этого случая. Разлив водку, Павел Александрович чокнулся с грузчиками, но пить не стал. Сказал:

— Вы тут закусывайте, я счас… — пошел пройтись по пустым комнатам. Ничего здесь уже не напоминало о брате. Ничегошеньки. Только груда ненужных бумаг да темноватые обои на тех местах, где когда-то висели пейзажи. «Зря я этой Альбине картинку отдал», — пожалел Павел Александрович.

Вид пустой, безликой квартиры успокоил его. «Вот и хорошо, вот и ладно, — подумал Зуев. — Очень даже здорово». Повеселевший, он вернулся на кухню.

— Ну что, мужики?! Заправились? Тогда по коням!

РЕКИ ВАВИЛОНА

Вера Ивановна проснулась рано. Небо за окном еще только-только начинало синеть, смерзшаяся за ночь темень словно подтаивала, подогретая пока невидимым солнцем. На пустынной улице гулко раздавались шаги первых прохожих. С натужным гудением прополз лифт. Хлопнула дверь парадной, и по асфальту лениво заскребла метла дворничихи. Вера Ивановна ясно представила себе, как загребает метла желтые листья, нападавшие за ночь с большого тополя, что растет рядом с домом.

Ночью она плохо спала. Еще с вечера разболелась голова, но Вера Ивановна принимать пирамидон не стала. Подумала, что уснет и так, а после сна боль пройдет. Но боль не прошла. И потому, наверное, снились всякие кошмарные сны. Снился муж Анатолий. Как будто она с другими женщинами копает под Колпином окопы, поднимает голову и видит Анатолия, заросшего густой темной щетиной, опухшего и грустного. Вера Ивановна бросает лопату, хочет выбраться из жидкой глины, но сил у нее не хватает, ноги будто чугунные, не оторвать от земли.

«Толя, Толя!» — кричит она и просыпается в испуге.

— Приснится же такое, — громко сказала Вера Ивановна, чтобы хоть как-то разогнать окружающую ее тишину.

В июне сорок первого Анатолий ушел в ополчение, а в ноябре погиб. Лишь однажды заскочил на час домой, опухший от голода, небритый — такой, каким и увидела Вера Ивановна его сегодня.

Не зажигая света, Вера Ивановна привычно протянула руку, нащупала на тумбочке валидол, достала одну облатку, разломила пополам и половинку положила под язык. Уснуть-то уснула, но дурные сны преследовали ее всю ночь. А теперь вот вдобавок от валидола горечь во рту.

По коридору прошелестели легкие крадущиеся шаги, звякнула кастрюля на кухне, тонкой струйкой потекла вода из крана. «Чепикова заходила», — с неприязнью подумала Вера Ивановна. Чепикову она не любит. С давних пор. Пожалуй, с сорок пятого, когда поселилась, вернувшись из эвакуации. Их дом был разрушен, поселили вот здесь, в крохотную комнатку рядом с кухней. В бывшую людскую. Обещали потом дать что-нибудь получше, да так и не дали ничего. Даже после того как отремонтировали их старый дом на Седьмой линии. Для Веры Ивановны с сыном места там не нашлось. Она ходила в исполком, требовала. Имела право требовать — жена погибшего фронтовика. Но зампред исполкома сказал, что дом перепланировали, построили ванные комнаты, которых раньше не было, квартир стало меньше. Потом-то Вера Ивановна наведалась в этот дом, даже позвонила в свою бывшую квартиру. Открыла ей пожилая приятная женщина. Провела по комнатам. Ванну там, правда, сделали, но за счет кухни. В квартире было чисто, стояла красивая мебель. Вера Ивановна на несколько минут задержалась в большой комнате с фонарем. Они любили здесь собирать гостей и подолгу чаевничать. Потом играли в лото, в «девятый вал»…

Одно время стали говорить, что всем ленинградцам, пережившим блокаду, дадут отдельную жилплощадь. Веру Ивановну даже вызывали в исполком, вносили в какой-то список, но потом все заглохло. Приходится мириться с жильцами. И с Чепиковой приходится мириться. Вера Ивановна даже раскланивается с ней, как ни в чем не бывало. Но не любит ее. Даже тихие ее шаги по утрам раздражают Веру Ивановну больше, чем откровенный топот Кирилла, второго соседа. Все эти тихие шаги и приторные улыбки у Чепиковой — неискренние, показные, на публику. Вера Ивановна никогда не забудет, как Чепикова спросила однажды ее на кухне, в присутствии других жильцов: «А почему бы вам, Верочка Иванна, не попроситься в дом для престарелых? Там ведь прекрасные условия».

Это ей-то — в дом для престарелых? Слава богу, она пережила здесь в Ленинграде самые тяжелые годы. И работала, не отлеживалась дома. Да и теперь у нее сил хватает. И к сыну она могла бы поехать. Что он, не принял бы мать? Правда, не очень-то хорошие отношения сложились у нее с невесткой. Ну и что? Стерпится— слюбится.

Вера Ивановна догадывается, почему Чепикова спит и видит, когда она умрет или съедет с квартиры — комнатушку ее сразу приспособят под ванну.

Хлопнула входная дверь. Это ушел на работу Кирилл. Он всегда уходит первым. Ехать ему далеко, к Нарвским воротам. Кирилл хоть и грубоват, но к нему Вера Ивановна относится с уважением. Вот уж работяга. Уже к семидесяти, а все таскается на свой завод. И пенсию хорошую мог бы получать. Живет один. Три года, как похоронил жену.

Вслед за Кириллом ушла Чепикова. Тихонько притворила за собой дверь, подергала для верности. Эта работает директором диетической столовой. Денег у нее, как считает Вера Ивановна, куры не клюют, а жить по- человечески не умеет. Одевается кое-как, только все пальцы в золотых кольцах. Кольца массивные, с большими камнями. Моветон. Куда она это копит? Ни мужа, ни детей. С собой ведь не заберешь! И питается дома кое-как. Раньше, пока кофе еще не подорожал, Вера Ивановна варила себе по воскресеньям. Понемногу, по чашечке. Так Чепикова сказала: