Антропологический код древнерусской культуры

Тот же антропоцентрический подход обнаруживается и в ктиторских сюжетах, широко распространенных в XI–XIII вв. как в монументальной живописи, так и в книжных миниатюрах, как в Киеве, так и в Новгороде – двух крупнейших художественных центрах Руси, а также и в других городах. Частично сохранилась композиция, изображающая семью Ярослава Мудрого на фреске киевской Софии. «Изборник 1073 г.» имеет миниатюру с изображением княжеской семьи Святослава, подносящих свои дары Христу, сидящему на троне. Трирская Псалтирь содержала фигуры князя Ярополка Ярославича, его жены Ирины и матери Гертруды рядом с миниатюрой, изображающей апостола Петра, и еще раз Ярополка и Ирину в сюжете «Христос во славе, венчающий Ярополка и Ирину». Портрет заказчика «видят» исследователи в росписях Спаса на Нередице, правда, одни считают, что изображен Ярослав Владимирович, при котором была возведена каменная церковь в 1198 г., а другие – князь, носивший христианское имя Иоанн (на что указывает запечатленная на фотографии, но уже не сохранившаяся часть надписи на фреске) и основавший первый деревянный храм Спаса на Нередице. [349] Список вотивных портретов дополняют две композиции последней трети XII в. из Кирилловской церкви в Киеве, роспись первой пол. – сер. XIII в. в приделе собора Спасо-Евфросиниевского монастыря в Полоцке, а также сохранившиеся в небольших фрагментах или утраченные, но известные по описаниям исследователей изображения из храмов Смоленска, Владимира и Пскова.

349

См.: Янин В. Л.

К истории создания нередицкой живописи // Янин В. Л. Средневековый Новгород. Очерки археологии и истории. М., 2004. С. 178–180.

Ктитор как заказчик православного храма стремился таким образом приобщиться к «угождению Богу», внести лепту в свое будущее спасение. Примечательно, что особую ценность приобретали ктиторские храмы, посвященные первым русским святым князьям-мученикам Борису и Глебу. Культ почитания невинно убиенных братьев-мучеников сложился крайне быстро. Уже в начале XI в. был заказан храм в их честь в Вышгороде под Киевом, построенный «градоделателем» Миронегом, а спустя полстолетия его заново отстроил «старейшина огородников» Ждан. В 1072 г. Борис и Глеб были канонизированы. В конце XI в. строится с тем же посвящением церковь в Чернигове, в 1145 г. в Смядыни под Смоленском на месте убиения Глеба сооружается большой шестистолпный храм, позднее возникает целый ряд сооружений по всей стране. Борисоглебский собор в Кидекше, построенный при Юрии Долгоруком, стоит и поныне, хотя и в перестроенном виде и с большими утратами фресковой росписи. Тем не менее среди фрагментов фресок, сохранившихся в аркосолии северной стены, исследователи видят «портрет» княгини Евфросинии (жены Юрия Долгорукого, умершей в 1161 г.) и мученицы Марии, соименной одной из его невесток, жене сына Бориса, изображенных в райском саду. Это наводит на мысль, что, скорее всего, среди утраченных фресок были и ктиторские сюжеты с изображением Юрия Долгорукого, его сына Бориса и других членов княжеской семьи.

Обращает на себя внимание и тот факт, что домонгольская Русь часто помещает рядом с Христом или Богоматерью каких-либо местночтимых святых, «тезоименитых» заказчику или заказчице того или иного произведения. Простой смертный человек так или иначе проникает на иконы, занимает место рядом с Христом, Богоматерью, апостолами, святыми и т. д. Создается впечатление, что иконы того времени стремятся прежде всего изображать человека в его обращении к Богу, в его мученичестве (ср. изображения князей-мучеников Бориса и Глеба), в его устремлении к духовному идеалу… Это подтверждается такими изображениями, как «Богоматерь Печерская» с фигурами основателей Киево-Печерского монастыря Антония и Феодосия; как «Богоматерь Одигитрия» с оборотным изображением Георгия Победоносца из Успенского собора Московского Кремля; «Богоматерь Знамение» с оборотным изображением мученицы Наталии или еще одна икона «Богоматерь Знамение» с мученицей Ульяной на обороте из Новгорода.

