Арбайт. Широкое полотно
Шрифт:
— То, что старушонки около храма выделывают, не вера, а суеверие. К сожалению, многие пастыри их поощряют.
— Все-таки мне кажется, что хамство — это скорее форма, чем содержание, и, как любая форма, доминировать не может. Другими словами, все-таки доминирует идея, а не форма ее выражения. А из идей известно, что сейчас превалирует: как бы чего-нибудь украсть и как другими попользоваться.
— Это та форма, которую определяет содержание. Посмотрите, например, на хама в фильме «Юность Максима». И на прочих «братишек». Всё оттуда, в том числе и желание попользоваться.
— Все-таки я скорее люблю искусство, а потом уже и авангардное. К сожалению, новое искусство
— Ленин никогда не любил авангард, о чем вспоминают обе его фрау — Надежда и Инесса.
— Ленин авангарда не любил, это верно. Но Эренбург, Сельвинский, Бабель, Луначарский, Маяковский, Филонов и др. — всё это большевики. Художественные вкусы же ВИЛ весьма примитивны, точно так же, впрочем, как непомерно раздуты достижения этого деятеля в экономической науке и философии.
— Уверен, что Аввакум не сошел бы с ума, а, напротив, по нынешнему сравнительно мягкому времени стал бы медиасимволом не хуже недавно ушедшего А.И.Солженицына. Да и по своим личным характеристикам прекрасно бы себя сейчас чувствовал. Возможно, сейчас бы в Думе заседал или в патриаршем Синоде.
— Ну, в Думу бы его вряд ли пустили, чужака. В Синод — тем более (старовер). А вот в медиасимволы сгодился бы: развратников обличать им же на потеху.
— В Думе был одно время такой священник Глеб Якунин, так что и Аввакум вполне мог там оказаться. А вот в Синод его действительно вряд ли пустили бы, согласен. Но не потому, что он старовер — с нынешними размытыми рамками православия кто у них там только не ошивается. Не пустили бы потому, что для Аввакума авторитетов не было. Для него авторитетом не был даже единственный епископ, который поддержал раскольников, — епископ Боровский и Калужский.
— В плохие моменты жизни всегда вспоминаю сцену, как они переходят Байкал по льду и протопопица все время спотыкается, падает. «Доколе ж терпеть, Петрович?» — обращается она к мужу. А он ей в ответ: «До самыя до смерти, матушка».
— Твердый протопоп — единственный, кто в нынешние времена не размяк бы, как масло, не потек бы, как повидло, и не рехнулся бы, как все мы.
— Меня больше всего поразили в книге «Петровича» его юмор и настоящая, истинно христианская терпимость. Где-то в Сибири они шли и встретились с татарами. Татарин стал целиться в него из лука, а он подошел к нему и обнял со словами: «Здравствуй, брат татарин, я тебя люблю». Я сейчас плачу, и мне не стыдно.
— Плакать плачьте, а зелена вина не пейте. Слезы очищают, водочка угнетает.
— В детстве я очень любил ночевать у бабушки, царствие ей небесное. Бабушка укладывала меня спать на большой окованный сундук — другого места у нее не было. Она открывала сундук, доставала постель, и в этот момент я видел там всякие интересные вещи: коробочку с красивыми пуговицами и медалями, шкатулку с фотографиями неизвестных мне людей в военной форме, шахматные фигурки и много чего еще разного. На ночь бабушка рассказывала мне религиозную сказку с воспитательным уклоном, и я засыпал успокоенный. Это было очень давно, еще были живы, как мне тогда казалось, и протопоп Аввакум и боярыня Морозова. Потом они, я прочел
в книге, умерли в «земляной тюрьме». А я живу, смотрю текст Гдова, а там слова: андеграунд, авангардное искусство, крутой авангардист, более крутой авангардист, энергичное хамство. Хамство, конечно, серьезный грех, но, мне кажется, резонерство — грех не меньший.Глава XXVII
КАК ВЕСТИ СЕБЯ СВИДЕТЕЛЮ НА ДОПРОСАХ В КГБ
1. Кто такие были советские диссиденты? Чем они отличаются от нынешних оппозиционеров?
2. Каково происхождение этого иностранного слова, легко вошедшего в русский язык и навсегда в нем оставшегося?
3. Каких других знаменитых диссидентов всех времен и народов вы знаете?
4. Не устарело ль на сегодняшний день учение Альбрехта? Конструктивно ль оно? Годится ли для взаимоотношений с нынешними властями?
5. Нужно ли всегда, везде и всем говорить правду, одну только правду? Помогает ли Бог тем, кто это делает?
— Диссиденты делились на дураков типа моей мамы, которая печатала Булгакова на машинке и давала всем читать, и умных, как Лия Ахеджакова, которая боролась с режимом, получая звание народной артистки и продолжая применять наработанные навыки и в новых условиях. Знаменитым диссидентом был Сократ, его траванули за оппозиционность.
— Есть памфлет Даниеля Дефо: «Кратчайший способ расправы с диссидентами», написанный аж в 1702 (!) году.
— Лично мне в 1981 году, когда засадили моего приятеля, напечатавшего в эмигрантском «Континенте» прямую антисоветчину, система Альбрехта очень помогла. Четырехчасовой допрос на Лубянке закончился тем, что меня по этому делу больше не вызывали никогда. За это Альбрехту мое личное спасибо, потому что ничего мерзее таких «бесед» я не знаю.
— Не мне, конечно, рассуждать, прости, Господи, но я думаю, что говорящих всегда правду Бог может и дальше испытывать, как Иова. А человек слаб, из металла только памятники льют.
— Я бы сказала, что диссиденты были более культурными людьми, чем нынешние оппозиционеры. И менее агрессивными.
— Те, кого именовали в СССР диссидентами, вовсе не посягали на общественный строй, а лишь требовали у коммунистов соблюдения ими их же собственных законов. Одного этого обидчивым коммунистам было достаточно, чтобы сажать «инакомыслящих» в лагеря и психушки. — Диссиденты (от лат. dissidens — несогласный) в западноевропейских государствах в Средние века все «отступники» от католицизма, которых церковь рассматривала как еретиков; со времени Реформации — верующие-христиане, которые не придерживаются господствующего в данной стране вероисповедания (католического или протестантского). Вопрос о гражданских правах Д. был особенно острым в XVI–XVII веках в Англии (диссентеры) и Франции (гугеноты), в XVII–XVIII веках — в Польше.
— Здесь интересно в определении, что они «отступники», а не враги или борцы.
— Отступниками от ортодоксии могли быть только прежние ее приверженцы. Солженицына могла породить только советская система, я, например, в каждом слове его чувствую советскость стиля. Никакой супербелый офицер не мог стать Солженицыным. Оппозиция — это совсем другое. Это соперничество родственных идей, даже методов исполнения одного и того же. У нас в стране нет оппозиции. Идея примитивного личного обогащения одинаково близка «демократке» Хакамаде и «коммунисту» Стародубцеву.