Арабская дочь

Семья у стола молчит, закрыв рты.

— Какая-то небольшая семейная ссора? — спрашивает девушка, стягивая через голову чадру, а вместе с ней ненавистный никаб. — Ах! — вскрикивает она, расстроенная, и закрывает искалеченное лицо смотанной тканью.

— Чтобы проторить нам дорогу, Лейла первой поедет в Саудовскую Аравию, — сообщает всем Хамид, опуская взгляд, чтобы не смущать девушку, которая нервно закрепляет легкую ткань.

— Что?! Почему? Зачем? Я в жизни не была за границей! — защищается кузина.

— Потому.

Мужчина указывает пальцем на ее лицо и продолжает:

— У меня есть старый добрый приятель, с которым я знаком еще со школы в Рияде и со времен учебы в Штатах. Вместе мы прошли многое. Он известный хирург и, кроме того что работает в госпитале, вечерами подрабатывает в частной дерматолого-пластической клинике. Я разговаривал с ним о тебе, Лейла. Нужно только сделать снимки, начальные анализы — и едешь. Ашраф будет тебя сопровождать, так положено — ты знаешь.

Женщины открывают рты от удивления. Хамид, как всегда, шокирует их своей добротой и щедростью. Растроганная Марыся подходит к нему и нежно целует. Лейла замерает, но видно, как она дрожит, а затем и вовсе взрывается плачем.

— По крайней мере, я уже знаю куда мы едем теперь, это уже кое-что, — говорит шепотом бабушка, похлопывая всхлипывающую девушку по спине.

Хамид все чаще находится вне дома. Марыся с бабушкой, одинокие и лишенные общества веселой Лейлы, находящейся сейчас в Рияде, все больше времени проводят в разговорах и воспоминаниях. Старая мудрая женщина не дает Марысе забыть о ее польских корнях — месте рождения и матери.

— Бабушка, ну сколько можно об этой Польше! Дай мне наконец покой и не называй меня Марысей. Это, во-первых, ставит меня в неудобное положение, а кроме того, вводит в какое-то состояние раздвоения личности. Я привыкла к Мириам, и девяносто девять и девять десятых процента людей так ко мне обращаются! — Девушка, весьма недовольная, не в первый раз настойчиво напоминает бабушке, как та должна себя вести.

— Не понимаю тебя, мое дитя. Почему ты так зла на свою мать? Ведь она столько вытерпела, столько времени и денег потратила, чтобы тебя отыскать. А ты, как та глупая коза, не поехала с ней и уготовила себе такую тяжкую судьбу.

— Я уже говорила, что в жизни не оставила бы тебя…

— Тоже мне героиня! — прерывает ее старая ливийка.

— К тому же, если ты заметила, я не жалуюсь. Для меня приезд в Йемен не был ошибкой, я узнала прекрасных людей, нашла свою любовь…

— Но я по-прежнему не могу понять, что ты скрываешь в глубине своей впечатлительной души. Нельзя не любить мать!

— Когда она появилась впервые, ее интересовала только Дарья, — жалобно говорит девушка, уставившись в пол. — На меня ей было наплевать! — взрывается она наконец, потому что драматические переживания последних лет переполнили чашу страданий и она больше не может заглушить обиду.

— Но это неправда! — возражает Надя.

— Вспомнила обо мне после семи лет! — Марыся вскакивает и хочет выйти из комнаты.

— Иди сюда, моя маленькая. — Бабушка хватает ее у двери и крепко прижимает к себе.

Девушка, не в состоянии удержать слезы, начинает плакать.

— Ты уже настолько взрослая, что я расскажу тебе все, что знаю… о связи твоих мамы и папы. Узнаешь пару сильнодействующих подробностей о своем отце, хотя, думаю, у тебя уже сложилось мнение о нем. Садись.

Она усаживает внучку в кресло напротив, делает глубокий вдох и начинает рассказывать неизвестную Марысе историю супружества ее родителей.

— У твоей красивой мамы никогда не было легкой жизни с моим сыном, потому что, честно говоря, из него вышел почти идеальный мерзавец. Не знаю, как было в Польше, но, когда она приехала к нам в Ливию, стало заметно, что твой отец давит на нее со всем арабским умением. Если он хотел, то был милым, чутким, любящим и давал ей счастье, тем самым привязывая к себе еще больше. Чаще, к сожалению, был самим собой, а это значит — отталкивающим, противным хамом с садистскими наклонностями! Тьфу, тьфу.

