Арена
Шрифт:
— Это Магдалена Кинселла, я учусь в твоём классе, гм, — «вспоминает, как я выгляжу».
Хьюго молчал. Связь была очень хорошая, и она слушала его дыхание, лёгкое, как у медитирующего. Потом он вздохнул — так же легко, еле слышно, словно белый шёлковый шарф подкинули, и теперь он падает, медленно, и можно смотреть на него вечность…
— Я помню, ты сидишь на первой парте, и у тебя куча блокнотиков, ручек, карандашей, и ещё ты читаешь книги детские — про волшебство всякое, — в сердце Магдалены зацвело целое поле одуванчиков.
— У тебя тоже куча ручек и карандашей, ты что-то рисуешь, но ты всегда закрываешься. Наша староста как-то хотела попросить тебя нарисовать плакат, ко Дню учителя, что ли, но к тебе так просто не подойдёшь: ты кажешься далёким, как крепость на конце пустыни; кажется, ты так глубоко ушёл в себя, что, если к тебе обратиться, ты нагрубишь.
— Я комиксы рисую. Есть у меня тут одна история ко Дню учителя, как раз доделываю, — Магдалена подумала, что история, наверное, страшная, — так нерадостно он это произнёс, словно не выходит малахитовая чаша, рисует целый год.
— У меня брат младший читает комиксы, «Человека-паука» и «Людей Икс». Отстой?
— Ну-у… Каждому своё.
— Ты любишь мрачные?
— Ну да, типа «Ворона».
— Совсем мне незнакомый мир. Я люблю волшебников и рыцарей, колдунов и фей.
— Просто ты хорошая, — сказал он ласково; Магдалене стало жарко, она скинула плед.
— А ты чувствуешь себя плохим? — её поразило, каким сложным стал их разговор; она-то намеревалась просто спросить, что задали по физике, истории или алгебре, хотя, что задали, она знала: староста звонила каждый вечер…
— Я и есть
— Всё-таки ждут.
— Ну да. Я шёл по коридору и прямо читал, как в комиксах, над каждой головой облачко: «эй, парень, а ты тоже носишь с собой офигительный набор отмычек? ты тоже убьёшь человека за деньги?»
— Я думаю, это не так, тебе кажется, тебе просто страшно. Или ты действительно плохой и думал бы так о другом, если бы это приключилось с другим. Уфф, как сложно. А знаешь, я болею. У меня грипп. Сопли и всё такое.
— Ужас. По-моему, даже хуже моего.
— Вот видишь! Продиктуешь мне домашку по алгебре?
Они стали разговаривать по телефону каждый вечер — где-то в десять, когда родители смотрели телевизор, новости или новый фильм Ридли Скотта по DVD, младший брат пел Тимберлейка в ванной, а мама — из Пуччини или Верди; Хьюго боялся, что мама будет плакать, пить спиртное или снотворное, не дай бог; но она держалась, они говорили друг с другом; «это кошмар, — сказала она, — но я не чувствую, что он предал меня, я его всё равно люблю, буду ждать суда, а там уже что получится — ждать его или жить уже одной, воспитывать тебя»; и обнимала его; «не надо меня воспитывать, поздно уже», — но объятия терпел, слушал, как бьется её сердце под красивым кашемировым свитером сливочного цвета; одновременно набирали номер — и Хьюго, и Магдалена, и телефон давал короткие гудки: занято, сбой, неправильно набран номер; потом кто-то один успокаивался и ждал, второй набирал снова и снова, словно желая дозвониться на радио, выиграть билет в кино, передать привет, загадать желание, угадать мелодию; «Магдалена?» «Хьюго?»; и разговоры у них были настоящие, как у парня и девушки; сначала, конечно, о фильмах: Хьюго любил «Ворона»: «а ты знаешь, что Брендона Ли убили на съемках и фильм сделан наполовину из черновиков?»; а Магдалена смотрела каждый вечер, возвращаясь со школы, мультфильм «Ходячий замок»; «любишь аниме?» «нет, я люблю эту историю: волшебники, гоняющиеся за сердцами друг друга, и музыка а-ля Вена накануне Первой мировой»; ну