Анж Питу (др. перевод)

И вот в разгар этой дискуссии народ ворвался в ратушу. Он организовался сам собой. Он готов был действовать. Ему не хватало только оружия.

В это время послышался стук колес подъехавшей кареты. В ней сидел купеческий старшина, которого все-таки не пропустили, хотя он всячески ссылался на приказ короля, требующего его к себе, и силой возвратили в ратушу.

– Оружия! Оружия! – закричали со всех сторон, когда увидели его.

– У меня нет оружия, – сказал он, – но оно должно быть в Арсенале.

– В Арсенал! – раздались крики в толпе.

И уже почти шесть тысяч человек устремились на Гревскую набережную.

Но в Арсенале было пусто.

Вопя и бранясь, они вернулись к ратуше.

У де Флесселя не было оружия, вернее, он не хотел его давать. Но народ давил на него, и Флесселю пришло в голову отослать его в картезианский монастырь.

Картезианцы открыли ворота. Монастырь обыскали, но не нашли даже карманного пистолета.

А в это время Флессель, узнав, что Марат и Бийо все еще заняты в подвалах ратуши раздачей пороха, предложил послать депутацию к Делоне и попросить его убрать пушки.

Дело в том, что вчера более всего толпу раздражали пушки, длинные шеи которых высунулись между зубцами крепостной стены. Флессель надеялся, что, ежели они спрячутся, народ удовлетворится этой уступкой и спокойно разойдется.

Едва депутация отправилась, как возвратилась разъяренная толпа.

Услышав ее рев, Бийо и Марат поднялись во двор.

Флессель с внутреннего балкона пытался успокоить народ. Он предложил декрет, который обяжет округа отковать пятьдесят тысяч пик.

Народ был готов согласиться на это.

– Нет, решительно этот человек – предатель, – пробормотал Марат и повернулся к Бийо: – Отправляйтесь в Бастилию. Через час вы увидите, что я приведу к вам двадцать тысяч человек, и у каждого будет ружье.

Бийо сразу проникся доверием к этому человеку, чье имя было настолько широко известно, что даже он слышал его. Фермер не стал интересоваться, как и какими средствами Марат собирается достичь этого. В толпе находился какой-то аббат, который, разделяя общий энтузиазм, кричал вместе со всеми: «На Бастилию!» Бийо недолюбливал священников, но этот ему понравился. Он предложил ему продолжить раздачу пороха, и храбрый аббат согласился.

Марат вскочил на каменную тумбу. Вокруг стоял невообразимый шум.

– Тихо! – крикнул он. – Меня зовут Марат! Я хочу говорить!

Тут же, как по мановению волшебного жезла, шум умолк, и все взоры обратились к оратору.

– Вы хотите оружия? – спросил Марат.

– Да! – заревели тысячи глоток.

– Чтобы взять Бастилию?

– Да!

– Идемте со мной, и у вас будет оружие.

– Куда?

– В Дом инвалидов! Там двадцать пять тысяч ружей. В Дом инвалидов!

– В Дом инвалидов! – взревела толпа.

– Ну что, вы, значит, в Бастилию? – обратился Марат к Бийо, который вызвал к себе Питу.

– Да.

– Погодите. Может статься, что вам понадобится помощь до прихода моих людей.

– Очень даже возможно, – согласился Бийо.

Марат вырвал листок из маленькой записной книжки и написал карандашом два слова: «От Марата».

Потом нарисовал какой-то значок.

– Хорошо, – сказал Бийо, – но что прикажете мне делать с этой запиской, ведь на ней нет ни адреса, ни имени того, кому я должен ее передать.

– Что касается адреса, то у того, кому я вас рекомендую, его нет, а имя его прекрасно известно. Спросите у первого встречного рабочего, знает ли он Гоншона, Мирабо простого народа.

– Гоншон [120] . Запомни эту фамилию, Питу.

– Гоншон, или Гоншониус. Запомню, – отвечал Питу.

– В Дом инвалидов! В Дом инвалидов! – со все возрастающей свирепостью раздавались крики из толпы.

– Ну, иди, и да предшествует тебе гений свободы! – напутствовал Бийо Марат и тоже крикнул: – В Дом инвалидов!

120

Гоншон – в прошлом судейский «оратор» Сент-Антуанского предместья.

И он направился по Жеврской набережной, а за ним потекли уже более двадцати тысяч человек.

Бийо же оставил себе примерно шестьсот человек – тех, у кого были ружья.

И вот, когда они повернули вниз по течению реки, а другие – к бульварам, в окне появился купеческий старшина.

– Друзья, – спросил он, – а почему у вас на шляпах зеленые кокарды?

То были листья каштана, предложенные Камилем Демуленом; многие их нацепили, увидев у других и даже не зная, что это значит.

– Надежда! Надежда! – закричали несколько человек.

– Да, но цвет надежды в то же время является цветом графа д’Артуа. Иль вы хотите выглядеть так, будто носите ливрею принца?

– Нет! Нет! – завопил согласный хор голосов, причем Бийо кричал громче всех.

– Тогда смените кокарду. И уж коль вы желаете носить чей-то цвет, то пусть это будет цвет нашего родного города Парижа – синий и красный. Да, да, друзья мои, синий и красный [121] .

121

Позже г-н Лафайет обратит внимание на то, что синий и красный – это цвета Орлеанского дома, и прибавит к ним белый, сказав тем, кому он предложил это добавление: «Я даю вам кокарду, которая обойдет весь мир». – Примеч. автора.

– Да! Да! – заорали все. – Синий и красный!

С этими словами люди стали срывать зеленые кокарды, требовать ленты, и в тот же миг, словно по волшебству, распахнулись окна – из них посыпались красные и синие ленты.

Но хватило их едва ли на тысячу человек.

Тогда были розданы, разрезаны, порваны передники, шелковые платья, шарфы, занавески; из лоскутьев сделаны банты, розетки, перевязи – их уже достало на всех.

После этого маленькая армия Бийо тронулась в путь.

По дороге она пополнилась: на всех улицах Сент-Антуанского предместья к ней присоединялись самые отчаянные, самые отважные люди из народа.

В относительном порядке все дошли до конца улицы Ледигьер, где уже было множество любопытных, которые – кто робко, кто спокойно, а кто и с негодованием – глазели на залитые ярким солнцем башни Бастилии.

Проход барабанщиков по Сент-Антуанскому предместью, затем сотни французских гвардейцев по бульвару и, наконец, прибытие отряда Бийо, выросшего до тысячи – тысячи двухсот человек, в один миг изменили облик и настроение толпы: робкие осмелели, спокойные возбудились, негодующие стали выкрикивать угрозы.