Аня

Кстати, о труде, то есть о работе. Любимая профессия предавала, подло подставляя ножку в самых непредвиденных местах. Хотя манипуляции теперь делают по алгоритму, четко выверенному, начиная с приветствия. Думать ни о чем не надо, каждый шаг прописан. После «здравствуйте» надо непременно ознакомить пациента с ходом предстоящей процедуры, потенциальными осложнениями и получить его информированное согласие. Обалдеть можно! Это в нашей стране, где в подсознание вбиты «авось», «небось» и «где наша не пропадала»!

Да, так о чем это она? А, о том, что работа в процедурном кабинете стала пугающе трудной, несмотря на то, что в далеком прошлом остались те времена, когда она панически боялась не попасть иглой в вену. Теперь с этим проблем никаких. Но постепенно, исподволь, выросла иная боязнь: ошибиться, перепутать препарат. Подчас, уже вводя лекарство, обливалась холодным потом и тревожно вглядывалась в лицо пациента, опрометчиво доверившего ей свою жизнь. Воображение услужливо выстраивало цепь событий: больной бледнеет, тяжело опускает веки и тихо уплывает в черную пустоту. Она сердито отгоняла непрошеное видение, но обмирала от страха. Тщательные проверки и перепроверки уверенности не прибавляли, особенно потому, что работа в поликлинике была поставлена на поток. Люди шли, шли и шли, сменяя друг друга. Она радовалась, что скоро можно будет вздохнуть с облегчением: вот-вот декретный отпуск, и сидеть ей дома с ребенком года два, как минимум, а то и больше, пока малыш не пойдет в сад. Можно было бы и раньше вернуться, но не платить же няне всю небольшую зарплату, да еще и прихватывать от Лениной.

Так что же мы имеем на сегодняшний день? С мужем — тоска, дома — скука, на работе — изматывающий страх. На прилавки лавиной хлынули книги: старые добрые знакомцы, изданные заново, верные друзья, при встрече преданно раскрывающие обновленные любимые страницы; новые, смело дышащие полной грудью, освобожденные от оков идеологической цензуры и осторожничанья «как-бы-чего-не-вышло». Удивляясь их бесшабашной раскованности, прикончившей привычное ханжество, Аня благодарно принимала откровенность. Она подолгу простаивала у развалов, манящих россыпью сокровищ, брала наугад том и, раскрыв еще девственные, нечитаные страницы, пробегала взглядом несколько абзацев в начале и середине, выбирая «свою» книгу. Беглый взгляд почти никогда не подводил, не принося разочарования потом, когда она, ухватив добычу, торопливо бежала домой, волнуясь, как на свидание, и, дождавшись позднего вечера, уходила, уносилась, уплывала вслед за чужой вымышленной жизнью.

Муж ее восторгов не разделял, впрочем, оставался равнодушным и к негодованию, вызванному случайно заплывшей в ее сети дешевой подделкой. Поначалу она несколько раз купилась на броское название, наткнувшись на бездарную пошлость, убогую дилетантскую выскочку, прикинувшуюся книгой, но потом научилась узнавать самозванок. Даже нашла точное определение такой макулатуре, сравнив ее с красавицей-грязнулей: сверху лощеной, выряженной в роскошные одежды, нацепившей дорогие сверкающие украшения, а под нарядом прячущей нечистое заношенное белье, пропахшее застарелым потом.

Аня не догадывалась о том, что владеет редким даром — натянутой струной вибрировать под касаниями точно подобранных и выстроенных слов, вздрагивать от полутонов и обертонов фраз. Она обладала абсолютным литературным слухом, чутко воспринимая гениальность и интуитивно чувствуя фальшь, откликаясь на едва уловимые намеки и иносказания.

Это ради нее мучились, выворачивались наизнанку, не спали ночами те немногие, избранные, для которых вся жизнь сводилась к зовущим и пугающим, благословенным и проклятым листам бумаги и ручке…

…Вялотекущий бизнес Леонида Мельникова и К° приказал долго жить, и слава Богу. Могло быть хуже: за неимением коммерческой жилки и надежных связей Леонид и К° постоянно рисковали влипнуть, заключив сомнительную сделку или другим способом. Под звучным псевдонимом К°, восставшим, как птица Феникс, из дореволюционных купеческих слоев, вместо целой компании, как этого следовало ожидать от громкого названия, подвизался всего-навсего старый приятель Венька, несколько лет тому назад соблазнивший друга смотаться пару раз в Японию. Смотались, и не пару раз, а много больше, укрепили свое материальное положение, но пришли иные времена и серьезные люди, смахнувшие мелких бизнесменов-самоучек с проторенной узенькой тропки, расширив и превратив ее в налаженную широкую дорогу, подтвердив постулат о том, что история цивилизаций развивается по спирали, и Великий шелковый путь из Поднебесной превратился в Великий автомобильный из Страны восходящего солнца.

