Антропологические путешествия
Шрифт:
Второй после Люмьера знаменитый лионец, Антуан де Сент-Экзюпери, так прославился в качестве писателя, что мало кто знает о том, что и он был изобретателем: ему принадлежат пятнадцать патентов – устройства и приспособления для приземления самолетов (он был летчиком), в том числе, в отсутствие видимости. Так что никаким другим именем и не могли назвать лионский аэропорт.
Недалеко от Лиона, в долине Роны, растут виноградники Божоле. С вином региону не слишком повезло. Виноградники большие, а урождается один сорт гамэ (gamay), в то время как «великие вина», как их называют во Франции, делаются из трех сортов, да и среди ординарных вин Божоле – не в первых рядах. А для французов вино – предмет гордости. Божоле происходит от названия городка Божё (в переводе – «красивая игра») и означает территорию вокруг этого места, так же как вина Бордо делаются не в городе, а в Бордоле – бородосской области. С давних, феодальных еще времен, так повелось, что владельцы виноградников Бордо сами занимались виноделием и к работникам своим относились уважительно, а хозяева Божоле забирали у работяг все, так что те могли попользоваться лишь молодым вином. Оно хранится недолго, выпивать приходилось быстро, но каждый год это был праздник: появилось новое божоле – можно выпить. В наши дни, в начале 60-х, виноделам божоле, помнившим традиции предков, пришла в голову счастливая мысль: устраивать праздник нового вина по всей Франции, а потом и по всему миру. “Le Beaujolais nouveau est arrive!” (Новое Божоле пришло!) – формула, которую знают теперь и в Москве. Рекламная кампания была
Гренобль – столица французских Альп и некогда суверенного герцогства Дофине – город-инвалид. Его разбомбили американцы в конце второй мировой войны, охотясь на немцев, которые не зря звали Гренобль «маленькой Сибирью»: город, окруженный заснеженными зимой горами, был центром французского Сопротивления. Так что фашистов партизаны уже уничтожили, и американцы попусту раскурочили архитектурный ансамбль. Центр Гренобля больше всего похож на Париж. И здесь открылось в 1739 году первое во Франции кафе (после открытия первого ресторана – «Прокоп» – в Париже) – «Круглый стол». Оно открыто и сейчас, а название его связано вовсе не с королем Артуром и рыцарями Круглого стола, а с идеями равенства и братства, которые распространились в Гренобле за полвека до революции. Началась она именно здесь, когда Ассамблея (парламент) Дофине собралась, чтоб потребовать от короля проведения реформ. Король ответил ее роспуском. Парламентарии восстали, и когда королевская армия прибыла для усмирения, народ стал срывать с крыш черепицы и забросал ими солдат. Идея родилась, вероятно, из географического положения города: как написал Стендаль, «здесь каждая улица кончается горой». Можно было бы кидаться камнями с горных вершин, но крыши – ближе. Стендаль, кстати, не любил свой родной город и не упускал случая лягнуть его пером, в частности, ему казалось, будто «фасады перестроены двадцать лет назад», хотя еще далеко было до этих уродливых бетонных коробок 60-70-х годов, заткнувших дыры, проделанные бомбами, но горы, взявшие город в кольцо, возможно, и навевали депрессию в начале 19 века, когда еще не существовало альпинизма, лыжного спорта и зимних Олимпийских игр. Не было и «шариков» или «яиц» – это уникальный здешний городской транспорт: канатная дорога, на которой подвешены четыре прозрачные сферы, перевозящие из нижней части города в верхнюю, на гору Шартрез. Больше нигде так не полетаешь над городом в прозрачной скорлупе. «Яйца» на Пасху даже украшают – яйца все же.
Гренобльские изобретатели почему-то персонально не прославились, хотя это город, где ученых больше, чем булочников – 17 тысяч. Здесь разработали плоский экран компьютера, здесь трудятся нанотехнологи, но наглядными остались лишь две придумки: «дофинский гратен» (le grattin dauphinois) – картошка, запеченная со сметаной, и инфраструкутра города, приспособленная для инвалидов, в том числе, трамвай без подножки. Рона-Альпы – вообще пионер в этой области, если инвалид захочет путешествовать, ему – сюда.
