Арена

— Привет, Хаул, — Красная Шапочка, Гретель, девочка из сказки — в красном берете, красных ботинках, в полосатых чулках, полосатых митенках, оранжевом шарфе, оранжевом пальто; в руках корзиночка, накрытая клетчатой салфеткой. — Я тебе пирог принесла, сама пекла, между прочим. Меня уже выписали, завтра приду в школу; так что я незаразная… Эй, ты меня впустишь в свой замок?

Хьюго широко открыл дверь и подумал: весна, ранняя, серая, странная, когда кажется: ничего больше не будет: ни лета, ни осени — только вот это молчание предснежное, преддождевое, серое небо, перламутровое, с тонкими переливами акварельными на горизонте; а она такая яркая, вот бы пройтись с этой девочкой по улицам за руку, а потом поцеловать, а потом — в самые глубины Великого моря, на самые вершины Тёмной Башни…

Магдалена пихнула его в бок и засмеялась — он ойкнул и пришёл в себя; взял пирог, отнёс на кухню, поставил чай, вернулся, помог ей раздеться — под пальто у неё оказалось не менее ослепительное красное платье с капюшоном; провёл её на кухню; «как у вас здорово — такой странный дом, тихий очень; улицы и не слышно совсем, будто в аквариуме»; «мне это и нравится в нём, — сказал Хьюго, — толстые стены и мало окон, будто загородный, а не городской; и ещё он разноуровневый, так что мамина комната и моя — на разной высоте и по разным лестницам»; налил чая — он знал, что она пьёт только чай, только заварной, только чёрный, с тремя ложками сахара.

— Попробуй пирог. Я на самом деле редко пеку, а этот пирог всегда делала моя мама на мой день рождения, он потрясающий, из разных видов шоколада; я его вчера пекла под её чутким руководством сама — в первый раз. Хотела положить кольцо — знаешь такую сказку?

— Нет.

— «Ослиная шкура» Шарля Перро. Там принцесса, которая пасла свиней, положила принцу в праздничный пирог кольцо, чтобы он понял, что она принцесса. А есть ещё одна сказка. Один принц всё никак не мог выбрать принцессу в своем королевстве, всё-то ему не нравились девушки; стали привозить портреты из других королевств, принцессы всего мира съехались на грандиозный бал, но всё бесполезно — не забилось сердце у принца. Тут появился один волшебник, посмотрел принцу в глаза и сказал, что принцесса есть, только она живёт не просто в другой стране — она живет в другом мире, и если принц готов пройти за ней миры, то волшебник в силах ему помочь. Принц был готов, волшебник помог, принцессу они нашли, преподнесли ей кольцо и цветов, но она совсем не хотела замуж за этого принца. У неё был уже свой принц, так вот. Тогда принц вернулся к себе в королевство, лёг и заболел от горя. И пока он болел — в королевстве воцарилась вечная осень. Никакого лета, и зимы, и весны — несколько лет. А принцесса тем временем разочаровалась в своём принце и стала думать: эх, какая я ж дура была; тут появляется волшебник — помогает принцессе попасть в мир принца. А там был обычай: в день рождения принца все девушки в королевстве пекли пироги, и какой-нибудь из них принц обязательно пробовал, и тогда девушку, которая испекла этот пирог, приглашали к принцу на ужин — ничего такого, просто ужин. И вот принцесса тоже печёт пирог и кладёт в него кольцо принца, принц этот пирог выбирает и давится кольцом…

— Ужас.

— Да ладно, не насмерть же. Вытаскивает изо рта кольцо, понимает, что принцесса та здесь, в его мире, дико радуется, ну и всё, свадьба…

— Ты хотела положить кольцо в пирог? Так что же это значит?

— Я пошутила. Ничего не значит. Просто я люблю сказки.

