Антропологические путешествия

Женевских часовщиков стало так много, что они потекли в провинцию, и выбрали себе кантон Невшатель, почему он и называется Долиной Часов. Большинство поселилось в городке Шо-де-Фон. Сегодня он ничем не примечателен – сгорел, поскольку был весь из дерева, и теперь перестроен по манхэттенскому принципу: параллельные и перпендикулярные улицы. Но городок этот – родина современной архитектуры. Можно сказать иначе – место, где умерла классическая архитектура. Здесь в 1887 году родился Ле Корбюзье, настоящее его имя – Шарль-Эдуард Жаннере. Он учился здесь же, в Шо-де-Фон, на художника, но его педагог посоветовал ему попробовать себя в архитектуре. И Корбюзье начал: сперва построил дом в стиле арт-деко для учителя, потом – для родителей, после третьего дома отправился путешествовать. Его первым идеалом стала Пармская обитель (где все вместе и каждый в отдельной келье), вторым – производственные здания в Германии (функциональность), третьим – Турция (простота бедных домов). Потому построенную им по возвращении в родной город виллу прозвали «Турецкая вилла». Думали, что так строят в Турции, хотя вовсе и не так.

«Турецкая вилла», спроектированная им по заказу одного из часовщиков, примечательна тем, что хотя она и сохраняет признаки «нормального» дома, но в ней все пять принципов Ле Корбюзье, сформулированных и примененных в его радикальной архитектуре позже, уже присутствуют. Каркас дома, построенный по принципу кристаллической решетки (на которую можно навесить любой фасад и сделать внутри свободную планировку, поскольку нет несущей стены), плоская крыша, стена-окно и столбы, позволяющие дому «висеть в воздухе». И все из железобетона, разумеется. В Турецкой вилле есть и любимый архитектором символизм: центр дома – квадрат (Земля), левое крыло – полукружье Солнца, правое – Луны. Потом он напишет огромный трактат, назвав основу нового зодчества модулором – это перенесение пропорций человека и золотого сечения на архитектуру. Короче, небоскребы, стеклобетонные коробки и конструктивистские каракатицы взамен «симфоний в камне» стали возможны благодаря Корбюзье из кантона Невшатель. Но на нем дело не кончилось. Один из самых прославленных архитекторов сегодняшнего дня – тоже швейцарец, Марио Ботта, в Невшателе он соорудил Центр Фридриха Дюренматта.

Дюренматт хоть родом из Берна, но последние двадцать лет провел здесь. Купил дом, оставив завещание, чтоб тут сделали музей и развесили его картины. Он считал себя, прежде всего, художником, но в этом качестве признания не получил. Ботта встроил дом Дюренматта в конструкцию, где выставлены все картины и даже расписной туалет – с юмором, конечно, которым отличаются все произведения великого драматурга. В Центр наведываются литературоведы, для них есть даже гостевые комнаты, как в отеле, поклонники писателя тоже любят здесь клубиться за чашкой или рюмкой. Лучший памятник писателю. Если не считать Дрозовского писателя-автомата, который показывает цену писательского труда: чтоб он написал сорок слов, его надо программировать три часа.