Шартрезский горный массив и Вуаронские просторы – редкий во Франции заповедник дикой природы. В 1084 году монахи основали здесь свой орден. В отличие от других орденов, утверждавших христианство с мечом в руках или в спорах о церковной доктрине, шартрезцы стали отшельниками. Ушли в леса, добывали там руду и древесный уголь, продавали и на то жили. Однажды монахи, знавшие наизусть все окрестные травы, получили таинственный рецепт эликсира долгой жизни и заказ создать его. Брат Жером Мобек составил элексир, а потом на его основе и ликер Шартрез, менее крепкий, состоящий из 130 трав и меда. После этого два века монахи не знали покоя, скрываясь от преследователей, которые хотели выкрасть рецепт. В конце концов, король получил рецепт, но вернул обратно: королевские аптекари сочли его непонятным и неосуществимым. А секрет изготовления знали только два монаха ордена, передававшие его другим двум монахам перед своей смертью. Так продолжается по сей день: зеленый (55 градусов) и желтый (40 градусов) «Шартрез», а также сам эликсир (71 градус) делают два монаха в дубовых бочках и медных чанах своего заводика в Вуароне, монастырь их тоже находится неподалеку, в Шартрезском природном парке. В этих местах производств мало, и все они – маленькие, зато знаменитые: в Вуароне, например, производят лыжи Россиньоль (Rossignol). Есть здесь и озеро – Паладрю. Одна частная компания купила его, и это единственное частное озеро во Франции. Так что всем желающим половить в нем рыбку приходится платить не только за лицензию на ловлю (во Франции же все делается по закону!), но и за «аренду» озера. Но купили его не для того, чтоб нажиться на рыбаках-любителях. Владельцы затеяли на дне озера раскопки и уже раскопали много интересного. Дно – известковое, и все, что когда-либо, тысячи лет назад, падало в Паладрю, оказалось обернутым в мел, как в непроницаемый кокон. И доставаемые сегодня предметы сохранились в первозданном виде, отчего раскопки приобрели международный статус.
По берегам озера стоят старые фермы. Просторы в Вуароне российские, так что у каждой фермы земли – необозримо. У Кристианы ферма наследственная – и стада были, и козы, и куры, и поля плодоносили, а ее муж Патрик двадцать лет проработал булочником. Теперь сельское хозяйство свернулось, и семья осталась без работы. Но рональпийцы всегда что-нибудь придумают. Исчезли покупатели яиц и молока – их можно купить в любом магазине, зато количество путешественников увеличилось на порядки. И Патрик с Кристианой оборудовали на своей бывшей ферме chambres d’hote – комнаты для гостей. Это совсем не то что отель: здесь живешь как дома, питаешься вместе с хозяевами, общаешься, у каждого гостя своя комната с ванной и туалетом. Деревенский уют, озеро, тишина, на лугу пасутся хозяйские лама и лошадь, в подклети – белые голуби и попугаи. И стоит этот отдых на природе копейки. Хозяевам нравится новое дело: в гостиной висит карта мира, истыканная разноцветными кнопками: они отмечают страны, гостей из которых принимали. Теперь у них появилась и Россия. Одновременно со мной на ферме остановились два инвалида в колясках (для них здесь специально оборудованные комнаты), журналист из региональной газеты, предприниматель, уставший от городской суеты, и мы все вместе ели дофинский гратен, салаты с грядки, сыры собственного изготовления и домашний пирог.
Жан-Жак Руссо, прибывший из Женевы в Шамбери и проживший на окраине города в поместье Шарметт «единственный счастливый период в своей жизни», настолько проникся экологическим, как сказали бы теперь, сознанием, что дальше всю жизнь порицал прогресс (а какой уж особенный прогресс был в середине 18 века!), считая, что страсть к роскоши истощает Землю, и стал автором бестселлера «Новая Элоиза», романа в письмах. Это были письма к его возлюбленной, с которой они встретились в Шамбери. Руссо считал, что весь свой «магазин идей» он обрел именно здесь. Теперь в Шарметт – дом-музей, где два раза в неделю играется костюмированный спектакль: посетитель как бы попадает в XVIII век в гости к самому Жан-Жаку. На удивительных кроватях спали тогда люди: коротких, с десятком подушек – почти сидя. Потому что боялись позы смерти: лежат только покойники.