и конечно, «Гарри Поттер и Орден Феникса». Рассказывали, как у кого выглядит комната: у Магдалены джинсовый диван с ворохом подушек, ноутбук «Эппл» на прикроватном столике, на стене — огромная чёрно-белая фотография Парижа: по набережной на первом плане идёт, улыбаясь, руки в карманах, ослепительной красоты высокий, стройный, длинноногий молодой человек; его зовут Оливер, Оливер Рафаэль; это какой-то классный киноактёр, он умер молодым, от наркотиков; «но он так хорош, уфф…» Говорили о мелочах; холодильник у Кинселла весь в магнитиках, например, с такой надписью: «Зачем мне рай, если в нем нет шоколада?» — «наш семейный девиз», — смеялась Магдалена, а у Хьюго всё замирало внутри от её смеха, от её голоса, будто он стоял на пороге вертолёта на совсем не учебной высоте и собирался прыгать впервые в жизни с парашютом, без инструктора, без обучения; где учат любить? Магдалена рассказала ему о собаках, об Уильяме: они нашли его в одном дачном посёлке — поехали к друзьям на пикник; когда-то, наверное, его тоже кто-то вывез с собой на пикник, а он потерялся, несчастный пёс, жил на помойке; они с папой сразу же забрали Уильяма с собой; он был худой, страшный, весь свалявшийся, и Магдалена ревела от злости на жизнь, что чудесные собаки бывают несчастны; а теперь вот рядом спит, дышит ей в ноги, и Магдалена обнимает его за большую шею, а больше всего он любит сосиски с сыром. «Не могу, — сказала Магдалена, — когда кому-то больно, кому-то плохо» «мне плохо, — сказал Хьюго и сам испугался своей правды, — когда ты выздоровеешь?» «послезавтра, — ответила Магдалена, — мне к врачу, я почти здорова», и чихнула; «будь здорова, — сказал Хьюго, — «послезавтра»? это ж целая вечность, я умру, или я убью кого-нибудь в этой школе» «так всё плохо?» «хуже некуда: я иду — и все расступаются, смотрят, как в «Факультете»; будто не они инопланетяне, а я…» «хочешь, я приду в гости, принесу тебе свою книжку про магических животных» «у тебя вышла книжка?» «ну да; на обложке, правда, написано «Анжела Норелл», это я в другом мире, двоюродная внучка Дамблдора, директор одного виртуального Хогвартса; у тебя есть Интернет? можешь вылезти на наш сайт, посмотреть на меня в высокой чёрной шляпе; называется «канон-Хогвартс», канонический, у нас всё по правилам: если ты поступаешь к нам учиться, ты англичанин, и тебе одиннадцать лет, и имя у тебя английское, и будь добр, играй подростка-несмышлёныша, а потом расти вширь и в глубину; мы это с одной девочкой придумали, с Владленой, она училась раньше в нашей школе, в нашем классе, и в виртуальном Хогвартсе, ей всё так не нравилось — какие странные персонажи, которым по сто лет, они гаргульи, и зовут их Шакира, например; бардак какой-то, самодеятельность. Потом её семья уехала в Таллин, мы переписываемся и делаем вместе сайт. Я веду уход за магическими животными, вот и написала книжку — «География мифических существ», люди из одного солидного издательства прочитали её на сайте и предложили издать; и издали, красивая такая, белая с золотом, старинные гравюры внутри и даже карта старинная Европы, с обозначениями: здесь могут водиться драконы; я на гонорар купила себе ноутбук, а так вообще у нас большой семейный компьютер в гостиной стоит». «Ого, — сказал Хьюго, — а зачем это — мифические животные?» «а зачем ты рисуешь комиксы?» «потому что я часть их, я — Яго», — проговорился Хьюго и прикусил губу до крови: она не поймёт, не услышит. «А я волшебница, — спокойно ответила Магдалена, — вот ты со мной разговариваешь как с хорошим человеком, а я возьму и приворожу тебя». «Хочу», — подумали оба.