Об антропоцентризме культуры XI–XIII вв. можно судить и по целому ряду новых явлений, в которых проступает подчеркнутое желание лично прикоснуться к христианским святыням, совершив паломничество в Свяую Землю или же создавая свои местные святыни. Хождения в Иерусалим, Царьград и др. рассматриваемого времени, сохранившиеся в древнерусских источниках, отличаются сильным личностным началом, проявившимся как в отборе сюжетов для рассказов, так и в стиле изложения. Первым из сохранившихся хождений было паломничество игумена одного из черниговских монастырей Даниила начала XII в. (возможно, 1104–1106 гг.),

известное более чем в ста пятидесяти списках, начиная с XV столетия. Мотивация Даниила раскрывается в первых же строках повествования – походить «своима ногама» по местам, где прошел Христос, и увидеть все «своима очима». Эта мотивация антропоцентрична, она подтверждает стремление к самостоятельному постижению евангельской истории: «понужен мыслию своею и нетрьпением моим, похотех видети святый град». Игумен подчеркивает, что он решил рассказать о своем путешествии не с целью описать свои добрые поступки и прославиться: «да си исписах путь си и места сии свята, не возносяся, ни величаяся путем сим, яко что добро створив на пути сем, не буди то: ничто же бо добра створих на пути сем, но любве ради святых мест сих…». [350] Отсюда и рассказ его наполнен любовью и пристальным вниманием к описываемым местам. Проведя год и четыре месяца в Иерусалиме и пропутешествовав в общей сложности два года, он призывает паломников не торопиться, ибо «сего пути нельзе вскоре створити». Он подробно, вплоть до количества шагов, фиксирует расстояние; скрупулезно описывает храм Гроба Господня, уделяя особое внимание обряду возгорания священного огня и не забыв упомянуть, что он поставил свечку от всей Земли Русской. Подобное вчувствование, переживание каждого момента как соприкосновения с вечностью дает образец особого восприятия «мимоидущего» и вечного времени как единого целого, слитного и нерасторжимого в святом месте. Это двувременное ощущение себя подкрепляется описанием святынь, реликвий, которые «не подвержены порче, живут вневременной жизнью, вечновещественны…». [351]

350

ПЛДР. XII век. С. 24.

351

Гуминский В. М. Жанр путешествия в русской литературе и творческие искания Н. В. Гоголя: Автореф. дис. … докт. филол. наук. М., 1996. С. 16.

Другой известный памятник – «Книга Паломник» – связана с именем новгородского архиепископа Антония, имевшего мирское имя Добрыня Ядрейкович и умершего в 1232 г. Свое хождение (или два) в Царьград (в 1200 г. и после 1204 г.) он описывает столь же лаконично, как и Даниил, как бы осознавая, что священные локусы и предметы не совместимы с многословием и суетливостью. При этом он столь же старательно собирает сведения о них, включая в повествование устные легендарные предания, услышанные от современников. Жажда узнать как можно больше, впитать все в себя и передать другим характерна для Антония так же, как для Даниила. Приписываемая ранее Добрыне Ядрейковичу «Повесть о взятии богохранимого Константинаграда от фряг», описывающая разграбление Царьграда крестоносцами в 1204 г., сейчас атрибуируется другому, неизвестному, автору, наблюдавшему несколько отстраненно и посему описавшего довольно беспристрастно трагические события. [352]

352

См.: Творогов О. В. Комментарий // ПЛДР. XIII век. М., 1981. С. 537–539.

Безусловно, паломников на Восток было в первые века христианизации Руси очень много, но далеко не все они осмеливались писать об этом, чувствуя свою «греховность» и «худость». Порой по косвенным данным или упоминаниям в других источниках можно судить о посещении русскими Царьграда и Иерусалима, а также других святых мест. Так, из «Жития Феодосия Печерского», созданного Нестором, известно о пребывании епископа Переяславля Южного Ефрема в середине XI в. в одном из константинопольских монастырей, что предполагает его посещение и храма Софии, и других святынь. [353]

353

См.: Приселков М. Д. Очерки по церковно-политической истории Киевской Руси X–XII вв. СПб., 1913. С. 52.