От Дюренматта я перетекла к Набокову, в Монтрё, где он прожил в отеле Монтрё-Палас шестнадцать лет. Осталась мемориальная комната. Пытаюсь понять: что писателям медом намазано в Швейцарии? Догадка такая: здесь пространство разомкнуто, в нем нет жестких граней, оно переливается. Даже внутренних названий страны – шесть: Сюисс, Свицра, Свиццера, Швайц, Швайцерланд, Конфедерация Гельветика. Последнее – на номерах машин и в электронных адресах: CH – аббревиатура от Confederatia Helvetica, но для одних швейцарцев – это и не название вовсе («Наполеон, завоевав Швейцарию, назвал ее Республикой Гельвеция, это ушло в историю»), для других – суть страны. Я спросила у одного цюрихца, что объединяет все эти столь разные и разноязыкие кантоны, которым и дела нет одному до другого? Он ответил: Конфедерация Гельветика. Вместе держит то, что все здесь – не Франция, не Германия, не Италия, каждая со своей исторической конфигурацией, здесь собралось то, что противится строгости реестра. И время условно: Цезарь, Кальвин, Наполеон, Байрон, Набоков – все это не учебник истории, а краски Швейцарии. Даже Наполеон понял и так обратился к завоеванным: «Швейцария не похожа ни на одно другое государство, природа сделала Ваше государство федеративным, хотеть его завоевать – не дело мудрого человека». И фактически дал Швейцарии волю, отменив в 1803 году унитарную Республику Гельвеция. О швейцарский покой разбивались самые яростные волны.

Швейцария, занимающая первую строчку рейтинга конкурентоспособности стран мира последние десять лет, с 2006 по 2017-й, в списке мирового наследия ЮНЕСКО отмечена несколькими памятниками, и один из них – неожиданный, виноградники Лаво. Вино здесь, надо сказать, отменное, но его мало, так что оно дорого стоит и не экспортируется. Я поехала к этим виноградникам, неподалеку от Монтрё, не понимая, какое это имеет отношение к мировому наследию. Оказалось, речь о средневековых каменных террасах: альпийские склоны такие крутые, что лозе не выжить, земля из-под корней уползает. Потому и построили терассы. Как говорят местные виноделы: «У нас три солнца: одно – в небе, другое – отражение от озера, третье – отражение от террас». Камень прогревается на солнце и греет кустики в условиях нежаркого климата.

За полосой виноградников – городок Вёве, где жил Чарли Чаплин. Великий юморист тоже выбрал себе для жительства всевместительную и всесовместительную страну. Памятник в городе – само собой, но друг-шоколадник увековечил его в шоколадных чаплиновских ботинках, чтоб вспоминали артиста каждый раз, как съедят «ботинок», это и сейчас – лучший сувенир из Вёве. Цюрих тоже гордится своим кондитерским изобретением: называется «люксембургерли». Поскольку один люксмбуржец стал делать их в Цюрихе. – Когда? – спрашиваю я, изумленно глядя на хорошо известные мне французские меренги с кремом посередке, макароны называются – любимое лакомство Людовика XIV. – В XIX веке, – отвечают мне в главной цюрихской кондитерской Sprungli, она – одна из визитных карточек самого населенного, самого богатого и самого красивого швейцарского города. – Так они уж были в XVII во Франции, – замечаю я. – У них макароны, а у нас люксембургерли, – спокойно возражают мне и угощают. Вкусно – из-за кремов, разных, натуральных и свежайших.

В Цюрихе мне не с кем поговорить, на государственном французском языке никто ни бельмеса. Разве что хозяйка нового отеля Альден. Показывает, как сама дизайн наводила, брат строил, отец дал денег, и отель состоит исключительно из сьютов. Говорит, что сегодняшние завсегдатаи Цюриха по-другому и не живут, обычных туристов здесь меньше, чем миллионеров. Неправда, конечно.

Цюрих, разумеется, тоже на берегу озера, название Цюрихского у него даже никто не оспаривает. Я прокатилась на кораблике, мне показали Золотой берег, где виллы богачей. Говорят, тут самые высокие цены на недвижимость в мире. Правда ли, нет, не знаю, но охотно верю: таких цен, как в Цюрихе, я еще не видела. Хотя, говорят, где-то в неброских местах таится и дешевая жизнь. В этом меня уверяет владелец магазина русской книги (значит, русских много), сам он где-то в таком месте и живет. Но если учесть, что средняя зарплата в Швейцарии – шесть с половиной тысяч швейцарских франков, и этого едва хватает, то я уж не знаю: цены ли так высоки или представления о жизненных потребностях. Книжник, например, потому в самом Цюрихе не живет, что на семью из трех человек нужна минимум четырехкомнатная квартира, а в Цюрихе это дорого. Русские, судя по тому, что в ресторанах встречаются меню на русском языке, справляются. Работает в Швейцарии русских немало: чтоб говорить с клиентом на его языке. Здесь вообще работают чуть не одни иностранцы: во франкофонной части – французы, в италоязычной – итальянцы, в немецкоязычной – немцы. Потому что самим швейцарцам зарплаты кажутся слишком низкими: они в основном – рантье и банкиры. По разным причинам, но во все времена Швейцария остается интернациональной, перемешавшей языки и обычаи, и тем не менее, вовсе не похожей на пресловутый Вавилон, где все перестали понимать друг друга.