«А не проще ли будет просто сбежать, смыться, удрать?» — размышлял учитель; сердце его молодое становилось старее на десять лег от каждого посещения Медаззалэнда; ему казалось, он ест какой-то наркотик — дорогой шоколад, молочный с перцем, или нюхает — сложный запах, полный фруктов и воспоминаний о детстве, окутанном одуванчиками; «не проще ли сказать «стоп», протянуть руку к солнцу, растопырить пальцы, как это делают в клипах социальных, на плакатах против тех же наркотиков: я против, я отказываюсь; я хочу жить спокойно; пусть я пожалею об этом, но все-таки собрать вещи, книги, уехать в ещё один маленький город; но как знать, может, они всегда возвращаются — всегда будут находить тебя, сквозь времена и миры, — гештальт такой, Стивен Кинг: пятеро против учителя?» Учитель даже знал, что с ними: ему рассказывали, как однажды в школе погас свет, а на цокольном этаже, где находились все пробки, щиты и провода, заполыхал огонь; детей еле успели эвакуировать; а потом оказалось — те пятеро были там: они всегда дружили и тогда залезли туда грабить шкафчики одноклассников — сами сказали, вытирая сажу с лица; они не кричали, никто не знал, что они там, чтобы вспомнить, — они сами вдруг вышли из пламени, чёрные, зловещие, бессмертные, как назгулы из ворот Мордора; их сразу подхватили на скорую, но ничего не нашли — ни шока, ни ожогов; только брови и ресницы опалены. Про это написали в газетах, и все стали их бояться — безотчетно, как все дети боятся темноты, — так надо по условиям жанра; но только учителю физики была судьба узнать, что у них внутри. «Наверное, то, что там было, — не просто пожар, а молния, мутация», — рассуждал учитель про себя, точно не о живых учениках своих, а историю придумывал, сценарий фильма фантастического, не слишком успешного, а так, для подростков, на летний сезон ужастик. Патрик умеет летать, превращаться в чудовище, в серебристое насекомое. Что могут Энди, Грегори и Дигори — исчезать по хлопку ладони, читать мысли или передавать их на расстоянии? О Яго думать ему не хотелось: Яго и без пожара был убийцей — как в старые времена, когда существовали касты, кланы, Парижское дно; словно все в его роду рождались убийцами, и это считалось бесспорным, что он будет таким же — и даже страшнее.
Он подготовился к занятию в пятницу как никогда — приготовил интересные опыты по механике; а вдруг всё пройдёт спокойно: просто покажет, расскажет, Яго выслушает и запомнит что-то, сдаст очередной срез на три; и все забудется, и Медаззалэнд закроется?
Проверил, всё ли работает — на десять раз; пришёл в аудиторию за полчаса до занятия, все расставил, разложил, посмотрел в окно — семь вечера, а уже так темно — словно зима или торнадо надвигается. Потрогал сердце — предчувствует смерть? — сердце молчало, будто осталось в другом месте, схороненное в коробке для хрупких подарков: внутри всё выстелено войлоком и розовым шёлком, сверху обтянуто блестящей бумагой с красными розами, с бликами на лепестках, почти роса. Вдруг раздался шорох: сначала из одного угла, потом из другого; учитель оглянулся: в аудитории никого не было; а шорох заполнил весь класс — точно кто-то мял в руках серебристую бумагу, пакет из дорогого магазина; и тени, словно от свечи на сквозняке, заплясали по стенам. «Началось», — подумал учитель, и вдруг всё ушло, втянулось в углы, в стены; послышался звонок, гул последней перемены, шум уходящих домой ребят, толпящихся в раздевалке и в коридорах; дверь аудитории хлопнула, и вошёл Яго, долговязый, синеглазый, мрачный, будто голова болела в предчувствии дождя; и с ним — остальные, хотя их на праздник законов механики не звали; такие же, как обычно: красноволосый Энди в тельняшке, куртка кожаная через плечо, Патрик в потёртом пиджаке, галстуке, только чемоданчика с бомбой не хватает, Дигори и Грегори — оба в чёрном, смуглые, маленькие, одинаковые, кто из них кто, — просто молодые Битлз на первый взгляд; но учитель увидел разницу — они двигались по-разному: Дигори резкий, язвительный, будто хочет обжечь, будто у него в руке склянка с кислотой, а Грегори — словно уличный танцор — гибкий, пластичный, Человек-паук, тело без костей; они расселись на задних партах, как обычно. Даже не поздоровались. Через пару минут явилось ещё несколько двоечников — каждый замирал