О
том, что Вы приближаетесь к Шамбери, указывает крест на горе напротив. Католический дух, выветрившийся из светской Франции, чувствуется здесь повсюду. Внутри церквей – иллюзия рельефов, каменной резьбы, на самом деле – это рисунки-«обманки» пьемонтских мастеров двухсотлетней давности. Эти «обманки» были первыми, так что шамберийцы ими гордятся. К обманкам пришлось прибегнуть, поскольку церкви были разграблены и разрушены проклятыми революционерами. Для гренобльцев революционеры – рыцари равенства и братства, для шамберийцев – разбойники. Американцы тоже разбойники: в конце второй мировой уничтожили треть города, сбросив на него 720 бомб (жители сосчитали), но в отличие от Гренобля Шамбери залатали не бетонными коробками, а создали иллюзию архитектурного ансамбля. Центр Шамбери – это XIV–XV век. Поскольку раньше здесь текли речки, а местность была болотистой, то дома строили на высоких столбах, и улиц как таковых не было, улицы – это туннели в самих домах, а еще шамберийцы умудрились построить подземные туннели, высотой в человеческий рост. Шамбери был столицей большого Савойского герцогства, простиравшегося до Ниццы, Женевы, Турина, и только в 1860 году Савойя распалась на три части: одна отошла к Франции, две другие – к Италии и Швейцарии. Но и сегодня жители Савойи (теперь так называются департаменты – Савойя и Высокая Савойя) чувствуют единство со своими соседями-альпийцами.В Шамбери уцелел герцогский дворец и Святая Часовня. Звание «святой» носят две часовни: Сан-Шапель в Париже, где хранится терновый венец, и Сан-Шапель в Шамбери, где хранилась плащаница Христа. Она уже давно в Турине, но звание у часовни осталось. Плащаницу купил в 1453 году савойский герцог Луи. Как считается – для того, чтобы привлечь паломников, то есть, деньги, и действительно, приезжих в столице стало тогда вдвое больше, чем местных жителей. Но не только экономике помогла святыня. Когда разразилась эпидемия чумы, она не затронула Савойю, и миланский архиепископ собрался идти пешком в Шамбери, чтоб поклониться чудодейственной плащанице и тем спасти зачумленный Милан. Савойский герцог решил избавить старика от длинной дороги и сам привез плащаницу в Турин, чтоб архиепископ забрал ее там. Это было 14 сентября 1578 года. Турин так никогда и не вернул плащаницу, и она стала называться туринской. Столицу Савойи тоже пришлось перевести в Турин, поскольку Франция, с которой савойцы воевали веками, захватила Шамбери, правда, на время. А в 1860-м савойцы сами проголосовали за присоединение к Франции, и если что изменилось от этого в их жизни, так это вспыхнувшая страсть к шоколаду. В Шамбери его ели больше, чем где бы то ни было. Страсть породила мысль сделать шоколадным самый драгоценный продукт – трюфели. Шоколадные трюфели покорили мир, а кондитерская-родоначальник сохранилась в первозданном виде – единственное уцелевшее деревянное здание в Шамбери. И там продолжают делать трюфели. Город давно привык быть скромным – не то что во времена, когда здесь останавливались короли. Генрих IV жил в нынешнем памятнике архитектуры – отеле с высокой башней (чем выше башня – тем богаче владелец), тогда, в 16 веке, отелем назывался богатый дом, где останавливалась знать, а для простых путешественников были auberges (постоялые дворы). Теперь и отели, и «комнаты для гостей» есть на любой вкус и кошелек.
Речки в Шамбери замостили еще триста лет назад, а Аннси, город 12 века, не знавший ни революции, ни бомбардировок, остался французской Венецией. Аннси стоит на рукавах, вытекающих из озера, раньше к каждому дому можно было подплыть на лодке или подъехать на лошади с противоположной стороны. Теперь каналы объявлены неприкасаемыми, и только террасы домов романтично расположились у воды. Рукава были бурными, но их давно научились смирять, и первые дамбы, хоть и подстрахованные современными, продолжают служить. Озеро Аннси – самое чистое на свете. В него стекают горные реки, городские отходы сливать запрещено, а систему очистки здесь поначалу поставили такую, что даже рыба пропала, пришлось ослабить фильтры. В Аннси вся вода – питьевая и минеральная, из озера, из фонтанов, из водопровода. Озеро теплое – как море, и отдых – не в толпе и среди красот: горы, замки, зелень. Рядом Экс-ле-Бан с самым большим во Франции озером Бурже и термальными источниками. Эффект явственный: я вошла в серный бассейн с синяком, а вышла без него. В Аннси построили велосипедную дорогу на 35 км, идущую в Альбервиль (третий, после Шамони и Гренобля, олимпийский город) – сюда не допускаются машины. Регион вообще переходит на велосипеды: на любой из многочисленных стоянок его можно взять и на любой другой оставить.
