Антология советского детектива-42. Компиляция. Книги 1-20

Как говорится, никогда не говори никогда.

Мне ничего не оставалось, как горячо согласиться с ним. Правда, для донесения жидковато.

* * *

Домой я добрался поздним вечером. Анатолий ждал меня. Он сидел в моем кресле и потягивал мой коньяк, которым я незадешево обзавелся на черном рынке в Копенгагене. Напиваться перед дальней дорогой — это так по-русски. К тому же на столе стояла еще одна рюмка.

Пустая.

Увидев меня, Первый спросил.

— Что у Майендорфов?

— Кажется, все прошло чисто. Насчет Бора дядя Людвиг сам предложил сослаться на него.

— Что Магди?

— Очень выросла. Мне показалось, она обо всем догадалась, но будет молчать.

— Почему?

— Ты произвел на нее сильное впечатление. Да что мы все о девицах!.. Как прошла встреча?

— Без проблем. Подтверждено прежнее задание — полноценное внедрение в структуру Дорнбергера, а также поиск подходов к Урановому проекту. Товарищ Вилли подчеркнул — Центр интересуют любые сведения по этому вопросу. От тебя ждут результат. Но это не все.

— Что еще?

— Центр передал пожелание вплотную заняться Майендорфом. При этом Москва предупреждает, спешить запрещается. Ни в коем случае нельзя рисковать добытой с таким трудом выигрышной позицией. Работай на перспективу, но упускать из виду материалы, которые проходят через группенфюрера Людвига фон Майендорфа, ты не имеешь права.

Неожиданно голос Первого дрогнул.

— Прости, дружище, у меня очень мало времени. Я должен исчезнуть из Берлина до полуночи.

После паузы он прибавил.

— Отзывают в Москву, — затем Толик помялся и развел руками. — Не знаю, как и сказать.

— Говори прямо?

Анатолий поднялся, налил коньяк в обе рюмки, поднял свою.

Мне тоже пришлось встать — отчего не выпить перед дальней дорогой. Я взял соседнюю рюмку.

— Крепись, Алекс.

Рука у меня дрогнула.

— Давай не чокаясь. За Тамару.

Я выпил, не сразу осознав, что он сказал, потом у меня внутри все затрепетало, но я не выдал себя.

Я сел.

— Как это случилось?

— В медсанбат попала бомба. Весь персонал, раненые — всех разом.

Что мне оставалось, как не крепиться, но даже укрепившись, мне трудно было отделаться от мысли, что судьба порой очень гнусно поступает с человеком.

Я дал волю антимониям.

Я заплакал.

Я плакал и вытирал слезы.

— Насчет задания… — тихо выговорил Толик.

— Что еще?

— Ты очень любил ее?

Я пожал плечами.

— Какое это имеет отношение к делу?

— В Москве рассудили, что самый верный путь к Майендорфу лежит через женитьбу на Магди.

— Я всегда был уверен, что в НКВД сидят железные люди. А может, это идея твоего папаши? Он всегда мечтал сделать тебя единственным наследником. Что с Петькой?

— Он с бабушкой. О нем позаботятся. Так как насчет Тамары, очень любил?

— Зачем тебе это?

— Чтобы поддержать, помочь напоследок.

— Я не собираюсь плакаться в жилетку.

— И правильно! Я на твоей стороне, но не буду скрывать, Майендорф — жирная утка. Поверь, Алекс, я с тобой.

— Вот и женись на Магди, а я отправлюсь в Москву. Неужели мы не сумеем их развести?

— Трущева не обманешь. Этот умеет читать мысли. Что касается Магди, в ней нет двуличного фанатизма папочки, но она не по мне.

Я промолчал.

— Еще просили сообщить, что крах фашистской Германии неизбежен. Песенка Гитлера спета, его наступление под Курском провалилось.

— Решили подсластить пилюлю?

Первый промолчал, затем добавил.

— Трущев просил передать соболезнования, а также соболезнования его непосредственного начальника и непосредственного начальника его непосредственного начальника.

Я был благодарен Толику за то, что он пустил «пилюлю» мимо ушей — мало ли что может сорваться с языка в трудную минуту.

— Что я должен ответить? — спросил я. — Служу Советскому Союзу? Скажи как брат.

— Как брат прошу, крепись, Алекс. И запомни, я с тобой.

Баронесса, устроившаяся в шезлонге, внимательно прислушивалась к нашему разговору. Неожиданно она встала и, не снимая шляпу, подошла к воде. Коснувшись воды большим пальцем ноги, баронесса тут же отдернула ногу.

Я вздрогнул. Меня пронзило — история решила утопиться? Она владеет русским, и эта давным-давно погибшая соперница до сих пор тревожит ее? Она до сих пор страдает от ревности? Или ее взволновали слова мужа, что, вступая во взрослую жизнь, она так и не округлилась. К сожалению, даже к седьмому десятку она не успела стать толстушкой, но какое это имело значение. Мой долг спасти историю, напомнить о шляпе.

Я бросился к Магди. Алекс-Еско окликом остановил меня.

— Она всегда так купается.

Магдалена фон Шеель повернулась ко мне и, улыбнувшись, кивком подтвердила — чтобы не напечь голову, она всегда купается в шляпе. Она протянула мне руку, и я помог ей войти в воду.

— Danke, — поблагодарила она.

Из моря неожиданно близко вынырнул активист и неунываха Закруткин, обрызгал перепугавшуюся баронессу, и я вернулся на свой топчан.

— Простите, Алекс, — поинтересовался я, — как скоро вы исполнили приказ Центра и предложили фрау руку и сердце?

— Ты хочешь спросить, долго ли я хранил верность? Отвечу — до конца войны. Мы с Магди поженились в сорок седьмом. Она нищенствовала. Несмотря на университетский диплом, ее не брали на работу. Она же дочь нацистского преступника и попала под кампанию по денацификации.

Я бросил взгляд в сторону баронессы, весело перебрасывающейся брызгами с Закруткиным. По-видимому, у госпожи истории в личной жизни тоже не все гладко.

— …мы случайно встретились в Дюссельдорфе, она жила на улице Канареек. Я накормил ее в какой-то забегаловке, и Магди призналась, что никогда не теряла надежду, что я отыщу ее. Она верила, мы обязательно встретимся. Она мечтала об этом с того самого момента, когда мы детьми расстались в Дюссельдорфе, и тогда, когда капитуляция разбросала нас по разрушенной Германии. Мы, немцы, в этом смысле ничуть не лучше, чем романтически настроенные русские. Эта мечта давала ей силы выжить. Она не пошла на улицу. Она работала в прачечной, стирала вручную. Я не мог не оценить такую привязанность. Нам, русским, это трудно понять, тем более что она все знала — и про меня, и про Толика.