Анж Питу (др. перевод)

Губы королевы сложились в горькую улыбку; нижняя – та самая, за которую так не любили австриячку, – надулась и выпятилась, словно налитая ядом ненависти и гнева.

– Нет, – ответила она, – никаких претензий к вашему прекрасному платью у меня нет. Я имею в виду лишь подкладку, только ее.

– Подкладку моей вышитой сорочки? Да объяснитесь же наконец.

– Будь по-вашему, объяснюсь. Король, который вызывает ненависть и смущение и собирается броситься в толпу из семисот тысяч парижан, опьяненных триумфом и революционными идеями, – такой король, разумеется, не средневековый рыцарь, однако должен тем не менее въехать сегодня в Париж одетым в добрую броню и шлем из миланской стали, и сделать это он обязан для того, дабы ни стрела, ни камень, ни кинжал не нашли дороги к его телу.

– В сущности, это верно, друг мой, – задумчиво проговорил Людовик, – но поскольку я не Карл Восьмой, не Франциск Первый и даже не Генрих Четвертый и поскольку у нынешней монархии под шелками и бархатом ничего нет, у меня тоже под шитым шелком камзолом ничего не будет. Более того: я поеду, если можно так выразиться, с мишенью на груди, в которую будет удобно целиться. На сердце у меня орденская звезда.

Из груди у королевы вырвался сдавленный стон.

– Государь, – сказала она, – мы начинаем понимать друг друга. Сейчас вы увидите, что ваша жена отнюдь не шутит.

Она кивнула г-же Кампан, стоявшей в глубине комнаты, и та вытащила из шкафа королевы какой-то широкий, плоский, продолговатый предмет, завернутый в шелк.

– Государь, – заявила королева, – сердце короля принадлежит в первую очередь Франции, это так, но я полагаю, что оно принадлежит и его жене, и детям. Лично я не хочу, чтобы это сердце было выставлено под вражеские пули. Поэтому я приняла свои меры для защиты от опасности моего супруга, короля и отца моих детей.

С этими словами она развернула кусок шелка, в котором оказалась кольчуга из тонких стальных колец, переплетенных с таким искусством, словно была сделана из арабской ткани – настолько переплетение нитей напоминало муар, мягкий и переливчатый.

– Что это? – осведомился король.

– Взгляните сами, ваше величество.

– По-моему, кольчуга.

– Вот именно, ваше величество.

– Кольчуга до самой шеи.

– Притом с маленьким воротником, как изволите видеть, который поддевается под ворот камзола или под галстук.

Король взял кольчугу и принялся с любопытством ее рассматривать.

Видя его благосклонное внимание, королева засияла от радости.

Ей показалось, что король с удовольствием перебирает колечки этой замечательной металлической сетки, струившейся у него в пальцах, словно шерстяное трико.

– Но это же превосходная сталь, – заметил он.

– Не правда ли, ваше величество?

– И чудесная работа.

– В самом деле?

– Интересно, где вам удалось ее добыть?

– Купила вчера вечером у одного человека, он уже давно мне ее предлагал на случай, если вам придется участвовать в кампании.

– Восхитительно! Восхитительно! – повторял король, с видом знатока рассматривая доспех.

– Она будет сидеть на вас, словно сшитая вашим портным, государь.

– Вы полагаете?

– Примерьте.

Не говоря ни слова, король принялся стаскивать фиолетовый камзол.

Дрожа от радости, королева помогла ему снять ордена, а г-жа Кампан довершила остальное.

Король тем временем снял шпагу. Если бы в этот миг кто-нибудь всмотрелся в лицо королевы, то увидел бы, что оно озарено победным светом высшего блаженства.

Король развязал галстук, и нежные ручки королевы подсунули под него стальной воротник.

Затем Мария Антуанетта сама застегнула крючки кольчуги: та сидела как влитая, под мышками не жала, а изнутри была выложена тонкими кожаными подушечками, чтобы сталь не царапала кожу.

Кольчуга была длиннее обычной и защищала все тело.

Сорочка и камзол, надетые поверх кольчуги, скрыли ее полностью. Тело короля не стало толще и на пол-линии [166] . Движений кольчуга совершенно не стесняла.

– Тяжелая? – спросила королева.

– Вовсе нет.

– Просто чудо, не правда ли, мой король? – захлопала королева в ладоши и бросила взгляд на г-жу Кампан, которая застегивала последнюю пуговицу на королевской манжете.

166

Линия – старинная мера длины, равная 1/12 дюйма, или примерно 2,5 мм.

Госпожа Кампан выражала свою радость столь же простосердечно, как и королева.

– Я спасла своего короля! – вскричала Мария Антуанетта. – Эта кольчуга – непробиваема. Попробуйте положите ее на стол и попытайтесь проткнуть ее ножом, попытайтесь пробить пулей, попытайтесь.

– Ну что вы, – с сомнением произнес король.

– А вы попробуйте, попробуйте, – не унималась охваченная энтузиазмом королева.

– Попробую хотя бы из любопытства, – согласился король.

– Можете и не пытаться, это бесполезно, ваше величество.

– Как бесполезно? Я же хочу доказать, насколько безупречно это ваше чудо.

– Вот они, мужчины! Неужели вы думаете, что я поверю какому-то человеку со стороны, когда речь идет о жизни моего супруга, о спасении Франции?

– И все же мне кажется, что тут-то вам пришлось поверить ему на слово, Антуанетта.

Королева с восхитительным упрямством покачала головой.

– А вы спросите, – проговорила она, указывая на камеристку, – спросите у моей любезной Кампан, чем мы занимались сегодня утром.

– О господи, чем же? – спросил заинтригованный король.

– Сегодня утром, вернее, ночью мы, словно две сумасбродки, удалили прислугу и заперлись у нее в спальне, которая помещается в самом конце здания, где живут пажи, а те, кстати, переехали вчера вечером в Рамбуйе. Мы хотели иметь уверенность, что нам никто не помешает осуществить задуманное.

– Боже, вы меня пугаете. И что же затеяли эти две Юдифи [167] ?

– Юдифь, во всяком случае, наделала шуму меньше, чем мы, – ответила королева. – А так – сравнение лучше не надо. Кампан держала мешок с кольчугой, а я взяла длинный немецкий охотничий кинжал моего отца, которым он зарезал столько кабанов.

167

Согласно библейской легенде, вдова богатого иудея Юдифь, когда ее родной город осадил ассирийский военачальник Олоферн, пленила его своей красотой, напоила за ужином и после того, как он уснул, отрубила ему голову.

– Вот уж Юдифь так Юдифь! – со смехом воскликнул король.

– О, у Юдифи не было тяжелого пистолета, который я взяла у вас в оружейной и велела Веберу зарядить.

– Пистолета?

– Ну да. Видели бы вы, как ночью, отчаянно труся, вздрагивая от малейшего шума и скрываясь от любопытных взоров, мы крались по пустынному коридору, словно мыши-лакомки. Кампан затворила три двери и последнюю еще завесила периной; мы надели кольчугу на стоявший у стены манекен, на котором обычно висят мои платья, и я недрогнувшей – клянусь вам! – рукою ударила кинжалом по кольчуге. Лезвие спружинило, кинжал вылетел у меня из руки и, к нашему великому испугу, воткнулся в паркет.