Аппарат
Шрифт:
Проходит время… Умирает первый человек в партии и в государстве — Юрий Владимирович Андропов, мой шеф становится Генеральным секретарем партии. То есть для правительственной медицины — объект № 1.
Снова дела позволили Черненко выкроить некоторое время для отдыха. Да и товарищи по Политбюро советуют. Медики рекомендуют…
Вызывает меня Черненко и говорит:
— Ты, Виктор, не устал? Пора отдохнуть. Собирайся, едем в «Сосновый бор» — Чазов с Горбачевым очень рекомендуют. Горный воздух! Очень чистый… Приготовь вот что… Хотя, там все есть: бумага, карандаши, ручки… Я хочу тебе кое-что подиктовать, а ты запишешь…
Идея надиктовать какие-то воспоминания
— Константин Устинович, — как-то потерянно спросил я, зная о его астме. — Высокогорье… Свыше тысячи метров над уровнем моря…
— Хороший курорт, — довольно улыбнулся Черненко. — Евгений Иванович и Михаил взахлеб расхваливают… Ничего, поедем!
Поехали… В «Сосновом бору» Черненко смог пробыть лишь 10 дней. Ни разу не выходил из помещения. Даже по комнатам начал передвигаться с трудом. Дилетантскому, с медицинской точки зрения, взгляду было видно, что каждый день «отдыха» в этом курортном местечке дается ему с огромным трудом и напряжением всех сил.
Главный врач страны — Евгений Чазов и его помощник Чечулин прибыли лишь тогда, когда их проинформировали, что снова срочно нужна «каталка».
— Будем смотреть… — неопределенно произнес Чазов после осмотра больного, читая в моих глазах немой вопрос. — Надо менять курорт…
— Почему, Евгений Иванович, вы его направили сюда? Ведь сами рекомендовали… — совершенно конкретно спросил я светило отечественной медицины.
Тот смутился и снова отвел глаза в сторону. Ничего не ответил.
Кто знает — может, просто привычка у него такая была… Судить не берусь, даже по прошествии минувших лет.
Сразу после высокогорного курорта Черненко спешно перевозят в Подмосковье, на бывшую дачу Брежнева — «Завидово». Там продолжается интенсивное лечение. Вскоре ему становится несколько лучше. Он понемногу начинает ходить. С трудом, но говорит. Частыми становятся приступы астмы, которые раньше были редкостью. Все время покашливает, в груди слышны хрипы…
До неминуемой смерти остается несколько месяцев. Здоровье подорвано окончательно.
Как тут прогнать нехорошие мысли? Скажу больше — подозрения! Не знаю… Я, например, не мог избавиться от них тогда, не получается и теперь. Бередит душу вопрос — кому так сильно мешал Черненко? Кому нужно было спешно убрать его с дороги? Еще тогда, когда у руля стоял (точнее лежал) одолеваемый недугом Андропов… А что, если… Нет, эту мысль я заканчивать не буду. Но допускаю, что «претендент» не хотел терять лишнего года, его снедало нетерпение обладать властью, взять бразды правления сразу же после Андропова. Но Черненко, несмотря на щедрое «угощение» из рук бывшего Председателя КГБ и министра внутренних дел Федорчука, чудом выкарабкался. Сразу же после того, как Горбачев добился вожделенного поста, Федорчука отстранили от дел и отправили в политическое небытие. Словно основного свидетеля спрятать старались…
Совсем недавно попалась мне в руки книга Владимира Тимофеевича Медведева — бывшего личного охранника Брежнева, а впоследствии и Горбачева. И в ней описывается несколько странноватая роль Евгения Ивановича Чазова: в то время как охранники неумело, в первый раз в жизни, в течение чуть ли не сорока минут после обнаружения бездыханного тела Генерального секретаря, пытаются делать искусственное дыхание
уже скончавшемуся Брежневу, Евгений Иванович, приехавший на место события только после Председателя КГБ Юрия Андропова, под ходит к телу, долго пытливо смотрит…Медведев докладывает:
— Был еще теплый… Пытались привести в чувство…
— Ну что ж, — отвечает Чазов. — Все делали правильно. А где Андропов? — и тотчас пошел следом вниз.
Комментарии, как говорится, излишни.
Но оставлю в покое Чазова. У политических «сподвижников» тоже были свои виды на медленно умиравшего Черненко. И эта внезапная физическая немощь была им вовсе некстати…
Черненко, после этих двух «отпусков», уже физически не мог участвовать ни в каких избирательных кампаниях — ни стоя, ни сидя, ни лежа. Даже заграничные патентованные стимуляторы не могли вдохнуть в его ослабевшее тело крохотную толику так необходимой для работы руководителя государства энергии. А добровольно уходить с подобного поста — не в наших правилах. Не было подобного при Ленине, не было и позже…
По традиции, сложившейся давным-давно, встречи депутатов с избирателями проходили принародно. С большой помпой, освещением в газетах и журналах, по радио, во всех средствах массовой информации. Отказаться от этого мероприятия, значит, нарушить давние советские традиции! Об этом не только было страшно подумать, но даже мысль такого рода, если она возникала в чьем-нибудь воображении, тотчас — в том же самом воображения — трусливо гасилась. Отменить такую встречу могли либо врачи, либо сам кандидат в депутаты…
И он и они молчали! Даже Генсек не имел права нарушать традиций.
Организационная же машина — по всенародным выборам — работала на полных оборотах. Раскручивали маховик в Московском комитете партии. В первую очередь его секретарь Виктор Гришин, который в это самое время находился в полной конфронтации с рвущимся к власти Горбачевым. За Гришиным стояли совсем другие силы, которые эту власть отдавать не намеревались ни под каким видом. А как отнять и не давать?
Только одним путем — заслужить у нынешнего Генерального секретаря такую весомую благосклонность, каковая имеет юридическую силу бесспорного завещания.
Гришин прикладывал все силы, чтобы услужить! К встрече с избирателями спешно заканчивалась отделка нового, только что выстроенного, крупнейшего в столице, какого еще не было до этого, киноконцертного зала, составлялась солидная многочасовая программа выступлений самых маститых деятелей искусства…
А Черненко уже не хватало сил и энергии, чтобы устоять несколько десятков минут на собственных ногах.
Кто-то, наконец поняв, что ничего из этой шумихи не получается, предложил:
— Пусть выступит сидя… Закажем специальную трибуну!
И с трибуной ничего не вышло. Силы Черненко шли на убыль с каждым часом…
— Тогда давайте запишем выступление в больнице и пустим его по телевидению… Неужто мы не в силах что-то придумать? — предлагал тот же доброхот.
И приезжали в палату, где лежал смертельно больной человек, многолюдные бригады прикормленных телевизионщиков, сноровисто воздвигали хитроумные декорации, устанавливали на штативах тяжеленные камеры, полыхали тысячесвечовыми софитами, тянули шнуры микрофонов…
Черненко, накачанный лекарствами, едва оторвавшись от маски кислородного прибора, с тоской поглядывал на всю эту кутерьму, часто бросая взгляды в мою сторону, словно ища поддержки. Чем я мог ему помочь? Разогнать? Выставить вон? Но эту команду должны были дать либо врачи, либо он сам, либо члены Политбюро. Все молчали.