на секунду на пороге, увидев пятёрку, бледнел, потом нерешительно двигался к первым партам. «Кто они для одноклассников? — подумал учитель. — Для меня — заговор тамплиеров, я знать не хочу правды, для меня они — зло; а для одноклассников они, наверное, просто воплощение их кошмара — протест против подросткового конформизма, не обычные неформалы — по-настоящему иное». Он открыл журнал, отметил — все ли, начал тему, которую другие его классы прошли три недели назад и уже решали вовсю задачи, а эти — никак, будто в коме пребывали. Первые парты развернули тетрадки, что-то застрочили; четверо злостно зашептались, заусмехались; лишь Яго не шевельнулся, смотрел на учителя своими синими глазами, не отрываясь, не моргая даже, Снежная королева, — иногда учитель чувствовал холод в голове, словно туда кто-то пытался войти; учитель вспомнил средство от неприятностей: представь, что вокруг тебя забор из зеркал, и пусть обидчик смотрит на своё отражение; или построй вокруг себя кирпичную стену — и пусть дети Луны пытаются разобрать её по кирпичикам, а ты тем временем уже убежишь. Опыт был совсем простой, но эффектный: ток бежал по проволоке, попадал в стеклянную колбу — та начинала светиться и дрожать, издавать нежный звон; всё получилось — колба засияла, запела, ребята оживились, заулыбались; вдруг свет стал ослепительным — и класс исчез — учитель увидел бездну под ногами; ветер трепал волосы и вырывал тетрадь из рук, а сверху сыпались и сыпались звёзды; одна чиркнула по щеке, и учитель почувствовал огонь; и боль на секунду; а потом небо разорвалось, будто ветхая ткань, и учитель опять очутился в классе — никого больше не было, кроме Яго, Энди, Дигори, Грегори и Патрика, — и пронзительный холод царил в классе, словно вызвали дьявола; с ламп и краешков столов свисали сосульки.— Что это? — спросил учитель.
— Это мы, — ответил Яго.
— Вы вызываете холод?
— Нет, это как раз ты, учитель. Наверное, такой у тебя дар — морозить, типа когда стресс, — они засмеялись, точно репетировали, словно рок-группа играла слаженно. — А мы умеем нечто другое. Сразимся?
Энди встал на парту — и вдруг руки его вспыхнули, как два средневековых факела, которые подносят к горе хвороста: сжигать Жанну, Джордано, тамплиеров; волосы его пылали, во все стороны сыпались искры — лёд на потолке и стенах начал стремительно таять, и зеркала, и кирпичная стена; учитель понял, почему попадал в Медаззалэнд: он такой же, как они, — мутант, иной; но не прижился там — ибо сила его невелика; «нет, — подумал он, — я смогу — выстоять против человека-огня, против них всех; они просто жестоки, а у меня есть любовь». Волосы потрескивали на голове, по лицу тёк пот, но учитель не бежал, стоял и смотрел, сжав кулаки, — и пламя Энди начало угасать, таять, а потом вдруг погасло, зашипев, наполняя аудиторию густым паром. Парты начали разлетаться в разные стороны, словно от ударов гигантского хлыста, — учитель увидел, что это руки Грегори; они змеились в бесконечность, тянулись, сужались, завязывались узлом — и лицо его теряло то и дело свой облик, растекалось, будто лиц было тысячи, и он не мог решить, какое надеть. Человек-резина. Руки потянулись к горлу учителя — учитель отпрыгнул и наступил на чью-то ногу; кто-то зашипел — учитель оглянулся и еле успел пригнуться: Дигори, чьё лицо было жидким и сверкающим, как раскалённая сталь, плюнул в него кислотой. Кислота попала в Грегори — тот завопил, а учитель, распростертый, смотрел в ужасе, как под Дигори прожигается пол, — он истекал кислотой, как потом, и сам от себя погибал. И тут сверху на учителя обрушились крылья, острые, металлические, будто стая ворон напала. Он схватил существо за колючие ноги, резко дёрнул, ударил об пол; существо кусалось, царапалось, изворачивалось, кровь хлестала во все стороны, и когда учитель от боли отпустил Патрика, тот взлетел и сел на потолок, завис, замер, словно умер. Учитель поднялся на ноги; класс превратился в руины: всё дымилось, шипело, таяло; учителя трясло и шатало, будто он стоял на палубе в бурю; бой длился секунды, а учителю казалось — часы. «Я победил, — подумал он, — Боже, я победил?» тут холод пронзил его; «что это, — подумал он, — я ведь победил, откуда холод, я ведь владею холодом»; он опустил глаза — и увидел меч в своей крови.
