Апокалипсис в шляпе, заместо кролика. Ковчег

– Если вы считаете, что большее количество претенденток, увеличивает шанс на удачливый в итоге выбор, то давайте увеличим число отбираемых лиц. – С застывшей маской серьёзности на лице, сказал программист. А Илия или для программиста курьер, ничего не имеет против такого увеличения для себя работы.

– Как скажите. – Без всякой живости и чувственности в голосе ответил Илия. Отчего программист, всё своё время проводящий в обществе бездушных машин, даже на мгновение усомнился в человечности этого курьера. То ли своим мистифицированием передразнивающего эту бездушность, выраженную в машинной оболочке, то ли он на самом деле до бездушности чёрствый человек, в котором нет ничего человеческого. И это с одной стороны будет полезно для его использования в планах программиста, а с другой стороны, может внести некоторые осложнения.

Но видимо плюсы в курьере перевесили все его без человеческие минусы, и программист приступает к детализации параметров искомой девушки. И здесь он не продемонстрировал какую-то особенную независимость взглядов на противоположный пол. Всё, как и у самого обычного, среднестатистического человека, с его видами и реальными, то есть реализуемыми взглядами на себя и на ту, с кем ему будет в самый раз и комфортней рядом на диване перед телевизором сидеть.

Так большая часть из приведённых им параметров искомой им девушки, – а для чего он её именно такую искал, он не объяснил, а Илия и не спрашивал, – соответствовала всему тому, что в данный исторический момент считалось эталоном природной красоты, пока что без вмешательства искусственных украшательств девушек, всегда так стремящихся к своему совершенству, что никаких нервов и сил не хватит их от этого отговорить, – хочу такие же дутые губы как у той с журнала лапуси. Так что будет интереснее послушать, что на этот счёт думают люди с фантазией и воображением, чем слушать сухую статистику цифр этого программиста, видящего человека, а тем более прекрасную его часть, в виде матрицы цифр, со своим значением.

Что, собственно, и сделал Илия, пропустив мимо своих ушей основную часть сказанного программистом, разбавив всё это своей фантазией. Где он представлял из себя знатного поставщика первых невест в разные высокородные дома Лондона и других Парижей, к которому загодя записывались на аудиенцию и дружеский приём, если ему это будет угодно, и ты ему угодишь, со всего света послы различных, в том числе и не дружественных его гражданскому единоначалию государств.

Барин Никодим и его таинственный посетитель, явно выдающийся и выдающий себя за другого человека, и непонятно кто.

– Кого там в такую рань чёрт принёс?! – закричит на своего слугу Прошку, высокородный вельможа Илия, ударившись затылком об стенку кровати от неожиданности, вызванной прозвеневшим в сенях звонком колокольчика.

А Прошка и сам знать не знает, кто может в такую рань припереться к ним, к тому же тогда, когда он ещё со вчерашнего пьян, и само собой и до сих пор так и не может уразуметь, что за такая громкая потребность в нём возникла, и где он сейчас находится. И только тогда, когда вельможа Илия, второй раз подскочил на своей барской кровати точно по второму звонку, Прошка, хоть с трудом, но догадался о месте своего сейчас пребывания – он, как ему кажется, и это вроде может оказаться истинной правдой, забрался под кровать барина Илии, и там, в пыли пола и снятых с ног тапочек Илии, без задних ног, как младенец спал.

И он бы, пожалуй, и дальше продолжил наслаждаться этим своим уединением под кроватью Илии, где вся эта пыль и даже тапочки Илии, пропахшие его ногами, ему не только не мешали, а вносили собой особый комфортный контекст в его нахождение здесь, – он, есть такое сонное дело, местами чувствовал себя барином, – если бы не этот резкий подъём его сиятельства барина Никодима (под таким величавым именем был всем и в том числе и Прошке известен Илия), который в своих впопыхах вдруг соизволил наступить не на пол, а на вытянувшиеся из под его кровати ноги Прошки (вот эта его, отчасти дерзость с замахом на местные барские установления с вытянутостью ног, и придала его сну такую аллегористическую сладость – он спал без задних ног, кентавр оборзевший). И как только барин Никодим так оступился на Прошкиных ногах, то вслед за этим получает своё развитие новая история, с подскоком до самого своего потолка Прошки, который само собой оказался самым дном барина Никодима, фигурально являющимся дном его кровати, и падением барина Никодима до тех низов пола, где сейчас пребывал в своём обстоятельстве возлежания Прошка.

