Апокалипсис отменяется (сборник)

Пистолет?!

В парализованном паникой мозгу пронеслась бестолковая мысль о нелепости смерти в грязной подворотне человека, что стоит у порога бессмертия. Человека, что…

Сзади налетело, по плечу хлопнула ладонь, обрадованно громыхнуло:

— Андрей Викторович, ты?

Я вздрогнул всем телом, колени подогнулись от страха. Но перед глазами уже возникла знакомая физиономия Ищенко.

— И ты подворотнями? — спросил он мрачно. Оглядел переулок, скривился. — Черт, довели науку, прячемся, как зайцы.

Я нервно рассмеялся, по телу прокатилась волна облегчения. Ноги стали ватными, я едва не упал, пришлось облокотиться о стену. Но голос предательски дрогнул:

— Да-да, Семен, это я. По подворотням, ха-ха.

Ищенко замолчал на полуслове, я понял, что говорю бессвязно и торопливо. Черт! Вот уж действительно, довели науку! Который день скрываемся, уже тени собственной шарахаемся!

Семен взволнованно вглядывается в мое лицо, в глазах жалость и сочувствие, хотя я старше всего на десяток лет. А для мужчины шестьдесят лет — не возраст.

— Ты точно в порядке? — спросил Ищенко с недоверием.

Сердце еще колотится, в ушах грохочет водопад крови, но щеки уже заливает стыдливая краска. Терпеть не могу сочувствия, чужая жалость унижает!

Я выпрямился, сказал со злостью:

— Нормально, Семен. Голова что-то закружилась…

Ищенко отступил на шаг, огромный, даже для века акселерации, массивный. Атлетическую фигуру, как всегда, обтягивает безукоризненно выглаженный костюм, хотя ткань трещит от бугрящихся мышц. На гладко выбритом лице отразилось сомнение, холеные пальцы машинально скользнули по волосам.

— Точно нормально? Ты будто призрака увидел.

— Чего подкрадываешься?! — огрызнулся я. — Мне уже не двадцать лет, так можно и до инфаркта довести.

Он развел руками, сказал виновато:

— Андрей Викторович, да я ж не подкрадывался. Топал как бегемот.

Странно, но где-то в глубине души я вдруг пожалел о том, что сзади появился всего лишь сослуживец. Соблазн закончить разом все проблемы оказался даже больше, чем я предполагал. Образ пистолета, выбрасывающего в облаке раскаленных газов пулю, медленно угасал.

Чтобы переменить тему и скрыть постыдную дрожь в коленях, я спросил:

— Толпа на месте?

Ищенко зло усмехнулся, блеснули крупные, здоровые зубы.

— А где ж ей быть? Ты что, новости совсем не смотришь?

Я неуклюже пожал плечами, извиняясь за неразвитость. Зато на телевизоре так красиво смотрятся модели шаттлов. Это комп у меня самый навороченный, с плазменным монитором три-дэ, колонками для рок-концертов, системником по цене автомобиля. А телевизор еще тот, из девяностых.

Семен сжал кулаки, глаза недобро блеснули. Он сказал мрачно:

— Людей стало еще больше. И откуда столько? Кто их гонит на все эти демонстрации?!

Я покачал головой.

— Кому-то выгодно, чтобы нам мешали.

Один грязный переулок сменялся другим. Иногда мы спугивали бомжей из мусорных контейнеров, тогда нам вслед неслась жуткая ругань, пьяные проклятья. Ищенко еще долго говорил о толпе перед клиникой. Рассказал, что двое больных уже умерли, так и не успев получить медицинскую помощь. Санитары просто не смогли пробиться сквозь столпотворение. Толпе плевать, что в клинике мы снимаем всего одно помещение и что нелепая демонстрация калечит, а теперь еще и убивает людей, которым требуется немедленная помощь. Власти пока смотрят сквозь пальцы, слишком заняты иными делами.

— В метро не протолкнуться, — пожаловался Семен. — И все разговоры только о нас. Не поверишь, Андрей Викторович, нас как только не называют!

— Да не думай ты об этом, все нормализуется, — сказал я с уверенностью, которой не ощущал. — С первопроходцами так всегда. Сначала проклинают, потом боготворят.

— А наоборот нельзя?

— С толпой — нельзя…

Обшарпанная стена кирпичного дома ощерилась углом, распахнула чрево такого же, как и все остальные, проулка, грязного и замусоренного. Около черного хода, очевидно, одного из магазинов спорят двое парней. Обоим лет по двадцать, в дурацких гавайских шортах и розовых футболках. Крики далеко слышны в недоброй тишине задворок.

— …На кой оно тебе, Димон? Ты свои бабки для прокорма богатеньких отдавать будешь?

— Да ты че? Я че, лох, че ли?!

— Уроды, уже на бессмертии спекулируют, козлы!

— Ага, козлы! — поддержал первый пацан. — Я вчера по жвачнику смотрел, что эти сволочи сами толпу перед клиникой собрали. Бабло отвалили, реклама такая, черный пиар называется! Во твари! А пингвины в Африке уже с голодухи дохнут!

— Ты че, Димон? Пингвины в Австралии. А в Африке дети негров дохнут от СПИДа!

Первый тупо вытаращился, разъяренно выдохнул:

— Вот бакланы! Там же дети дохнут, а они бессмертия захотели!.. Говорят, мол, расширение сознания — первый шаг к вечному будущему.

Пацаны, увидев нас, замолчали, проводили подозрительными взглядами. Ищенко, в дорогом костюме, с развитой мускулатурой, похож на вышибалу, что тащит седого старика на расправу.

Мы скользнули мимо, все в современном обществе обходят друг друга стороной, но Ищенко вдруг обернулся:

— Разве бессмертие — плохо?

Я вздрогнул от неожиданности, ну зачем он лезет?! Все равно бессмысленными разговорами делу не поможешь!

На Ищенко посмотрели с неприязненным отвращением, как на сифилитика. Помолчали, показывая, что с идиотами не разговаривают, но все же снизошли.

— А ты че, хочешь МакЛаудом быть, га-га? — И, не дожидаясь ответа, пацан скривился. — Это скучно, чувак. Ты сам подумай, что я буду тыщу лет делать?

Я тайком дернул Семена за рукав, но тот упрямо спросил:

— Что «скучно»? Бессмертие?

Пацан скривился, лениво цыкнул.

— Ну да.

— Но почему «скучно»? — не унимался Семен. — Разве тебе не хочется поездить по миру, в космос слетать?

Пацан замялся, с аргументами у таких туговато, просительно посмотрел на собеседника. Но тот со странным упрямством рассматривал меня. Прямо мурашки по коже от его змеиного взгляда, будто я белогвардеец перед красным комиссаром. Или грешник в застенках инквизиции.

— Ну… скучно все. Одни и те же лица… и вообще все…