— Учитель, — прошептал Яго ему в ухо, и учитель услышал голос, который пел в «Кладбище разбитых сердец» каждую ночь, — глубокий и нежный; как быть в любимой женщине. Учитель дёрнулся, снял себя с меча, повернулся к Яго лицом. Яго был всё тот же — красивое тонкое лицо, синие глаза, худой, длинноногий мальчик в разноцветном свитере и джинсах с красными подтяжками, словно никто не умирал, а он только что зашёл в его класс: «…это Яго, он будет учиться у нас в школе…» Так в чём же секрет?
— Ты хочешь убить меня?
— Да. Ведь иначе ты убьёшь меня.
— Я не хотел вас убивать.
— Хотел. Ты, как все люди, не выносишь секретов, тебе нужно сказать всем. Ты ничего о нас не знаешь, но решил, что мы зло. А раз ты хочешь зла — умирай.
И учитель увидел, как из запястьев Яго выросли лезвия, одно другого прекраснее, у каждого своё имя, как у планет, — и Яго сделал выпад, как великий дуэлянт, и все они вонзились в тело учителя, и опять ткань вселенская разорвалась, и учитель умер…
«У тебя всё в порядке в классе?» — спросила мама; они ужинали: рис, грибы в сметане, отварная курица, салат из сельдерея, яблок и грецких орехов; она не знала, чем заняться, накупила кулинарных книг, все остальные валились из рук; теперь продуктов полный холодильник, и мама заперлась в доме, как в осаде; в ожидании звонка, новостей, писем; «нет, — сказал Хьюго честно, — нет, мам, всё ужасно»; «а что? тебе что-то говорят?» «ничего не говорят, но лучше бы говорили, я бы подрался»; она улыбнулась так, словно на её глазах великолепная бабочка, махаон, попыталась кого-то ударить, укусить, — сын казался ей нежным и инфантильным в физическом смысле. «Если хочешь, переведём тебя на домашнее обучение или вообще уедем, хочешь?» «уедем, — подумал он, — уедем; значит, я не увижу никогда Магдалену; я её и так-то не вижу, она болеет, но она звонит, или я звоню, и это лучше любого кино…» «Нет, мам, — сказал он, — давай подождём; только, мам, скажи честно, ты тоже думаешь, что я зло? Ты тоже думаешь, что я — грабитель и убийца, что я закипаю, как молоко на плите, под крышкой, за которым никто не следит?» Она была поражена; встала из-за стола, подошла к нему, обняла, поцеловала в лоб: «ну что ты, милый…»
Было воскресенье; он сидел и рисовал — как-то странно свалился в коридоре на пол, между спальней родителей, гостиной и ванной: нахлынула, налетела концовка — наконец-то; он думал, что со всеми этими жизненными перипетиями никогда не закончит, никогда не сможет больше рисовать вообще; в дверь позвонили. «Детектив Полански», — подумал Хьюго стремительно, адреналин растекался по телу: новости от отца; порезы на запястьях закровоточили, закружилась голова от боли; «мама, я открою», — крикнул он вглубь дома, хотя она могла ничего не слышать: в её комнате громко играла «Турандот». На пороге стояла Магдалена.