Антология советского детектива-42. Компиляция. Книги 1-20

— Можем и не жалеть, — жестко сказал Шунт. — Твоим вернувшимся наверняка новую работу придумают, они тут не засидятся. А лично тебя… — Что-то вроде жалости мелькнуло, правда, лишь на миг в его глазах. — Я же тебя предупреждал…

Двое в свитерах пошли на него сзади, Шунт, по-прежнему с пистолетом в руке, поднялся из-за стола и тоже шагнул вперед.

Женька уцепился рукой за спинку тяжелого стула, пожалел, что на ногах туфли, а не тяжелые берцы:

— Давай, поганки рамазановские…

Бил он ногами, рукой, кажется, попадал, но уже не видел — глаза заплыли от ударов, залились кровью из рассеченного лба. Потом он перестал и слышать. Звуки отдалялись, отдалялись, и, когда совсем исчезли, наступила такая гнетущая, тяжелая тишина, что Зырянов не выдержал ее и рухнул навзничь, лицом вперед.

Шунт перевернул его ногой. Женька застонал.

— Добить? — услужливо спросил Коленька.

— Нам трупы не нужны. Скажите кладовщику, пусть, как стемнеет, в фургончике отвезет его на свалку. Вот там, в дерьме, пусть и очухается, пусть узнает свое место, дурак.

— А не скопытится до вечера?

— Нет, эта порода живучая.

* * *

Женьке снился красивый цветной сон. Лысая гора, что под Бамутом, снилась Женьке. Паша Глазычев приполз оттуда и доложил, где у «духов» окопы полного профиля, где — капонир для «двойки», для бээмпэшки-два, значит. Женька хлопнул прапорщика по плечу: «К Герою представлю!» — «Ачхой с ним, с Героем», — заржал Паша.

И они пошли. Впятером. Жорика Горностаева взяли и двух Славок — Коробейника и Абсаликова. Абсаликов и начал, из РПГ по блиндажу врезал. А остальные «эфки» туда швырнули и вперед, палят из «ксюх» от живота. «Духи» очухаться не успели, побежали.

Тут полковник Макаров откуда ни возьмись. Мать-перемать, почему, мол, самовольничаете, почему без приказа, а сам смеется. Ладно, говорит, награждаю вас, негодяев, почетными грамотами. И протягивает что-то вроде фотографий. Четверым дает, а Абсаликову — нет: «Ты, Славка, женат, тебе нельзя, я тебе лучше свои часы подарю». И отдает «командирские». А Женька на фотографию смотрит — что за хреновина! Саманта Фокс. Макаров подмигивает: «У вас еще женщин не было, так пусть самая лучшая будет». Женька опять на нее глаза дерет — да нет, не Саманта, Маша, из торговой палатки…

— Слышь? Слышь, парень?

— Зырянов разлепляет глаза. Правый открывается, левый не желает. Плохо видно. Ему кажется, что это Горностаев склонился над ним.

— Жорик, а где остальные?

— Меня Володей зовут. Тебя кто интересует? Шунт? Его сегодня уже не будет.

Женьке тяжело сразу прийти в себя, болит, прямо-таки раскалывается голова.

— Из пятерых я один в живых остался, представляешь? Друганы были, мы под гитару все время вместе пели. В Чечне погибли.

Кладовщик помог ему встать:

— Ну вот, а тебя чуть тут не добили.

— Хрен им, я живучий.

— За что они тебя так?

— За идейные разногласия. Взгляды на национальный вопрос не совпали.

— Э, тебе в больницу надо. Или в госпиталь, как у вас принято?

Женька через силу улыбнулся:

— У нас принято сначала задание выполнить, а потом уже лечиться. Не дрейфь, Володя, со мной уже все нормально. Тебе что было велено сделать?

— Да ничего хорошего. На свалку надо было тебя отвезти и там сбросить.

— И куда ты меня повезешь?

— Да куда скажешь. Но сначала пойдем, умоешься. У меня спирт есть, прижжем раны. О, слушай, у тебя свитер разодран, джинсы…

— Обмундирование спишем, другое получим. Лучше скажи, зеркало тут где-нибудь есть?

— Есть, но тебе в него можно не смотреть, все равно себя не узнаешь.

Осторожно смыли с лица кровь, грязь, но выглядеть лучше от этого оно не стало. Пришлось прибегнуть к помощи лейкопластыря, Володиных темных очков. Он же дал Женьке из кипы новеньких джинсов брюки и такую же куртку. Женька, морщась, переоделся.

— Может, коньяку тебе граммов пятьдесят налить?

— Давай, раз промедола нет.

— А что это — промедол?

— Первое лекарство, когда пуля тебя зацепит. Ладно, поехали.

— Куда?

— В таком виде — только по женщинам.

— Нет, я серьезно.

— И я серьезно. Подбрось меня к одному киоску и там подожди пару минут, если можешь. Есть у меня подружка, медик, между прочим, авось не откажется от такого пациента. Ты нас тогда до одного дома добросишь…

Тронулись.

Вот по этой же дороге не далее как вчера Зырянов ехал с Томазом и проглядел все-таки «хвост». Когда, как? Двоих пьяниц в переулке он засек, больше ни сзади, ни спереди никого не было, тут можно голову на отсечение дать! Не было! И потом…

— Вот здесь останови.

Покупателей у Машиной палатки не было, но он все же решил подойти сразу с тылу, со стороны знакомого уже дворика, заставленного тарными ящиками. Постучался. Она открыла дверь, побледнела, расширенными глазами уставилась на него.

— Не пугайся, все нормально.

Маша молчала, кусая губы.

— Ты можешь сейчас поехать со мной?

— Куда?

— Господи, да чего же ты дрожишь так? Я же живой, и это главное.

— Куда ехать? — Маша потихоньку направилась к двери.

— К тебе нельзя?

— Можно, — ответила она скороговоркой. — Только я сейчас сбегаю предупрежу, что ухожу. Тут рядом…

— Конечно, конечно. Только не задерживайся нигде, машина ждет.

Маша выбежала, а Женька опять подумал о Томазе. Как же торгаш вычислил его? Нет, «хвост» исключается. «Хвост» мог бы узнать лишь то, в какой подъезд вошел Зырянов, и все. Свет в прихожей горел, Женька, как только порог переступил, сразу к телефону бросился Маше звонить. Ни в зале, ни на кухне лампы не включал, так что по освещенным окнам вычислить снизу его тоже не могли…

А вычислили. Узнали, что он остановился в квартире Макарова… Нет, о командире он Томазу ничего не говорил, фамилии не называл. И вообще, никому, кроме ментов в метро, вот в этом самом, которое рядышком, даже не заикался, где в Москве остановится. Но менты не знают ни адреса, ни телефона. И выходит, что ни одна живая душа, кроме Маши, конечно…

Стоп!

Кроме Маши…

Она знала и то, что он поехал к Шунту!

Женька тихо открыл дверь, выглянул из-за ящиков в ту сторону, в которую удалилась продавщица.