Засвистел чайник. На голоса вышла мама; «ой, — сказала, — здравствуйте, я помешала»; она была в белом халате и с полотенцем на голове, с кучей кремов и гелей в руках. «Мама, ты чего, иди сюда; это Магдалена. Магдалена, это моя мама». «Здравствуйте», — Магдалена встала, покраснела. «Мам, Магдалена принесла пирог, она сама его пекла». «Наверное, он потрясающий, мы покупали в вашей кондитерской, всё было просто потрясающее». Хьюго смотрел пытливо на ту и на другую — и понял, что они друг другу понравились, — словно разбили флакон духов и дивный запах разлился по комнате: цветы и фрукты, Pure White Linen. Они попили дружно чаю, Магдалена всё время что-то рассказывала: про собак, про кондитерскую, про городок, про своего младшего брата, — и Хьюго был рад, что они с мамой могут молчать и просто слушать; пирог оказался невероятный — праздник шоколада вместо Пасхи. Потом мама поблагодарила, улыбнулась лукаво Хьюго: «глаза действительно зелёные; а я думала, мальчишки таких вещей не знают, не запоминают, — как там в «Мулен Руж»: "Я не помню, какого цвета твои глаза, но помню, что они самые красивые на свете"» — и ушла в свою ванную — петь Турандот; «пойдём, я покажу тебе свою комнату», — предложил Хьюго. «Старый красный диван и много-много рисунков — ты рассказывал, здорово», — и они поднялись по деревянной лесенке наверх; и Хьюго открыл дверь в свою комнату. Она и вправду была вся в рисунках — Магдалена сразу пошла их рассматривать. Вместо лампы у Хьюго висело несколько новогодних гирлянд, вместо кровати стоял широкий низкий вельветовый красный диван; «мне с детства родители разрешали заснуть за рисованием или чтением, прямо в одежде, на диване, и так и спать всю ночь»; «а этот диван правда из детства?» «да, ему ровно-ровно лет, сколько и мне; папа купил его для меня в день моего рождения, подумал: какая классная вещь, а вдруг, когда мои сын вырастет, не будет таких шикарных диванов, а будут, как у фантастов, белые кушетки стальные — и всё, и вообще нельзя будет получать удовольствие от валяния, а только работать и стремиться, летать в космических кораблях, спать в анабиозных камерах…» — Хьюго покраснел, когда заговорил об отце, но Магдалена только села на краешек дивана, погладила вельвет и пробормотала, как это здорово — иметь свои вещи, только свои и больше ничьи. Рисунки её напугали — понял Хьюго, не так напугали, как психолога или обыкновенную девушку, а так, словно она начала что-то думать, догадываться; придёт сейчас домой, наколдует, раскинет на Таро — и конец ему, Хьюго; завалить её, пока она сидит на моём красном диване, сжать до боли в костях… Но Магдалена уже встала, коснулась кончиками пальцев одной картинки: кровь? Иногда Хьюго рисовал просто картинки — без сюжета, без привязок: девушка-эльф танцует на огромной ладони, превращаясь в танце в полупламя-полуцветок; затопленное дерево, узловатое, ветвистое, — и на верхней ветке сидит мальчик, болтает ногами; замок, окно, в окне грустит дама, нежная, лёгкая, а на фоне луны — юношеский силуэт с крыльями и лилиями — то ли тоже эльф, то ли вампир Лестат… И на некоторых картинках вместо красного была кровь.

— О чём ты мечтаешь? Летать? Стать знаменитым художником? Путешествовать?

— Нет, просто жить в квартире с красной лампой и рисовать; да, и ещё складывать пазлы. Мне бы хотелось быть кем-то странным — мальчиком из очень богатой семьи, который вдруг исчез, стал продавцом в ночном книжном магазине или смотрителем маленького провинциального кладбища…

— Никто не хочет быть собой.

— А ты?

