Аня

Недели через две после шумного визита свекрови Аня уговорила Петра забрать ее немногочисленные вещи и, главное, книги. Петя долго отнекивался, но все-таки поехал. Вернулся злой, шумно бросил картонные ящики в прихожей, долго молчал, а потом ни с того ни с сего ворвался в детскую и заорал:

— И чтоб больше я эту проныру здесь не видел!

— Какую еще проныру? Петь, ты о чем? — растерялась Аня.

— Эту! Лариску твою! Расположилась там как хозяйка! — И, посчитав объяснение исчерпывающим, захлопнул за собой дверь.

Лариса все-таки устроила свою личную жизнь. И нужно-то было немного: собрать осколки Аниных неосторожно оброненных откровений, подкрепить их истинными фактами, прекрасно известными Леониду, и грамотно вылепить из них то, что требовалось.

Глава двадцатая Поворот

Очень не хотелось сидеть на шее у мамы и Пети, хотя они не только не собирались попрекать куском хлеба, но, напротив, обращались с ней как с хрустальной вазой, проявляя чудеса сочувствия и такта. И все же стыдно было просить денег на каждую мелочь — от колготок и шампуня до памперсов. Надо было искать заработок, несмотря на то, что Соня связала по рукам и ногам. Проще всего было дать объявление и делать инъекции на дому. Но эта затея изначально была обречена на провал. Заранее знала, что бегала бы по квартирам бесплатно.

Мыть полы в подъездах тоже не годилось — не с кем надолго оставить Соню, которая спала все меньше и меньше, требуя постоянного внимания. На руки не просилась, довольствуясь разглядыванием разноцветных погремушек, подвешенных поперек кроватки, издающих сухое дребезжание при неловких касаниях маленьких ручек. Пластмассовые шары ей быстро надоедали, и она затихала, погрузившись в созерцание глянцевых страниц, вырванных из журналов. Ухватывала бумагу цепкими пальчиками, удивленно вглядывалась в иллюстрации и самозабвенно прислушивалась к шелесту бумаги.

«Еще одна читательница растет!» — смеялась Наташа. Но и «читать» Соня соглашалась лишь в присутствии кого-нибудь из взрослых. Пришлось приспосабливаться: во время уборки таскать за собой малышку, пристраивая ее на диван в большой комнате. Чтобы приготовить что-нибудь простенькое, на скорую руку, Аня притаскивала в кухню пластмассовую ванночку, водружала ее на две табуретки, внутрь стелила одеяльце, и в этой импровизированной колыбельке Соня лежала, для порядка последовательно выбрасывая на пол пластмассовых попугая, мишку, зайца и жуткого Покемона.

Соседка Оля, мама полугодовалого Филиппа, подрабатывала не отходя от сына. Делала сувениры из кожи, бисера и раковин, причудливо соединенных в стилизованные фигурки, изображающие изделия коренных малочисленных народностей, и сдавала их в магазин, получая небольшие проценты. И Ане предложила заодно подработать.

Она согласилась с радостью, внимательно присматривалась к Олиным порхающим пальцам, стремительно нанизывающим матовые, прозрачные, искристые бисеринки разной формы — продолговатой, округлой, цилиндрически обрубленной, — сплетающиеся в причудливый узор, и старательно повторяла. Из-под ее пальцев выходили кособокие уродцы, причем каждый последующий оказывался страшнее предыдущего, и она сдалась.

— Да, сувениры — не мое призвание, — задумчиво протянула Аня, разглядывая свое произведение. — Ни на что путное я не гожусь.

— Так нельзя! — воинственно запротестовала Оля. — У каждого свой талант. Только не все об этом знают.

— Мои таланты так глубоко зарыты, что даже археологические раскопки не помогут.

— А если подумать?

— Даже если думать с утра до вечера — ничего не придумаешь. Я, кроме уколов, ничего не умею.

— И этого немало! — не согласилась Оля. — Еще умеешь готовить, стирать, убирать…

— В домработницы идти прикажешь? — невесело засмеялась Аня. — Только это и остается. А что я еще могу? Вот! Умею грамотно писать. И чужие ошибки вижу. Может, в корректоры податься?

— Идея! — воодушевилась Оля. — Одна моя знакомая работала в институте, в издательстве, а потом в газету ушла. Так она говорила, в том институте все время корректоры требуются. Иди!

— С ума сошла? Там же образование надо иметь специальное, филологическое. Как я могу туда пойти? Это же авантюра чистой воды. Просто хулиганство.

— Откуда ты знаешь? А вдруг у тебя получится? И удобно. Ошибки можно проверять дома, возле Сонечки.

— Ни за что! — рассердилась Аня. — Даже не подумаю. Глупости! Какой из меня корректор? Незачем народ смешить.

Несколько дней колебалась, а потом решилась — «за спрос не бьют». Подумаешь — откажут! Никакой трагедии в этом нет. И не такое уж безнадежное предприятие задумала. Ведь действительно видит ошибки и опечатки, безобразно пятнающие страницы. Их с каждым днем становится все больше, словно они вырвались на свободу и стали самостоятельно размножаться всеми мыслимыми способами — почкуясь, делясь, клонируясь, пуская прочные корни, проползая плетьми, выбрасывая новые побеги. Расплодившись, ошибки лезли в любые тексты и паясничали, устроив безнаказанную вакханалию. Хорошо бы с ними расправиться как следует!

Аня подошла к институту и остановилась, разглядывая вывеску. Красивая, новая: на синем фоне блестели золотые буквы, прячущиеся за стеклом. Вздохнула и села на скамейку напротив центрального входа, смахнув перчаткой снег. Искусственно подогреваемая решительность куда-то подевалась, хотя много раз мысленно репетировалась сцена: вот она входит, непринужденно здоровается и уверенно (самое главное — уверенно!) предлагает свои услуги в качестве корректора. Без опыта работы, правда, зато при желании добросовестно трудиться.

Ноги замерзли в тонких сапожках, и под полушубок начали проползать ручейки озноба, но невозможно было встать и двинуться к входной двери, поднявшись по семи широким ступеням, пересчитанным за время сидения на лавочке.

На козырьке, нависающем над входом, суетились рабочие, устанавливали искусственную елку и ловили пока еще темную гирлянду, которую спускали из окна чьи-то руки. «Поздновато они спохватились», — подумала Аня. Большинство зданий и витрин уже вспыхивали и искрились, переливаясь бегущими цветными огоньками. До Нового года оставалось всего две недели, и запахи смолистой хвои, кисло-сладких мандаринов, горьковатого шоколада соединялись в тонкий праздничный аромат.

В этом году хлопоты были особенно интенсивными, с истерически-приподнятыми нотками: ожидали наступления не только нового года, но и века, и даже тысячелетия, что бывает, как известно, не часто — всего раз в тысячу лет. Можно было подводить итоги.

«Итак, чего же я добилась за последнюю тысячу лет? Ни мужа, ни дома, ни работы. Только Соня. Соня — мое единственное достижение. Но Соня не в счет. Она вне конкурса. А вот все остальное… Подруга предала, муж бросил, сама — неудачница. Сижу на скамейке, трясусь от холода, как нищенка в ожидании подаяния. Господи, за что? Это несправедливо! Что я не так сделала в своей жизни? За что мне все это?»