И как только барин Никодим в своём полёте не совсем зрело: «Ё*-ты!», прошёлся по всем супостатам и неприятелям его, почти что стопроцентного дворянского рода, – из столбовых мы дворян, с купеческой червоточиной только со стороны зятя Афанасия Душезлобного, но зато купца первой гильдии, – и в итоге шмякнулся головой об пол, где он, получив лёгкое сотрясение, на пример высоких господ называемых новым иностранным словом «контузией», в общем, слегка оконфузившись от переизбытка внутри себя пара и энергии, которая в своей совокупности и значимости в тот же момент вышла из себя, то есть и самого Никодима в том месте, о котором не говорят в приличном обществе, но все при этом на этом месте сидят и имеют его в виду, когда о ком-то говорят, то тут-то ему на глаза и попадается этот запропастившийся Прошка. Который сидит под кроватью, уперевшись макушкой головы об дно кровати, и без всякого живого уразумления, в состоянии, ни жив, ни мёртв, смотрит на Никодима.

– Ах, вот ты куда подевался, подлец! – первое, что проскальзывает в лице Никодима, когда он так и в таком своём положении увидел этого подлеца Прошку. И сейчас бы в этого Прошку чего-нибудь, да тот же тапочек, запульнуть не мешало, за его пренебрежение установленным им, Никодимом, правилам в его барском доме, но ничего такого нет под рукой у Никодима, да и он сейчас находится не в том положении, чтобы предпринимать такие решительные действия. При этом Никодим не имеет никакого права пренебрегать данной ему от бога и его величеством властью, таскать за уши провинившихся холопов, которые не проявляют должного почтения к нему (сволочи, не снимают шапок при встрече с ним, а то, что он с них давно уже все поснимал, его как то совсем не волнует) или не усердствуют в деле увеличения его благосостояния, ну и само собой, пороть дюже приглянувшихся ему девок.

Но вот только Никодим, хоть и строгий, и быстрый на расправу с холопами, а особенно с супостатом барин, он в тоже время слишком зациклен на справедливости. И он прежде схватить холопа за его рваное ухо, должен для себя обосновать этот свой поступок, а как только он всё это должно за аргументирует в морду этому без шапки холопу, то тогда уже можно приступить и к наказанию.

И Никодим, находясь в не слишком удобном для самого себя положении, в определённо падучем, посмотрел, посмотрел на Прошку, да и для нахождения истины задал ему вопрос:

– Ты чего, подлец, там делаешь?

А Прошка, преотлично зная строгий и справедливый нрав своего барина Никодима, для которого любая твоя заминка с ответом есть твоё признание вины, – обдумывать, как меня обхитрить, ещё подлец вздумал, – не тратя ни мгновения времени на эту предательскую заминку, на одном дыхании даёт ответ. – Я для вашего удобства придерживаю кровать. – И Никодим от такой дерзости Прошки, – вон чего надумал, за дурака его принимать, – собрался было страшно разъяриться, но представшая перед Никодимом очевидность, полностью согласуется со сказанным Прошкой. И Никодим, как человек по своему тяготеющий к наукам и просвещению, всё-таки не может отвергать представившую ему очевидность. И Никодим решает сразу не наказывать Прошку за то, что ему жёстко спалось, а он даёт ему шанс исправиться перед ним.

И Никодим, проницательно посмотрев на Прошку, говорит. – Так вот почему у меня все бока болят, – воскликнул Никодим, – на пустом месте поспишь, пустым делом в теле и от звонишься. – К чему Никодим хотел добавить ещё несколько крылатых афоризмов, по окончании которых он хотел поставить свою жирную точку, запрыгнув обратно на кровать (как там, удержит его Прошка со всего размаха), но тут опять раздаётся колокольчик в дверях, и Никодим переводит всё своё внимание в сторону дверей, ведущих в гостиную, а затем через коридоры его дома Атрепьевых, в прихожую.

– Ну так что, – холодным тоном, без всякой чувственной интонации произносит свой вопрос Никодим, – мне что ли узнать, какого чёрта этот колокольчик всё звонит и звонит, а ты об этом узнать не удосужишься? – уже закричал Никодим, вынеся звуком своего голоса Прошку из под кровати, бросившегося искать и при том с кулаками, Касатку, лакея на дверях.

– Ну всё, достал он меня! – с вызывающим не только вопросы, но и дающие в некоторой степени ответы на них видом, летел Прошка по лестнице со второго этажа особняка Атрепьевых, где, как правило, но не всегда, соизволил почивать сам барин Никодим (там как никак находилась его опочивальня) и несколько неоднозначно самовыражался в словах. И, пожалуй, услышь его сейчас сам барин Никодим, то кто знает, не впал бы он в очередное заблуждение на свой и Прошкин счёт, посмевшего вот так вслух выражать недовольство своим благодетелем.