2007–2018

Опыты клаустрофобии

Мы колесили по Швейцарии, погода подтверждала общеизвестную картинку страны: не жарко, не холодно, всё на благо человека. Картинка стала меняться, когда мы направились в третью, самую солнечную и курортную часть Швейцарии, итальянский кантон Тичино. От Люцерна карта показывала два пути: преодолевать перевал Сен-Готтард по горной дороге или нырнуть в семнадцатикилометровый Сен-Готтардский туннель. Через туннель – и быстрее, и серпантина можно избежать, а я всегда стараюсь его избегать. В Швейцарии туннели повсюду (швейцарцы тоже не любят серпантинов), но Сент-Готтардский – рекордной длины. Ему предшествует десятикилометровый туннель, проехав который мы приняли твердое решение кружить по горам. Десять километров под землей оказались испытанием наших клаустрофобских чувств, в обычной жизни незаметных, но тут – пробрало.

Путь над пропастью привел нас к кусочку земли, принадлежащему России. В скале вырублен памятник русским солдатам, погибшим при переходе Суворова через Альпы, через узенький Чертов мост, где они бились с французами. Русские победили, и швейцарцы благодарны им по сей день. Напротив Чертова моста, 1200 года постройки, висящего над пропастью – одноименный ресторан Teufelbr"ucke. Ему 200 лет, и хотя мрачноватый хозяин не понимает по-русски ни слова, русские надписи повсюду, от «Исторический ресторан» до реверансов знаменитому полководцу. На столах стоит вино, называющееся Generalfeldmarschal Graf Suvorov-Rymninski, на стенах, в качестве картин – обрамленные русские деньги, и старые, и современные. Ну что ж, выпили мы для бодрости кофе и поехали дальше.

Погода портилась с каждым метром продвижения по историческому перевалу: температура здесь ниже, чем везде в Швейцарии, градусов на десять, гром гремит, молнии сверкают, ветер сбивает с ног. На невысокой горе посреди дороги еще один памятник – это сам Суворов, видный отовсюду, но почти игрушечный на фоне громоздких скал. Мы остановились, увидев надпись со стрелкой куда-то вглубь: «Музей Суворова», который вообще-то называется Национальным музеем Сен-Готтарда, но это специально для русских, для ясности. Музей уже закрывался, шесть вечера, но служительница сжалилась над нами и пустила посмотреть экспозицию, хотя пока нас интересовали вещи более прозаические: туалет и поиск отеля, где мы собирались ночевать, адрес же его значился весьма неопределенно: «отель La Claustra, Сан-Готтард».

Вот он, перевал, но никаких отельных признаков, да и дороги какие-то, как в России, а не как в Швейцарии. Нас предупредили, что отель в скалах, но обычно еще издалека видишь указатели, тем более, отель – четыре звезды, над такими еще и флаги развеваются, а тут – полное запустение и неприветливые серые горы. Служительница показала нам открытки «Клаустры»: это – вид снаружи (скала с неприметной дверкой без надписи), а это – внутри (накрытые столы, свет, люди). «Пять минут отсюда, даже меньше», – успокоила она нас и подарила открытки для ориентации на местности.