— Я вполне счастлива: открою, как повзрослею, кафе — такое, в подвале, красный кирпич, арки, камин, репродукции Тулуз-Лотрека на стенах, где всё будет демократично, вкусно и дешёво, и танцы ирландские по вторникам и воскресеньям; но, может, пока — пока ты не исчез… — покраснела, смешалась. — Возьми меня к себе, я тоже люблю пазлы и красные лампы. Я стану ниточкой, которая связывает тебя с внешним миром, буду выгуливать собаку, покупать продукты и гели для душа… — и замолчала, потому что он молчал, тяжело, словно у него болела в предчувствии дождя или снега голова; слишком уж прекрасно было — мечтать, слишком роскошно… Потом она ушла, улыбнулась на прощание, вся такая разноцветная, а он вернулся к рисунку в коридоре, к туши и краскам, стал думать: а что она делает сейчас? Наверное, гуляет с собакой по парку — она живёт рядом с парком; смотрит на прошлогодние листья, ищет на ветках новые; или пьёт горячий шоколад, играет с братом в «Колонизаторов» на двоих… Завтра она ужё придёт в школу, разложит свои блокнотики, карандаши, ручки; интересно, станут ли они общаться при всех так же, как по телефону и сейчас, — то слишком прямо, то слишком метафорически, просто Ремарк какой-то… Он побледнел, вдруг вспомнив, что всё в классе не в порядке: тяжело, все молчат, избегают смотреть в глаза; и на самом деле обсуждают — в туалете он подслушал разговор, короткий, как выстрелы на границе: «господи, чего ж этот Хьюго не свалит?» «не говори; ты портфель проверяешь — вдруг стащит чего, пока ты на перемене?» «проверяю, а как же». Хьюго сжал пальцы в кулак — перемазанный тушью, он окрасился его кровью, как и тогда, в туалете, — униженный и оскорблённый. «Они ничего обо мне не знают, но решили, что я зло. А раз хотят зла — пусть умрут. История про учителя закончится, и история Хьюго тоже; вместе с Энди, Дигори, Грегори и Патриком он канет в Медаззалэнд, в землю, имя которой иное — Пустоши».

Он пришёл утром на урок раньше всех — физика, контрольный срез; рано-рано, почти в восемь, хотя занятия начинались в пятнадцать минут десятого; мама ещё спала, он позавтракал шоколадными подушечками, залил их молоком, и кинул в сумку пару яблок «Красный принц»; прикрыл тихо-тихо дверь, словно кошку впускал в три часа ночи; вместе с луной; утро было дивное — нежное, перламутровое, то ли солнце появится, то ли снег пойдёт — вся прелесть в неясности. Гардеробщица сама ещё не разделась; «куда так рано?» — хотела сказать, но увидела, что это Хорнби, промолчала, взяла куртку, повесила, дала номерок с гербом и девизом школы: «Познай себя, твори добро». Хьюго сел на парту Магдалены: вот бы она пришла второй; тогда он ничего не сделает, возьмёт её за руку, и они уйдут в рассвет или закат, как в вестернах; а что он скажет ей, если она придёт третьей или ещё какой: зачем он это сделал? «Они достали меня, они думают, я буду сейчас их грабить, насиловать и убивать, — и я буду, раз так ждут».

Второй пришла девушка по имени Оля, высокая, полная; Хьюго помнил, что она носит много бижутерии — стеклянной, цветной, звенящей. Девчонки в её компании говорили об одежде и развлечениях, а на литературе она пользовалась шпаргалками, потому что не могла прочесть ни одной книги до конца.

— Привет, — сказал он ей.

— Привет, Хорнби, — отозвалась она удивлённо. — Ты чего не на своём месте сидишь? К контрольной готов? Ты чего, Хорнби, — и тут он ударил её в самое сердце — она только вздохнула. Он вытер лезвие рассеянно об тетрадь, и в кабинет вошёл ещё один парень — он сидел перед Хьюго, звезда школы, красавец, спортсмен — футбол и бадминтон; увидел кровь, растекающуюся по полу, закричал: «Хорнби, Хорнби, ты чего сидишь как истукан, помоги!» — и в шоке увернулся от первого удара, Хьюго поймал его; и потом приходили они все и умирали, быстро, кроваво; а потом зазвенел звонок, и в кабинет вбежала она, опоздала, — Магдалена, с румянцем во всю щеку, снежинками на чёлке, — там всё-таки пошёл снег; и не закричала — нет, просто замерла на пороге, а сзади звенел, заливался звонок, и топали люди, услышавшие крики.