Япония, стало быть, осталась на месте, торговля подержанными автомобилями, привозившимися по морю в разных вариантах — и под разбор, и на заказ, и просто крупными партиями, — тоже. А вот дружная К° дала трещину. Веня, судорожно пометавшись в поисках точки приложения сил, совершил пируэт: выпросил у давних знакомых гостевое приглашение в Израиль и, наскоро «погостив» и осмотревшись, пристроился на нелегальную биржу труда в Хайфе, каждое утро нанимаясь у очередного случайного хозяина на поденную работу. Таскал камни, красил фасады домов, обустраивал цветники — и все это под свирепо палящим неприветливым солнцем и в постоянных играх в прятки с иммиграционной службой, ибо срок пребывания «в гостях» давно вышел. Невеликие заработки экономил, складывая шекели в кубышку, надежно припрятанную все у тех же друзей, но пару-тройку раз разорился на телефонные переговоры: звал Леню подзаработать на евреях, обещал организовать приглашение и все бюрократические дела провернуть в минимальные сроки.

Леня не соглашался, хотя искушение было, но оставить Аню одну на неопределенное время, особенно накануне родов, не решался. Тем не менее колебания и сомнения по поводу дальних краев все же присутствовали, они-то и расшатали решимость остаться возле жены, когда ему предложили хорошие заработки судового врача. Взвесив все «про» и «контра», посовещавшись с домашними, он отправился в длительное загранплавание, успокоенный уверениями Наташи и Александры Ивановны в том, что и без него прекрасно справятся с новорожденным.

Аня отпустила мужа спокойно. Даже слишком спокойно, не желая признаться самой себе, что вздохнула с облегчением, но, спохватившись, придумала пристойную версию: вот и прекрасно, долгая разлука сгладит непонимание и незначительность обид и заставит их, соскучившихся, вновь трепетно и нежно относиться друг к другу, как это было в самом начале. Наверное, они просто устали. Отдохнут — и все наладится.

Леня слал радиограммы, волновался. Аня отвечала: все в порядке. Впервые в жизни она наслаждалась свободой и одиночеством. Свобода — это возможность валяться на диване сколько вздумается в компании с очередным романом, яблоками и орешками. Не стоять у плиты ежедневно, а питаться чем вздумается тоже входило в понятие полной свободы, как и долгие шатания по городу — беременным полезно гулять.

В бесцельных прогулках натыкалась на странные сюжеты, не удивляясь и воспринимая их как должное. Под мелким моросящим дождем, прогнавшим промозглой сыростью редких прохожих, однажды встретила ручную швейную машинку, одиноко мокнущую посреди тротуара, абсурдную в контексте городской улицы, будто залетевшую из фильма Феллини. Запомнила ее черный силуэт с потускневшими золочеными буквами на гибкой шее, не думая о том, зачем нужна ей эта гротескная картинка, не подозревая, что когда-нибудь она заполнит брешь в цепи воспоминаний, встанет на место между чугунной оградой, ощетинившейся заостренными пиками, и торговками шершавыми огурцами и зеленью, зябко поводящими плечами под широчайшими семицветными зонтами. К чему эта цепкая работа памяти, не знала, но вбирала иллюстрации бегущей мимо жизни, чтобы когда-нибудь достать и пересмотреть.

Иногда подлавливала себя на том, что пристально вглядывается в окна домов, в палисадники за шаткими заборами, в дворики с чисто выметенными дорожками, аккуратно сложенными поленницами, дощатыми сараями в глубине, детскими качелями, скрипуче раскачивающимися вслед топотку убегавших ног, наспех сколоченными песочницами с забытыми пластмассовым грузовиком или растрепанной куклой, удивляясь своим незваным мыслям: «Вот здесь хорошо бы жить с девочкой…»

В том, что будет именно девочка, ее заверила врач, углядев пол ребенка на УЗИ. Аня согласилась. Она и сама была уверена в том, что в ее животе, уютно свернувшись калачиком, дремлет маленькая девочка, но было досадно, что тайна разгадана задолго до рождения, и от этого — скучно… Она и имя заранее придумала: Машенька, в память о маленькой подружке, любившей ее, Аню, просто так, ни за что. За то, что она есть…