Антон и Зяблик
Шрифт:
– Сказывай сказку!
– потребовал он.
– Ну, слушай!
– подхватила старуха и сцепила скрюченные пальцы обеих рук.
Ивка подвинулся поближе, однако старухины руки пугали его, и он, слушая, следил за пальцами: то разжимались они, то снова собирались, как когти у птицы.
– …И вот вызвал он Ивашку и говорит: поймаешь Горыныча, жизня тебе дарована будет, станешь при мне управителем, а не поймаешь - будешь висеть на той вон липке, пока птицы глаза не склюют…
Слушал сказку Ивка, а сам все смотрел на старухины руки - они то сжимались, то расправлялись, жили своей особой жизнью, отдельной от старухи, от всего, что окружало их в избе. И тогда
– Я пойду, бабушка…
– Ай не нравится сказка?
– Я пойду, ладно?
– Я тогда другую расскажу, у меня их много.
– Меня мамка ждет.
– На, возьми коржик еще, возьми…
Ивка схватился вдруг за живот и запрыгал от нетерпения.
– Во двор тебе нужно? Ну, сходи, сходи…
Ивка выскочил на крыльцо, вздохнул полной грудью - ловко ее обманул!
– и побежал по деревне. И летел во весь дух, будто гнался за ним сам Горыныч, будто мчались за ним жабы и змеи, норовя покусать ему пятки. Вечерние тени от ракит гнались за ним, собаки лаяли вслед, в избах мигали огни: беги скорее, Ивка, беги, покуда цел!
У самой своей избы увидел: плывет навстречу кожанка. Прижался Ивка к плетню, затаился, а это Федор мимо прошел, не заметив мальчишку, и грязью его окатил. Воздух рукой рубил и ворчал про себя:
– Сама придешь, в ножки поклонишься…
«Чего это он?
– Ивка проводил глазами недобрую спину его.
– Мамка, что ли, ругала за тятьку его?»
У калитки стояла мать. Косынка на плече, волосы распущены, красивая и злая. Ни слова Ивке не сказав, отвесила затрещину и толкнула его во двор.
Что это с мамкой? Никогда руки в ход не пускала, а тут такую вкатила, что в голове загудело. Ивка дотерпел до печки, а там заскулил от обиды. Поскулил, поскулил, придвинул Стрелку, запустил пальцы в мягкую шерстку, стал пересчитывать тонкие ребрышки - раз, два, три, четыре…
О чем это шушукаются мать с тетей Марусей?
– «И на кой он, говорит, тебе, бабе пригожей такой?..»
– Ну, а ты что? А ты?
– У меня разговор с ним короткий - шуганула его от ворот…
– Ой, лихо, не забудет он этого…
– Не пугай. Сам испугается. Схлопочет еще!
Заерзал Ивка на печке, женщины притихли и совсем на шепот перешли.
– Спи, сынок, спи!
– Сплю, мамка, - сказал Ивка, а сам притаился: хотел послушать еще, да не удалось - и в самом деле заснул.
Глава пятая
Ивка проснулся и увидел тетю Марусю. Она прибирала избу.
– У нас что, праздник?
– Праздник, праздник, деточка. Папка твой скоро дома будет.
– А мамка где?
– Где же? За ним и пошла.
– А меня почему не взяла?
– Без тебя хлопот много.
– А когда придут?
– Сегодня, чай, и придут.
Однако не пришли они и к обеду, не пришли и вечером. На следующий день стало известно, что по распутице застряли они в соседней Апрелевке и остались у Тимофея, отцова брата. День их не было, два, только на третий пришли…
Гонял Ивка с дружками на улице. Стегали прутьями по лужам, окатывая друг друга талой водой. И тут увидел он мамку с каким-то мужиком. Ивка не сразу признал в нем отца: полтора месяца прошло, как его отвезли
в больницу. Отец был бледен, зарос жидкой щетинкой, мешком висела на нем старая шинель. Сутулился он, опираясь на мать, тянул голову вверх, как слепой. Жалкий он был, совсем какой-то чужой и растерянный.Ивка подскочил к отцу, уткнулся в шинель, засунул руку в карман: может, гостинца из города привез, как раньше бывало? Но в кармане пусто. Отец положил ему на голову руку - рука была легкая, мягкая, будто тряпичная. Жаль, конечно, гостинца нет, ну и ладно - зато сам пришел. Шли они вместе - мать с одной стороны, Ивка с другой. Встречные женщины здоровались. Мать кивала направо и налево, как артистка на сцене. Отец рядом с нею, молодой и красивой, совсем старик стариком, но она и виду не подавала - радовалась, довольная и даже гордая за мужа, потому что хоть и квелого, но живого домой ведет.
Дома отец опустился на скамейку и часто задышал, облизывая губы.
– Кровать постелить или на печку полезешь?
Отец показал глазами на печку. Ивка стащил с него сапоги и помог взобраться.
– Ты, бать, Стрелку не трог, ладно?
– предупредил Ивка и вдруг сообразил, что отец еще не видел котят.
– Ты Барсика тоже не знаешь?
– спросил он.
– Опять удрал, гуляка, поганец такой!
Отец отвернулся к печке и не стал расспрашивать о котятах, о Мурке. А Ивке так хотелось рассказать!
Приходили и уходили люди, поучали Клаву, как дальше жить-поживать: надо писать, мол, жаловаться, ругали бригадира - это он заставил работать Василия в холодном кормозапарнике. А пуще всего возмущало их то, что не захотел дать коня - привезти из больницы.
– Ты на него в суд подай, - советовали женщины.
– Я с ним без суда посужусь, - грозилась мать и бросала недобрые взгляды в окно.
– Я ему припомню за Васю!
– Ты лучше пенсию требуй!
– говорили другие.
– Как же ты Васю поднимешь?
– Вот поросенка зарежем, на ноги поставим Васю. Такой еще работничек будет! Правда, Вася? Еще спляшем с тобой на майские, а?
Женщины смеялись.
– Бедовая ты, однако… Тебе все смех, а Вася-то вон как плох…
Но о чем бы ни говорили в доме, Василий не откликался с печки, лежал он там невидимый и неслышный. А то слезал изредка, пил воду, сидел на лавочке и безразлично смотрел на всех из-под мышастых бровей. Посидит немного - и снова на печку.
Ивка первое время лазил к нему, глядел в лицо, клал ему на грудь котят, старался развлечь. Барсик хищно скалил пасть и тут же сползал, а Стрелка, растопырив лапки, так и оставалась лежать, испуганно двигая хвостиком. Но и ее отец не замечал. Скучно становилось Ивке с отцом. Он слезал с печки и больше об отце не вспоминал…
Глава шестая
Как-то утром встал Ивка, прислушался - не слыхать из кузницы стука-перезвона. День был будний, а кузница молчала. Что бы это значило? Давно он не бывал там. Не утерпел и побежал к оврагу. И надо же - у самой кузни с кузнецом повстречался, тоже шел туда.
– Будем Кузьму заводить?
– Сегодня Кузьма выходной, - улыбнулся Панас.
– Обещался я твоей мамке хряка заколоть.
– Сейчас пойдем?
– Экой прыткий ты. Сготовиться надо.
Тихо в кузнице. Рыжие огоньки-бесенята укрылись под серой горкой шлака, недвижна палка-качалка, звучки-бегунки спрятались под наковальней. Сквозь щели бревен пробивается солнце, глядятся в окошко острые почки веток. Кузница проветрилась, почти не слышно в ней гари и хорошо так пахнет - теплой землей, водой из ручья, горечью еще не народившихся листочков. Пахнет весной.