Аплодисменты
Шрифт:
К нам заглянул папа.
— Извиняюсь, не помешаю?
— Нет, что Вы, наоборот. Люся о Вас так много рассказывала…
— Ето она можить. Про роднога отца нагаварить, чего, можить, и не нада… А ты чечеточку бьешь?
— Что?
— Чечеточку, гаварю, бьешь?
— Н-нет…
— А на аккордевончике играешь?
— Н-нет…
— А Люська усе чисто вмеить. И чечеточку, и на аккордевончике. Ну, я пойду вам чайку поставлю…
— Пап! Так Кира же не актриса. Она режиссер!
— Ах ты, мамыньки родныи! Я вот так близко и не видев женщину, якая режиссер. Я хочу у Вас попросить… Знимите меня
Кира смотрела на него, и я чувствовала, что папа ей чрезвычайно интересен. И точно. Она сказала, что хотела бы его снять.
— Вы знаете, если только у меня будет картина, мы обязательно с Вами встретимся. Обязательно…
Но в работе у нее тоже долго не ладилось.
— Лель! Я тебе гаварив, што я ще ув историю попаду! Сегодня до Люси режиссер приходила. Баба такая… ничегинька особеннага. Они з Люсюю уместе в Герасимова вчились. Знаешь, она в меня прямо улюбилася. Гаварить: «Як же ето я раньше з Вами не познакомилася. Такой артист пропадаить».
В 1978 году я снялась в небольшой эпизодической роли в фильме Киры Муратовой «Познавая белый свет».
Она мне показывала отснятый материал. На экране шла сцена знакомства главного героя с характерным, эксцентричным вторым героем. Главный герой называет свое имя и ждет ответа. «А ты чечеточку бьешь?» — неожиданно спрашивает второй герой. В просмотровом зале раздался смех, а на экране этот второй герой стал проделывать замысловатые каскады чечетки…
— Кира! Как здорово! Приглашали балетмейстера? Правильно, ради этого стоит. Прекрасный ход! — Я хохотала от удовольствия, а потом вдруг осеклась и посмотрела на Киру.
— Узнала?
Я заплакала…
Папа собирал вырезки из газет, где было написано обо мне, — и хорошие рецензии и плохие — и аккуратно их подклеивал. Папа не пропускал ни одного моего фильма в повторном прокате. А когда с 1963 по 1966 год я работала в театре «Современник», папа с мамой специально приезжали в Москву, чтобы посмотреть спектакль с моим участием. Где бы папа меня ни видел: в кино, по телевизору, в концерте или слушал по радио, он всегда плакал. В «Современнике», играя на сцене, я каждую минуту чувствовала, что папа сейчас плачет и что в темном зале мелькает его белый платок.
В спектакле «Голый король» по пьесе Евгения Шварца я играла гувернантку. Это острохарактерная роль. Длинный острый нос, черный парик, скрывающий лоб до бровей, вместо глаз — черные точки.
В антракте мама объясняла папе суть пьесы. А в конце спектакля, когда все актеры выходят на поклоны без грима, папа чуть не разрыдался, еле сдержался:
— Лель, што ж ето? Не могли ей роль якую подобрать? Вышла на сцену у самом конце, покланялася, и усе. Не могу, Лель, жалко дочурку…
— Марк! Люся играла одну из интереснейших ролей. Ты что, не узнал Люсю? Она играла смешную гувернантку, ты же смеялся, Марк.
— Вон тую, што с длинным носум? А, мамыньки родныи! Ах, ты ж моя птичка дорогенькая! Смотри, родную дочурку и не познав… Во, брат…
А меня потом просил, чтобы я больше таких уродов не играла:
— Хай етих уродов другим дають, хай поишуть. А ты в меня красивая, ззящненькая.
В программках, среди действующих лиц, в конце было написано: девушка — Гурченко, прохожая —
Гурченко, манекенщица — Гурченко, девушка с монеткой — Гурченко.— Тибе з етаго театра надо втикать. Тут в тибя ничегинька не выйдить.
Папа первый произнес мои мысли вслух.
Но я ждала. Надеялась на роль… а потом отболело. Я ушла из «Современника». Ушла в никуда. Зато с легким сердцем. А жаль. Большой заряд пропал. Но жизнь в театре меня закалила. Я не жалею, что работала в «Современнике».
Я много ездила по стране с концертами — заработаю денег, приеду в Москву… «Звонили мне?» Папа и мама сразу меняют тему, что-то возбужденно рассказывают, я им подыгрываю, а все втроем думаем об одном: «Не звонили». Ну что ж…
Пойду в комиссионный магазин, куплю тарелку, повешу на стенку и долго на нее смотрю.
— Надо, дочурка, иметь про черный день, а ты на ерунду… Надо копейку беречь. Вон як она достается, вся осунулась.
— Хи-хи-хи, с каких это пор ты, Марк, котик, стал такой бережливый?
— Утикай, я щас з дочуркою разговариваю.
— Папочка, дорогой, а кто первый начал? А бронзовое зеркальце, а бисерное платье?
— Эх, таго платтика никогда не забуду. Ето я тибе настыящий вкус привив. Што да, то да, што там гаварить. А теперь, дочурка, такое время, работы у кино нема, надо придержаться, а ты усе стены тарелками позавалила! Хай воздуху у доме больше будить.
Когда ко мне приходила подруга Надя, папа ее водил по комнате и рассказывал, как экскурсовод:
— Во, Надь, шо она делаить, глянь. Вот за етага пацана учера двадцать рублей улупила!
«Пацан» — это небольшая миниатюра на фарфоре «Павел Первый в детстве со щеглом в руке».
Еще раньше у меня в доме появилась картина, на которой ангел-работник летит строить божий храм. В одной руке у него клещи, в другой молоток. Папа рассматривал картину, удивлялся, что она написана не на полотне, а на дереве.
— Марк Гаврилович, а почему он с клещами и молотком?
— Надь, я сам смотрю на него, смотрю. Думаю, ведь ангел, ведь ще ребенык, а вже слесырь. — И тут же краем глаза наблюдал за реакцией. С тех пор у нас картина с ангелом так и называлась «Слесарь».
— Марк, — говорила мама во время ремонта, — не разбей «пацана». А «Слесаря» будем перевешивать в другое место?
И никто уже не смеялся. Привыкли.
Надя Мухина папе очень нравилась. Это обаятельная женщина со вздернутым носиком и прелестной улыбкой, по профессии инженер. Она так внимательно слушала папины рассказы, так искренне смеялась, что лучшего собеседника для него и представить было нельзя. В Москве он друзей еще не завел и потому страдал без общения. Кроме того, Надя еще была и «дамочка» в папином вкусе. И он ее ждал…
— Почему Надя до тибя не приходить? Может, она на што-то обиделася?
— Да нет, папа, не выдумывай.
Приходила Надя. Все папины болезни как рукой снимало. Он был здоров, бодр и весел. Угощал Надю чаем, медом, настоятельно советовал пить молоко. И невозможно было поверить, что пятнадцать минут назад он просил маму поставить банки, заварить траву, кряхтел:
— Вот уж точно, не сегодня-завтра помру. Останисся одна, тогда успомнишь Марка. Такого раба больший в тибя не будить. Ну, ты-то одна не задержисся, дай тибе бог счастья. А мне пора на покой…