Левый берег озера – демократический: кэмпинги и аппартаменты, правый – дорогие отели. Один из них – отель-музей: бывшее аббатство Таллуар 17 века, где сохранилось все как было, и суперсовременная начинка нисколько не диссонирует со старыми деревянными дверьми, натертыми воском лестницами и арочными сводами. В регионе все старые дома построены аркадами, так прочнее: там, где горы – почва подвижная, и прямоугольная конструкция долго не простоит. Хозяйка отеля – словенка, понимает по-русски, а один из акционеров – актер Жан Рено. Здесь останавливались и Черчилль, и Никсон, а Поль Сезанн прожил почти полгода, написав свою знаменитую картину «Озеро Аннси» и множество акварелей. Отель – он же картинная галерея, он же – концертный зал, летом здесь устраивают спектакли фейерверков на воде, винный погреб такой, что можно найти вина столетней давности, которых в мире осталось несколько бутылок. В «Аббатство Таллуар» я зашла просто посмотреть на историческое место, и уходить не хотелось. Хозяйка пригласила посидеть в саду, принесла воды и печенья, предупредив, что воробьи очень любят одно из них, «мадлен», и вправду, воробьи так и кружились, норовя «мадлену» украсть, а потом просто выхватили из пальцев. В Аннси повсюду так, птицы не боятся людей, потому что их никто не гонит. По заветам Руссо, здесь живут в согласии с природой, по всему Аннси висят таблички, на каких раньше красовались девизы городов: «Аннси находится под видеонаблюдением». И люди ведут себя так, будто на них смотрит глаз Божий.
Аннси – это уже Высокая Савойя, рядом есть пару подъемников, но настоящая высота начинается в Межеве. Весь Межев застроен шале – деревянными домами, и кажется пряничным городком. Дизайн – альпийский: двери, даже металлические двери лифтов, разрисованы цветочками, всюду разложены гобеленовые подушечки, звенят колокольцы расписных карет, запряженных лошадьми. Строгое правило: кучером может стать только межевский фермер, это чтоб сторонние люди не зарились на легкий заработок, а шла бы помощь сельскому хозяйству, переживающему в эпоху глобализации тяжелые времена. По историческому центру (Межеву – восемьсот лет) передвигаться можно либо пешком, либо в каретах. Здесь всего-то 4,5 тысячи жителей, а туристов – в десять раз больше. Наряду с Куршевелем это – самый роскошный горный курорт. В Куршевель едут на ярмарку тщеславия, в Межев – скрыться от телекамер и пересудов. В Межеве это закон: не предавать публичности имена своих гостей. В шестидесятые еще не бегали от папарацци и поклонников: Эдит Пиаф, Роже Вадим, Жан Кокто были шумными завсегдатаями Межева и прозвали его «21-ым округом Парижа». Здесь сплошь дорогие бутики, 91 ресторан, из которых несколько со звездами Мишлен, а один – ресторан Марка Вейра – и вовсе культовый. Французы могут не знать певцов и писателей, но поваров-звезд знает каждый ребенок. Рона-Альпы – мировая столица гастрономии. Международный конкурс поваров называется конкурсом Поля Бокюза. Его ресторан – в Лионе, сорок лет подряд ему присваивают три звезды Мишлен (высшая награда для ресторана, таких по миру – пару десятков). Бокюз – патриарх, самый молодой трехзвездный повар – Марк Вейра. Зимой он в Межеве, летом – в Аннси. У французов принято ездить за тридевять земель, только чтоб поужинать в подобном ресторане. Раньше русские путешественники смеялись над культом еды, но постепенно прониклись: в кулинарном искусстве есть свои школы, гении, правила, открытия. Это искусство вдруг стало более убедительным, чем нынешнее изобразительное: художники повадились замусоривать мир и – что самое обидное – исторические места всякой дрянью. На смотровую площадку крепостного замка 13 века в Аннси прикатили гигантское белое яйцо-бельмо, а в буколическом саду дома Руссо расставили красные пластмассовые ящики.