Она сплевывает ругательство, чтобы не оскорбить Аллаха.

— Я не говорю о таком привычном издевательстве, как избиение, что часто у нас случается, но он убивал эту бедную девушку психологически. Дорота узнала, конечно, о его приставаниях к младшей сестре, Самире, с чем вся наша семья не могла справиться. Знаешь, что он сделал? Обиделся на всех и выехал, наверное, на целый месяц, оставив молодую жену в чужом доме, в чужой стране. Потом возвратился как ни в чем не бывало. Со временем Дорота начала привыкать к новому окружению и становиться независимой, потому что была очень умной и терпеливой. Но как только она осмелилась высунуть нос наружу — познакомилась с польскими подругами, начала ходить на фитнес, получила хорошо оплачиваемую работу в польской школе, — он превратил ее жизнь в ад. Дот хотела вернуться в Польшу, но могла это сделать только исключительно в одиночку, без тебя, так как у нас ребенок принадлежит отцу, а не матери, которая девять месяцев носит его под сердцем, рожает в муках, кормит грудью и воспитывает. Ха! Абсурд?! Но ведь ты помнишь историю нашей йеменской Малики. Что ж, твоя бедная мать по-прежнему до такой степени любила твоего отца-деспота, что была готова на все закрыть глаза, пожертвовать собой для добра семьи и твоего, моя девочка, лишь бы ты жила в нормальном уютном доме.

Марыся грустно кивает. Ей открывается то из жизни ее родителей, о чем она вообще не имела представления.

— Наконец Ахмед вывез вас на ферму, за город. Я не могу рассказать, как красиво он все устроил, но это была настоящая золотая клетка. Однако твоя влюбленная мать пережила там, наверное, минуты счастья, о чем свидетельствует рождение Дарьи. Позднее началось еще большее пекло, так как твой папуля, — презрительно произносит старая женщина, — а мой сынуля связался с фундаменталистами. Он даже выступил по телевидению во время манифестации, поддерживающей Усаму бен Ладена после взрыва Всемирного торгового центра. Говоря об этом, он с гордостью бил себя в грудь.

— Что?! Это невозможно! Никто никогда ни слова на эту тему не говорил! Для мамы и папы эта тема была табу. — Девушка, сидя как на иголках, ловит каждое слово бабушки.

— Ты просто многого не понимала и не прислушивалась. Возвращаясь к теме, скажу, что экстремизм в Ливии был, и допускаю, что он по-прежнему карается смертью. Поэтому мы должны были как можно быстрее бежать из Триполи. В этом нам помогла Малика, которая присмотрела себе должность в Гане.

— А что с мамой?

— Ты что-нибудь помнишь о случившемся перед тем, как папа оставил вас с Дарьей у меня? — обеспокоенно спрашивает старая ливийка.

— Как в тумане. Единственное, что осталось в памяти, — это ужасный страх… Помню, как большой незнакомый мужчина бросил маму на кровать. Он так противно и громко смеялся, показывая пожелтевшие испорченные зубы. Позже мне это часто снилось. Что с ней случилось?

— Не имею понятия и боюсь, что даже тетя Малика не знала всего об этой истории. Одна Самира, наверное, знает, так как общалась с Доротой, помогала ей организовать ваш вывоз из Ливии, но она, к сожалению, ничего нам уже не расскажет.

— Не нас, только Дарью! — Марыся снова начинает нервничать. — Только от нее, от матери, это зависело!

— Я помню тот день как сейчас и знаю точно, о чем ты думаешь. Самира изо всех сил уговаривала тебя, чтобы вы вместе пошли на праздник святого Николая в польском посольстве. Но ты не хотела даже слышать об этом, выбрала поход с теткой Маликой. Ты забыла, как была в нее влюблена? Никто тебя не мог от нее оторвать! А она, к сожалению, не очень хорошо на тебя влияла, хотя и любила как собственного ребенка. Наверняка она никого в жизни не обожала так, как тебя. Из-за этого распустила тебя, и ты отбилась от рук.