Апланта

Моя остановка. В последний раз окидываю взглядом молодого человека и выхожу из трамвая. Прощай, незнакомец! Ты никогда не узнаешь, что стал для меня эталоном. Спасибо тебе! Теперь я точно знаю, что мне нужно.

К моей радости, магазин оказался битком забит финскими белыми курточками с капюшоном и металлическими пластинами вместо пуговиц, а также французской туалетной водой с запахом свежего огурца. Точь-в-точь как у моего трамвайного эталона.

Не раздумывая, покупаю курточку и бутылочку с зеленоватой жидкостью. На это уходят все деньги до копейки. Домой возвращаюсь пешком. Не то чтобы я боялся ездить зайцем, без билета. Нет. Просто не люблю.

Да и дорога совсем не в тягость. Теперь, когда есть белая финская курточка и французская туалетная вода, у меня точно начнется новая жизнь. И никакой Шурик не посмеет сказать, что я одет по-дурацки.

Много времени не понадобилось, чтобы осознать: финская курточка с капюшоном сидит на мне, как на корове седло. Шурик сказал бы "по-дурацки".

Не могу понять, почему на молодом человеке в трамвае такая в точности курточка смотрелась красиво, а на мне ужасно. Неудача с курткой действует удручающе. Даже французская туалетная вода уже не в радость. Скверно! Стыдно перед родителями. Их деньги потрачены зря.

Вечером демонстрирую покупки. Хотел показаться только родителям, но пришла сестра, а за ней подтянулся Борис. Сидят, смотрят, оценивают.

Курточка резко не нравится всем. Французская туалетная вода сначала не понравилась маме, а после озвучивания цены также и отцу. Сестра от комментариев воздерживается. Борис нюхал воду до тех пор, пока я не отнял флакон.

– Белый балахон и одеколон нужно вернуть в магазин, - говорит мама.

Отец не соглашается.

– Балахон вернуть можно, а вот одеколон - это вряд ли.

Ничего возвращать не собираюсь!
– категорическим тоном заявляю я.
– Вы ничего не понимаете в моде.

– Я тебя знаю - ты эту куртку носить не будешь?!
– полувопросительно заявляет отец.

Справедливая догадка отца меня буквально взрывает.

– Откуда ты знаешь!
– кричу я.
– Если вам жалко денег, то так прямо и скажите.

Отец всегда был добр ко мне. Вот и на этот раз он первым меня жалеет.

– Сынок, мы ведь ничего. Если балахон нравится, носи на здоровье. И не думай, пожалуйста. Нам денег не жалко. Правда, мать?

Мама неопределенно хмыкает. Борис улыбается. Сестра отворачивается. Меня всего трясет.

– Никогда, слышите, никогда больше не возьму у вас денег! Ни копейки!
– провозглашаю я приговор.

Так всегда: чем справедливее родители, тем сильнее я раздражаюсь. И пока не выплесну на них всю желчь, не могу остановиться. При этом я их искренне люблю. Необъяснимый парадокс!

На этот раз я захожу слишком далеко. Обычно сдержанная мама тоже начинает меня жалеть. Жалеет она не словами (слова - прерогатива отца), а делами. Мама жарит целую сковородку мяса. С утра у меня во рту не было маковой росинки, поэтому съесть всю сковороду не составляет труда. Насытившись, немного успокаиваюсь и прихожу в себя. Пытаюсь поговорить с родителями по-доброму. Интересуюсь, как у них дела на работе. Но родители - в своем репертуаре. Они сразу начинают нести чепуху.

– Послушай, сынок, - говорит отец.

Я весь внимание, папа, - отвечаю я, предчувствуя недоброе.

– На дворе ноябрь, холодно и сыро, а ты ходишь с непокрытой головой.

Я отлично понимаю, к чему отец клонит, но начинаю валять дурака.

– Да что ты говоришь?
– ерничаю я.
– А я и не знал. Так, так, ну и что из этого следует?

– Как это "что"? Ты можешь простудиться, заболеть. Наконец, ты можешь окончательно облысеть.

Далась им моя лысина!

– Ну, облысею, и что дальше?

Отец уже не знает, как со мной разговаривать, и тогда я выдаю с оттенком упрека:

– Да, папа, у меня нет шапки! И ты прекрасно знаешь, что у меня нет денег. Если тебе нравится издеваться, пожалуйста, продолжай.

– Зачем ты так? Я хотел сказать, что дам тебе деньги на шапку.

Покосившись на маму, отец уточняет:

– Не сейчас, конечно. Сейчас я на мели, но на днях у меня получка. А пока носи мою шапку.

– Кроличью?
– уточняет мама.

– Другой у меня нет, - напрягается отец.

– Да ей в обед сто лет. Такую он не наденет.

– Что значит "наденет, не наденет?" - сердится отец.
– Неправильная постановка вопроса. Посмотри на него: три волосинки осталось.

– Послушайте, может быть, хватит?!
– срываюсь я.

Если бы маленькая комната была моею, я ушел бы туда. А сейчас мне некуда деваться. Отец обнимает меня за плечи и трясет, как грушу.

– Ничего, сынок, дай только срок, купим тебе и шапку, и брюки, и целый костюм. И бог с ней, с лысиной. Я где-то читал, в мире каждый четвертый мужик - лысый. Можно сказать - болезнь века. Я всю жизнь лысым прожил, и ничего. Бабы нас не за это любят. Правда, мать?

– Мели, Емеля, твоя неделя, - сердится мама. Она женщина строгих моральных принципов и шалопутных разговоров не поощряет. Отец уходит и возвращается с шапкой-ушанкой из крашеного кролика.

– Держи, сынок. Подарок.

Часть 4. Сестра.

Длинно звонят в дверь. Открываю. На пороге улыбающийся Борис. Он жует жвачку. Его влажные губы ходят кругами, как у коровы. В глазах нездоровый блеск. От него разит водочным перегаром и ментолом.

– Тебе делать нечего?
– злюсь я, - звонишь по десять раз! Здесь не глухие!

Борис вваливается в дом, как падает.

– Ох, чувачок, - тянет он, - ну и погуляли мы! Такую продуктовую палатку разбабахали - это нечто на что-то! И чего там только не было! Ну все было: и водка, и коньяк, и пиво, и креветки, и черная икра... короче, все! Только того... извини, ничего не принес. Командир, сука, после службы затащил к себе. Как были с сумками, так и пошли. А от командира, сам понимаешь, заныкать ничего нельзя. Умный, черт! Увидит, хвоста накрутит. Мы с друганами взяли того... все схавали, чтоб, значит, ни ему, ни нам ничего не досталось. Вот такие пироги с котятами, чувачок.

Борис говорит так, как будто уверен, что я должен умереть от зависти. Демонстративно ухожу, не дослушав.

Неплохо живут работники внутренних дел. На службу являются, когда хотят. На халяву жрут и пьют, да еще зарплату получают. Может, и вправду мне податься в ментовку?

Представляю, как утром на кухне мы с Борисом пьем чай. Оба в казенных трусах и майках. Чай помешиваем указательными пальцами. И вот, затянутые в форму мышиного цвета, звеня подковами, излучая запах гуталина, мы чешем на службу. Идем брать очередную торговую точку. Весело! У нас с Борисом общие заботы и общие интересы. Мы понимаем друг друга с полуслова. Мы - друзья навек и, если будет нужно, умрем друг за друга. Да... это даже не смешно!