— Магдалена, — пробормотал он, — Магдалена, прости…

Он стоял всё такой же: красивое тонкое лицо, синие глаза, худой, длинноногий мальчик в разноцветном свитере и джинсах с красными подтяжками, будто никто не умирал, а он только что зашёл в класс, «это Яго, он будет учиться у нас в школе»; и лишь из запястий, ладоней у него торчали лезвия, длинные, острые, сверкающие, словно бриллианты; и кровь стекала с них на пол.

— Яго, — сказала она.

— Да, видишь, это правда, не иди ко мне, Магдалена. Что теперь делать?

— Верить в волшебство.

— Ты маленькая сумасшедшая, ты меня злишь. Как придуманное книжное волшебство может спасти мир?

— Не мир — одного человека, — и она махнула руками, будто выпустила стаю голубей; и вдруг вокруг неё и Хьюго образовалась переливающаяся всеми цветами радуги сфера; и не стало слышно ни звонка, ни криков, ни голоса Августа Михайловича: «ребята, что происходит?», ни топота, ни стука в двери, ни сирен — ничего — только тихий-тихий звон, нежное гудение огромной, настоящей магии, атомной электростанции. И она в этой сфере оказалась так рядом, в миллиметрах, и он почувствовал запах — чудесный запах шоколада, корицы, мяты, карамели, зефира, услышал, как она коснулась лезвий, — и они легко уходят внутрь его тела, исчезают покорно — без прежней адской боли, еле-еле слышно, прохладно; и руки заживают — в её руках — маленьких, тёплых, мягких, как сливочный бисквит. И лицо её, глаза зелёные, светлые, как весна, — совсем рядом; и они поцеловались — крепко, по-настоящему, как целовались принц и Русалочка в диснеевском мультфильме.

THE SEVENTH STRANGER

«Веришь ли ты в любовь?» — пела очередная группа по радио; потом шли совсем странные строки: «…в стыд, в красоту, в открытые двери, в то, что звёзды складываются в слова, а радуга — это ещё один парижский мост, на нём полно домов и продают сувениры»; странная песня, подумала Клавдия; что за странные песни бывают порой, мысли, настроения, вместо того чтобы бегать по дому и упаковывать последние вещи: плащ, например, валяется на диване, на самом краю, вот-вот упадёт без сил, будто ему сто лет, позабыт-позаброшен, затаскан; а ведь сшит специально для этой ролевухи — она долго искала именно такую ткань: тяжёлый и при этом повторяющий каждое движение бархат, тёмно-томно-синий, сочный, матиссовский; или, например, еда: надо вставать и идти, набирать картошки в пакет, чтобы печь вечерами в костре; и не забыть бы всякие кетчупы, соль; а вот майонез нельзя: вдруг жарко будет совсем — испортится ведь; жалко; Клавдия обожает майонез, даже умеет сама его готовить: домашний, густой, жёлтый, как мимоза; но вместо всех дел Клавдия сидит и складывает пазл — летящий замок; «Лапута, — думает она, — сказочная страна; вот если бы я придумывала страну, там бы не было одиноких роботов; там были бы рыцари, прекрасные дамы, драконы, тёмные леса и высокие горы; там шла бы война морского повелителя со всем миром: моря наступают на не покоряющиеся сразу города, разрушают волнами городские стены; а ещё во власти морского повелителя находился бы самый огромный в этом мире дракон; у него были бы золотые крылья. И вот одна прекрасная принцесса, надменная, вспыльчивая, но зато смелая и справедливая, решает защитить свой город, который не подчиняется морскому повелителю и стены которого теперь точат штормы; принцесса переодевается мальчиком и идёт по миру, ищет меч, который единственный может победить дракона, отрубить ему золотые крылья и лишить золото его силы… Ну, что-нибудь такое. В одном из городов, который подчинился морям — и теперь в нём пахнет плесенью, водорослями, — принцесса знакомится с библиотекарем, высоким, стройным, темноволосым, темноглазым подростком… — и Клавдия засмеялась про себя: так чётко ей представился Кеес, сержант Арчета. — Этот библиотекарь хранит единственную в мире книгу об этом мече — он лежит в ущелье драгоценных камней, куда открывается путь только в солнце; но солнца теперь, с приходом к власти морского повелителя, всё меньше и меньше, а постоянные дожди, непогода, солёный град; они идут вместе и находят ущелье — библиотекарь-то не простой, а колдун, шаман; и он вызывает солнце пеньем и танцами; и когда он поднимает руки к небу, тучи разрываются — и сияет солнце; оно, оказывается, такое яркое, а они уже и забыли; и ущелье драгоценных камней сверкает прямо у ног: ещё бы чуть-чуть — и упали; и всё вокруг становится совершенно фантастическим — в бликах, отражениях, кометах; и принцесса влюбляется в Кееса. Вот такой должна быть любовь — ослепительный свет, от которого болят глаза; зарождение новой звезды, когда сопротивляется изо всех сил вселенная: рушатся дома, болит голова, идёт в середине июня снег…»

