Апокалипсис всегда

– Тогда зачем птички?

(– Тебе так важно знать?)

– Да.

(– Лёгкий намёк на «Беседу птиц» Аттара: там семь птиц отправляются искать царя по имени Симург, а в конце узнают, что они и есть Симург.)

– Мг. Сложные у тебя щи…

(– Ты, главное, про занавески не спрашивай.)

Вытерев руки о джинсы, Будимир проследовал в комнату: фиолетовые занавески, бабушкин шкаф, бабушкина тахта, запах затхлости, красный ковёр во всю стену, а у подоконника – тощий Сид склонился над обрезанной пятишкой воды и ещё одной бутылкой, полной загадочного дыма.

Будимир осторожно присел на тахту.

– Собакена не раздави, – сказал Сид и бросился на дым

Выскользнув из-под Будимира, такса весело заколотила хвостом.

– Там тряпка, – сказал Сид осипло, – ты дверь подопри.

Будимир встал и заткнул щель. Когда он обернулся – Сид кивнул:

– Будешь?

– Да я… как-то по ЗОЖу пока.

(– Ты уверен?)

– Да, я уверен, – сказал Будимир, присаживаясь.

– А-а-а. Голоса в голове? – Сид улыбнулся со знанием дела. – Ну мы тогда пока всё дело спрячем… – Он унёс «всё дело» на балкон и накрыл фанерой. – А вообще, зря отказался. Это красная трава.

– Красная? – Будимир чуть наклонился к Сиду, но тут же отпрянул.

– Ага. Второй день дую. Смачная штука.

Сид захлопнул балкон, откинулся на скрипучий геймерский стул и хлебнул холодного кофе в прозрачной кружке (серого – как в столовках).

– Ну давай, рассказывай, чё-почём, – сказал Сид бывало.

 ЧМ

– Я сыта по горло тамплиерами в

дырявых носках, розенкрейцерами в

маминых кофтах, иллюминатами с

диоптриями…

М. Елизаров. Земля

Будимир замялся и посмотрел на собакена, свернувшегося кренделем на рюкзаке.

– Да так, фигня… У нас в монастыре… – Будимир уставился в пол (тот вдруг полез фракталами). – Короче, иконы у нас украли, а на их место чушь какую-то повесили: мужик с пёсьей башкой, хрен какой-то бородатый…

– Псоглавец Христофор и Саваоф? Ништячок. – Сид хлебнул кофейка.

– Чего?

– Ну. Саваоф – нимб треугольный, Великий Архитектор. – Сид ладошками показал пирамидку. – Не понимаешь?

– Не.

– Ладно, долгий тред, потом загуглишь. Ну короче, да, повесили вам олдскульные иконы… – Он взялся распутывать бороду. – В шестнадцатом веке такие ходили ещё, а потом Синод запретил. Но в старых приходах до сих пор можно найти – некоторые даже келейно почитаемые.

Будимир водил глазами по стене: к красному ковру на кнопки были прибиты плакаты – Nirvana, «Сталкер», «Чужие среди нас», «Навсикая из Долины ветров», цветочная мандала, арест Тимоти Лири (хохочущего, свободного), карта из игры «Мор. Утопия»…

– Просто мне Бодуницкий расследование поручил… – Будимир засмотрелся на карту, но тут же вернулся. – Как думаешь, где они столько икон этих достали?

– Ну-у-у… – Сид почесал в бороде, зажмурил бровь. – Либо антикварщики, либо старообрядцы, либо воры. У меня кстати чувачок есть – он совмещает: ну и вообще прошаренный. Могу свести, если надо.

– М-можно.

– Ты само место-то осмотрел? Охранника допросил?

– Э-э… Да я как-то не успел… – (Почему-то эта мысль пришла только теперь.)

