Антон и Зяблик

–  Ах ты буян, ты моя ласточка! Чего голосишь, махонький мой?!

Ивка слушал и ушам не верил: только что ведьмой была, а сейчас бабы добрей не найдешь.

–  Ну что уставился на меня, как на картину?
– вскинулась Лариса, снова обернувшись ведьмой.
– Иди к Панасу: хай ему горько будет с того табаку!..

Панас сидел на чурбаке у входа в кузницу. Что, однако, случилось с ним? В кузнице был богатырь, а сейчас похож на старика: плечи обвисли, глаза воспаленно-красные, щеки серые и грязные, будто не мылся сто лет.

–  Шумела?
– спросил Панас и усмехнулся печально.

–  Угу!
– Ивка кивнул и недобро подумал: «Ведьма! Оттого он, наверно, невеселый такой».

–  Бывает с ней это. Пошумит и утихнет. Ты не серчай на нее. Мается, бедная.

«Отчего бы?» - подумал Ивка и хотел было спросить, но кузнец взял табак и рукой махнул.

–  Иди-ка, пожалуй, домой. К Илье загляни, скажи, чтоб пришел - наряд еще не сделали.

Илья был у себя во дворе, ладил ульи к весне.

–  Панас зовет, - сказал Ивка.

Сонный какой-то, ленивый парень Илья, слова от него не услышишь, а тут вскинул на Ивку злые глаза:

–  А мне по дому надось что сделать? Ну, тикай отседова, покуда цел!

Дома столкнулся с мамкой в дверях.

–  Посмотри на себя, на кого похож!

Глянул Ивка в лужу: на верхней губе копоть - усы отросли, на подбородке черная бородища, чуть поменьше, чем у Панаса, с бровей серые лохмотья висят; только сверкают зубы и глаза.

Эх, жаль, смывать все придется!

Глава третья

Ивка помылся, поел и забрался на печку. Там на старой варежке лежала Стрелка - серый котенок с черным ремешком на спине. Ивка заглянул под тулуп, поискал по углам, вниз поглядел - второй котенок куда-то исчез.

–  Барсик!

Никто не отозвался.

–  Барсик!

Ивка слез с печки, заглянул под стол, под лавку, под мешки, что лежали в углу, но котенка и след простыл.

–  Барсик! Барсик!

Ивка вышел в сени. Слышит, что-то хрустит. Заглянул в угол и видит: в чугунке с объедками сидит, раскорячив лапки, Барсик и косточку гложет.

–  Вернулся, гуляка!

Вытащил Барсика из угла, а тот царапнул его за палец.

–  Кусаться, поганец?

Отвалтузил котенка, а потом пожалел:

–  Ешь, дармоед!

Положил на печку рядом со Стрелкой, налил им в блюдце молока. Барсик затолкал косточку под варежку, отпихнул сестричку и грудью в блюдце залез. Поднял Ивка за шиворот Стрелку и подвинул ее к молоку, но братец встопорщил усишки и как смажет по морде ее. Стрелка зафукала в блюдце и давай бог лапы - от братца. А тому и не надо больше. Вылакал молоко, вылез из блюдца, отряхнул свои лапки и под варежку - юрк. Все в порядке, на месте косточка!

–  Ах ты горе мое!
– Ивка вздохнул, подхватил невезучую Стрелку и вышел во двор. Огляделся по сторонам и закричал: - Мурка, Мурка!

Мурка - это их мать. Вторую неделю сбежала куда-то и до сих пор ее нет. Как в воду канула. Долго Ивка кричал, надеясь - проснется Муркина совесть при виде родного котенка, но зря: потеряла Мурка совесть, совсем забыла котят.

Во дворе появилась тетя Маруся, мамина сестра.

–  Ты куда?
– спросила она.

–  Барсик все у нее отбирает…

–  Дай-ка сама покормлю, а ты вот что: сбегай к Московкиным, узнай, дома ли бригадир.

–  А зачем?

–  Насчет коня узнать, за отцом съездить.

–  Ладно. Только Стрелку не забудь покормить.

Глава четвертая

Московкины жили на другом конце села. Ивка открыл двери избы и застыл на пороге. Мать и сын сидели за столом, похожие друг на друга, - большие, угрюмые. У Федора на худых щеках редкая бородка, глаза маленькие, сидят глубоко, затаившись, прямо на тебя не глядят. Старуха вяжет носки, сверкая спицами, Федор записывает что-то в тетрадь.

Ивка ни разу у них не бывал - не приходилось. Все подоконники в горшках с цветами. От фикусов, столетника, китайских роз и герани в комнате зеленоватый сумрак. По стенам теснятся кушетки и буфеты, уставленные коробочками и шкатулками в виде диванчиков. В углу горит лампадка, отбрасывая рыжие блики на иконы в золоченых рамках с яркими неживыми цветочками. А под иконами важный и тяжелый, как сундук, телевизор, сияет своим слепым матовым экраном.

С фотографий на стене смотрят суровые старики, мужчины с короткими усами и молодые женщины в белых венчальных платьях.

Вошел Ивка в избу и глазеет по сторонам: все-то ему здесь в новинку! Старуха оставила вязанье и стукнула пальцем о стол.

–  Ай?
– опомнился Ивка.

–  Не ай, а здравствуй!
– поправила старуха.
– Зачем пожаловал?

–  Здрасть, - ответил Ивка.
– Насчет коня, значит…

Федор оторвался от тетрадки.

–  Тятьку из больницы привезть…

Федор грохнул стулом, с места вскочил, узкие глаза его ощупали Ивку.

–  Да это Клавкин сынок! Авдеевых!
– сказал он и спрятал тетрадку в карман.
– Ты, мать, посиди с малым, никуда не пускай, а я к ним сам дойду…

Федор накинул кожанку, надел перед зеркалом шляпу, надвинул ее наискосок и вышел, пригнувшись в дверях. Старуха всплеснула руками, глаза ее заволоклись слезой.

–  Ах ты гостюшко дорогой!
– сказала она, поднимаясь.
– А я и не признала сразу. Вот и хорошо-то, что к нам зашел. Сказку тебе расскажу. Сказки-то любишь слушать?

Ивкины глаза разгорелись.

–  То-то, - рассмеялась она.
– Только кто сказками кормит спервоначалу? Сказкой сыт не будешь. Съешь-ка вот сладенького…

Старуха достала из буфета коржик - черствый и твердый, как камень. Раскусить не просто, но Ивка храбро стал кромсать его зубами. Бабка так и сияла, так и лучилась от счастья, привалившего ей нежданно, - такой-то гостюшко пожаловал!

Ивка осмелел, снял с себя резиновые сапожки, полез на кровать и потрогал ружье на стене.

–  А пули в нем есть?

–  Нет в нем пуль, касатик, погладь, сколь душе нравится.

Ивка погладил ладошкой синие стволы, подергал курки, понюхал ложу - вкусно так пахло! Снял бы ружье со стены, наигрался бы вволю, да неловко стало чего-то. Слез он с кровати и уселся напротив.