Делается попытка и всю Русь приобщить к благословенным землям, достойным поклонения. Будущая «Святая Русь» начинается с легендарного посещения киевских гор Андреем Первозванным. При этом, как подметил Д. С. Лихачев, [354] Нестор в «Чтении о Борисе и Глебе» отмечает, что «не беша бо ни апостоли ходили» [355] на Русь, а Сильвестр при переработке «Повести временных лет», напротив, доказывает, что он не только был на месте будущего Киева, но и добрался до Новгорода, где удивился «мовенью» русских в бане: «И того ся добьють, едва слезут ли живи и облеются водою студеною и тако оживуть… И то творять мовенье собе, а не мученье». [356] Святую Русь подготавливают и церковно-государственные праздники Спаса и Покрова: первый по случаю победы Андрея Боголюбского в 1164 г. над волжскими булгарами, второй – в связи с покровительством Богоматери князю и всей русской земле. В «Слове великого князя Андрея Боголюбского о милости Божией», составленном им самим, что следует из контекста, открыто говорится, что русский князь поступает по примеру византийского императора Константина, и подчеркивается право Андрея на царский сей акт как внука Владимира Мономаха – «царя и князя всея Руси». [357] Учреждение праздника Покрова основано на чуде явления Богоматери Андрею Юродивому во Влахернской церкви, спасшей Константинополь своим омофором. Сюжет, почерпнутый Андреем Боголюбским из «Жития Андрея Юродивого», повернут в сторону Руси, которую осеняет покров Богоматери как знак особого покровительства и защиты. В честь праздника Покрова были созданы краткое «Сказание» для Пролога, церковная служба и пять похвальных слов, не говоря уже об иконах. [358]

354

См.: Лихачев Д. С. Русские летописи и их культурно-историческое значение. М.; Л. 1947. С. 170.

355

Житие Бориса и Глеба. П., 1916. С. 3.

356

ПСРЛ. Т. 1. Стлб. 8–9.

357

Забелин И. Е. Следы литературного труда Андрея Боголюбского // Археологические известия и заметки. М., 1895. № 2–3. С. 45.

358

Великие Минеи Четии. Октябрь. Дни 1–3. СПб., 1870. Стлб. 4—23.

Русская культура XI – середины XIII вв. может быть обозначена как культура «личностного типа». Она носила программный характер: перед русскими неофитами стояла задача освоения мировой религии – христианства. Основным в этом процессе было избавление от «ветхого» человека старого языческого образца эпохи космической телесности и формирование человека «нового» христианского идеала с абсолютным преобладанием души над плотью. Термин «новые люди» неоднократно встречается на страницах «Повести временных лет»: в речи «философа», в рассказах о крещении Руси, о строительстве Десятинной церкви, в похвале Владимиру и Ярославу Мудрому, в сказании о Борисе и Глебе. [359] Новые люди – христиане – восхваляются за то, что победили дьявола и изгнали его из русской земли (в особенности Владимир Святой и Ярослав Мудрый), за то, что отвратились от поганских языческих верований и обычаев и обратили взор свой на истинного Бога, творца неба и земли, за то, что обрели внутреннее зрение, позволяющее видеть мир мысленный, внутреннего человека, его душу и т. п. В уста князя Владимира летописец вкладывает призыв к Богу: «Боже… призри на новыя люди сия… и мне помози, Господи, на супротивьнаго врага». [360] Владимир – пример и образец нового человека, страшно грешившего до крещения и вмиг обретшего душу и живущего праведно после него. В «Памяти и похвале князю русскому Володимиру, како крестися Володимир и дети свои крести и всю землю Русскую от конца и до конца, и како крестися баба Володимерова Олга преже Володимера Списано Иаковом мнихом» как бы подводился итог и давалась оценка тому, что сделало с русским народом крещение. Составленное из трех произведений (похвала Владимиру, похвала Ольге, житие Владимира) постепенно в конце XI – середине XIII вв. это сочинение начиналось, по-видимому, с попыток осмысления христианизации Руси и создания жития Владимира, не признаваемого святым Константинопольской патриархией. Автором его в 1070-х гг. предположительно был монах Киево-Печерского монастыря Иаков, которого высоко ценил Феодосий Печерский, назвавший его своим преемником. Иаков именует Владимира «апостолом», как бы наделяя его апостольской функцией крестителя целого народа, доказывая, что это новое для русских деяние перекрывает и искупает все прегрешения бывшего язычника и делает его «благоверным». [361] Принцип новизны, безусловно, был самым действенным в культуре первых веков христианства на Руси. Пафос идеи «новых людей» работал на более активную христианизацию различных племен и народов, населявших страну.