«Да что со мной? — спросила Клавдия. — И где же этот кусок окна?» «Что с тобой, Клавдия?» — мама вошла в комнату, увидела, как дочка ползает по полу в поисках недостающего куска мозаики, а через минуту уже сама ползала: «вот он, вот!» — и радостно приладили его на место; и оказалось, что в окне замка кто-то есть: рука отогнула занавеску; «красота какая, — сказала мама, — а можно я пособираю, когда ты уедешь? это Вальтер подарил?» «да, Вальтер; уфф, мам, мне как-то не по себе; что-то случится» «может, не поедешь?» «да нет, не так, а будто где-то родился мой двойник; не знаю, понятно ли» «ничего не понятно, но пойдём чай пить, зелёный «Ахмад» с жасмином, да?» Мама была замечательная: молодая бывшая актриса, в юности она сыграла в нескольких фильмах, которые до сих пор смотрят все девчонки, — про Золушку, Принцессу на горошине, Спящую красавицу, Беляночку, Элизу; принцем был всегда её брат-двойняшка, а все думали: возлюбленный; её брат, дядя Клавдии, Вацлав, приходит теперь чай пить иногда — приезжает, каждый раз это событие; он стал не актёром, а фотографом, путешественником; привозит всегда чемодан подарков: вазы, бусы туземные, ткани; Клавдия обожает его, он просто идеал мужчины, принц на белом коне; мама тоже не играет, но ведёт уроки актёрского мастерства в театральном вузе два раза в неделю; готовит какие-то номера, грим, костюмы, реквизит; и до сих пор у неё толпы поклонников — из студентов и бизнесменов. По их трехкомнатной квартире вечно раскиданы ажурные чулки, шоколадные конфеты и фантики от них, вязание, вышивание, книги Хмелевской, дю Морье, Харрис, Кинселла, по психологии и эзотерике, кулинарные; холодильник всегда полон заливного, холодца, пирожков, салатов; сама мама ест мало: наедается шоколада; ей просто нравится готовить — научилась, пока сидела с детьми. Вот и теперь одним чаем дело не обошлось, не мама, а хоббит: приготовила французский омлет с сыром и зелёным луком пришлось съесть; пойти в душ — там гель для душа «Джонсонс беби» с лавандой, успокаивающий перед сном; ох, чёрт, вся комната зачалена недособранным ролевицким добром; «ладно, завтра встану пораньше», и Клавдия упала на диван, длинный, коричневый, из IKEA, с подушками в тон, купила сама, в кредит, такая взрослая, смеялась, когда получила его, выплачивает, зарабатывая переводами; сама Клавдия учится на журналистике, но увлекается языками и делает всяким двоечникам с факультета международных отношений контрольные за денежку.