Анж Питу (др. перевод)

Затем попросил повторить еще раз, словно не расслышал с первого раза.

Когда же Питу слово в слово повторил фразу, Бийо вскричал:

– Там так и сказано? Так и сказано?

– Ну да, – отвечал Питу.

– Муниципалитет написал, что король – король свободного народа?

– Да, папаша Бийо.

– Но раз народ свободен, он имеет право подарить королю свою кокарду! – воскликнул фермер.

С этими словами он одним прыжком оказался перед королем, который как раз вышел из кареты и стоял перед ведущей к ратуше лестницей.

– Государь, – начал он, – вы заметили, что у бронзового Генриха Четвертого на Новом мосту национальная кокарда?

– И что же? – осведомился король.

– Государь, раз Генрих Четвертый носит трехцветную кокарду, стало быть, ее можете надеть и вы.

– Разумеется, – замялся Людовик XVI, – если бы у меня была…

– Ну что ж, – подняв руку, громко продолжал Бийо, – от имени народа я вручаю вам эту кокарду вместо вашей, примите ее.

Байи подошел поближе.

Король был бледен. Он начинал чувствовать, что дело заходит слишком далеко, и вопросительно взглянул на Байи.

– Государь, – проговорил тот, – это отличительный знак всех французов.

– Раз так, я ее принимаю, – согласился король, беря кокарду у Бийо.

И, сняв белую кокарду, он прицепил себе на шляпу трехцветную.

По площади прокатилось оглушительное победное «Ура!»

Раздосадованный донельзя, Жильбер отвернулся.

Он считал, что народ слишком уж быстро берет верх, а король слишком слабо сопротивляется.

– Да здравствует король! – выкрикнул Бийо, дав тем самым сигнал еще к одному взрыву приветственных возгласов.

– Король мертв, – прошептал Жильбер. – Во Франции нет больше короля.

От места, где стоял король, до залы, где его поджидали, в мгновение ока образовался стальной свод из тысячи поднятых и скрещенных шпаг.

Король прошел под этим сводом и скрылся в здании ратуши.

– Это не триумфальная арка, – заметил Жильбер, – это Кавдинское ярмо. – И со вздохом добавил: – Боже, что скажет королева!

VIII. Что происходило в версале, пока король слушал речь в муниципалитете

В ратуше короля ждал весьма лестный прием: его назвали там «восстановителем свободы». Когда его попросили сказать что-нибудь, – а жажда словопрений становилась день ото дня все сильнее, и Людовику захотелось в конце концов выяснить, о чем думает каждый, – король приложил руку к сердцу и проговорил:

– Господа, вы можете всегда рассчитывать на мою любовь.

Пока он слушал в ратуше сообщения правительства – ведь с этого дня во Франции рядом с престолом и Национальным собранием существовало и подлинное правительство, – народ на площади знакомился с прекрасными королевскими лошадьми, раззолоченной каретой, а также лакеями и кучером его величества.

С той минуты, как король вошел в ратушу, Питу, благодаря полученному от папаши Бийо луидору, развлекался тем, что из голубых, белых и красных лент изготавливал одну за другой кокарды национальных цветов самой разной величины и украшал ими уши лошадей, упряжь и вообще весь экипаж.

Глядя на него, многочисленные последователи превратили карету его величества в настоящую лавочку кокард.

Кучера и выездных лакеев стало буквально не видно под кокардами.

Несколько дюжин запасных кокард были засунуты внутрь кареты.

Следует признать, что г-н де Лафайет, не слезавший с лошади, пытался разогнать этих ярых приверженцев национальных цветов, правда, безуспешно.

Поэтому, когда король вышел и узрел все это великолепие, он лишь пробормотал:

– Ну и ну!

Затем движением руки он подозвал к себе г-на де Лафайета.

Опустив шпагу, г-н де Лафайет почтительно приблизился.

– Господин де Лафайет, – заявил король, – вы мне были нужны, чтобы сказать вам следующее: я утверждаю вас в должности командующего национальной гвардией.

И под восторженные крики король забрался в карету.

Что же касается Жильбера, то он, не беспокоясь более за короля, остался в зале заседаний вместе с выборщиками и г-ном Байи.

Его наблюдения еще не завершились.

Услышав громкие крики, сопровождавшие отъезд короля, он подошел к окну и бросил последний взгляд на площадь, желая посмотреть, что будут делать его деревенские знакомцы.

Судя по всему, они все еще были лучшими друзьями короля или по крайней мере казались таковыми.

Внезапно Жильбер увидел, что по набережной Пельтье быстро приближается покрытый пылью всадник; толпа покорно и с почтением расступалась перед ним.

Добрые и услужливые люди с улыбкою повторяли:

– Королевский офицер! Королевский офицер!

Навстречу офицеру неслись выкрики: «Да здравствует король!», женщины похлопывали белого от пены коня.

Офицер добрался до кареты в тот миг, когда лакей затворил за королем дверцу.

– А, это вы, Шарни! – воскликнул Людовик XVI.

Потом вполголоса добавил:

– Ну, как там дела?

И – совсем тихо:

– Как королева?

– Очень обеспокоена, ваше величество, – ответил офицер, чуть ли не просовывая голову в карету.

– Вы возвращаетесь в Версаль?

– Да.

– Ну, так успокойте наших друзей, все прошло как нельзя лучше.

Шарни поклонился и, подняв голову, увидел г-на де Лафайета, делавшего ему дружеские знаки.

Шарни подъехал, и Лафайет протянул ему руку, но толпа оттеснила королевского офицера вместе с лошадью на набережную, где благодаря неусыпным заботам национальных гвардейцев люди были выстроены шпалерами для проезда короля.

Король велел ехать шагом вплоть до площади Людовика XV, где к нему присоединилась нетерпеливо поджидавшая его охрана. Нетерпение овладело всеми до такой степени, что с этого момента лошади побежали – и чем дальше, тем резвее.