359

Лаврентьевская летопись // ПСРЛ. Т. 1. М., 1962. Стлб. 119, 121, 124, 153 и др.

360

Там же. Стлб. 119.

361

См.: Насонов А. Н. История русского летописания XI – нач. XVIII в.: Очерки и исследования. М., 1969. С. 27–31.

Давно подмечено сходство переходных периодов в мировой культуре от античности к христианству и от Средневековья к Возрождению и Новому времени. Это сходство, с философско-антропологической точки зрения, наиболее ценно открытием человека в человеке (появлением новой, христианской души) в первом случае и открытием личности (индивидуального характера и его самоценности) во втором случае. Христианство открыло в человеке субъекта, четко отделило его от объектов окружающего мира и природы, наделило его свободой воли (самовластием), поставило перед ним задачу развития, восхождения своей души на пути к вечной жизни, к Абсолюту-Богу.

Личностный тип культуры XI–XIII вв. выразился и в таком явлении, как историзм, о котором уже говорилось ранее. Добавим только, что признаков исторического мироощущения в древнерусской культуре много. Один из них – тот, что литература не знала вымышленного героя, типажа, что было вызвано глубоким историзмом мышления, почерпнутым из христианской доктрины мироздания и не допускавшим вымысел в душеполезную литературу. Историзм оказывал огромное влияние на формирование жанровой системы русской литературы и искусства. Он заставляет древнерусскую мысль сконцентрировать внимание на житийной литературе как важнейшем жанре. Переводные и русские жития святых – не что иное, как исторические примеры «нового человека», указывающего пути жизни и спасения. Летописи также заполняются идеальными образами, служащими образцами для подражания. Историзм мироощущения заставлял современников, живущих в «мимоидущем» реальном времени чувствовать себя причастными ко времени вечному, соотносить любое событие своей жизни с библейской историей, с идеалом Христа. Постепенно создается и свой русский идеал святости, с которым начинают соизмерять и увязывать реальные события. Так, уже в XII столетии святые мученики Борис и Глеб предстают как образец праведности и истинности во всем. Например, говоря о перенесении мощей «страстотерпцев», автор «Слова о князьях» не преминул обратиться к русским князьям своего времени, находящимся в условиях раздробленности в постоянной агрессии друг к другу и использующих в качестве союзников «поганых половцев», с призывом «не враждовать на братию свою», так же как это делали Борис и Глеб: «Слышите князи, противящееся стареишей братьи и рать вздвижуще и поганые на свою братию наводящее, не обличил ти есть Бог на страшнем судищи. Како святые Борис и Глеб претерпеста брату своему не токмо отъятие власти, но отъятие живота». [362] Святые князья-мученики сразу стали небесными покровителями русского воинства, незримо сопровождающими войска, идущие по земле, на своих конях на небе практически наравне с Архангелом Михаилом, архистратигом небесного воинства. В дальнейшем сонм русских святых будет постоянно присутствовать на страницах произведений самых разных жанров, свидетельствуя о средневековом историзме особого рода – с обратной временной перспективой.

362

ПЛДР. XII век. С. 338.