С огромной хмылой в форме «Ы», Сид отвернулся к компу:

– Ну ничё, разрулим! Помнишь клип, где Лёша Закон и Старуха Изергиль? – Сид напел без голоса: – «Наши иконы – самые красивые, пам-пам-пам, пара-па-пам». – И застучал по клавиатуре.

Такса оживилась и пролаяла в такт.

(– Ты не стараешься, Будимир. Он явно что-то недоговаривает.)

Будимир прокашлялся и сел поуверенней:

– Слушай, Сид. А… зачем такое вообще делать?

Сид отвернулся от компа и хлебнул деловито (кофе был бесконечный):

– Помнишь у Славы КПСС тречок «Алёша Карамазов»?

– Э… – Будимир подвис.

(– Просто скажи «да».)

– Да, конечно. – Будимир подобрал ноги и сел недо-йогом.

– ЛЁ-НЯ! – раздалось через стенку.

Они посидели и помолчали, внимательно слушая как компьютер жужжит.

– Ну вот, и там были следующие слова, – продолжал Сид, – «Она сквиртит мне на крестик – это Божия роса». Если мы поставим этот тречок твоим братиям по монастырю – естественно, они скажут: это хула. Но если разгонять – концептуально – это бунт против бездуховного формализма. Помнишь – ещё у Славона: «Да в церкви фраер учит верить в пахана»? Хан Замай в этом плане идёт ещё дальше – он внатуре «гениален и бездарен»… Ну короче – смысл в том, чтобы максимально себя дискредитировать как кумира, потому что палец указующий на луну не есть луна. Или в Евангелии: «Ибо пришёл Иоанн, не ест, не пьёт; и говорят: в нём бес».

Будимир ещё на середине схватился за подбородок, закрывая по-ловину лица (довольно удобно: и рта не видно, и вид задумчивый).

– А эти иконы… – проговорил Будимир, – они… Ну – не опасные?

– Да не, ваще детский сад: они ж тоже в Духе писаны, просто по другим канонам. А так, бодрая движуха, чётенько прикалываются – респектуха и вообще зигую. Явно выкупают, когда в церкви бес завёлся. Это ж всё от Никона – как тремя перстами-то креститься начали, так и пошли шашни англосаксонские. И правильно Екатерина масонские ложи запретила…

– ЛЁ-НЯ!!

Сид опять замолчал (но сделал вид, что так и собирался):

– Ну а пока я тому чувачку пишу, зацени мой новый тречок. Это вкусно.

– Ну. Можно, – пожал плечами Будимир.

Из колонок зазвучал качовый биток (переделанный Вивальди):

Хуета хует – всё хуета,

Пиздопляска, ебать! Сука-бля…

Поначалу Будимир смеялся как ребёнок и смеялся, – но скоро перестал: текст делался всё более телесным, всё более пахучим – в какой-то момент даже служебные слова стали все матерные… (Главный герой – этакий Фауст – сходится с некоей Сисей, с которой он обсуждает смысл жизни и занимается ещё другими вещами. Вдруг объявляется бывший Сиси, «Какой-то Похуист»: начинаются прения, увещевания, бычка, затем драка, побег Сиси со своим бывшим и плач этого Фауста. Герой объявляет, что с тем же успехом может и «сам себя», – но всё же видит, что и на этом пути не избежать разочарований.) Заканчивался трек словами:

Ай, бля!

Из пизды в пизду.

– Ну как? – Сид тем временем успел сходить на балкон и подкуриться: он развалился в кресле, улыбаясь толстыми губами.

– Э-э-м… Интересно, конечно. Но тебе не кажется, что мата слиш…

– Ну это, короче, о невозможности высказывания. – Сид поправил очки (готовый к новым разгонам). – Первобытная основа поэзии такова: автор, через определённые гештальты, обосновывает своё существование как поэта, творящего стих. Банальный пример: я читаю рэп о том, как я читаю рэп. То же самое и у Гегеля твоего. Но если раньше было – «посмотрите, какой я крутой», то теперь это – «посмотрите, пожалуйста, я существую».