Аргентинское танго
Шрифт:
Больше мне не было звонков на мобильный телефон.
Мой мобильный телефон молчал.
Потому что я его отключила.
Я умерла для Беера. Беер умер для меня.
Конечно, он найдет меня в Москве. Но я предпочитала не думать о том, как и когда это произойдет.
Мне казалось — я уже не боялась смерти.
Потому что я слишком привыкла думать о ней. И я видела ее воочию. Слишком близко. Ее черный глаз — пистолетное дуло.
«Агент V 25, приказываю вам…» Мне никто больше не приказывал. Я была свободна от приказов. Иван сказал мне, что после гастролей в Чехии мы летим через океан,
Мир падал в воронку времени. Мир разрывался надвое, натрое, на множество рваных кровавых кусков от мин, подложенных на рынках, от бомб, брошенных в океанские паромы, от самолетов, на бреющем полете врезавшихся в многолюдные билдинги. Мир придумал себе новый ужас, но я больше не хотела в нем участвовать. Конечно, Аркадий найдет меня. И, может быть, убьет. Но до того, как это произойдет, я сделаю свое новое шоу, и я станцую болеро, я так хочу его красиво, по-настоящему станцевать. Его, болеро, на земле еще никто не станцевал по-настоящему.
Иван спросил меня: «Почему ты не взяла с собой в это турне эту свою девчонку, эту замухрышку, Надю? Тебе же тяжело все время гримироваться самой. А девчонка очень смышленая. Быстрая такая, ловкая. Как циркачка. Раз-два — и мордочку тебе размалевала. Что пожмотилась, а? У нас же денег, Мара, просто куры не клюют. И курочка бы счастлива была, сколько впечатлений. Она от сиднейских фонтанов в обморок бы немедленно упала. А Прага? Сказочный городишко! А карнавал у латиносов! Супер!» Я скосила на него глаза: а что ты так печешься о девчонке? Что так заботишься? Я, что ли, надоела? Он расхохотался. «Да, немножко надоела! Мужик же должен иногда питаться свежатинкой!»
Шутка. Это была всего лишь шутка. Я щелкнула Ивана пальцем по носу и сказала серьезно: «В Буэнос-Айресе много русских эмигрантов, как и в Париже. Буэнос-Айрес — наполовину русский город. После Второй мировой туда сбежало много немцев, чтобы удрать от Нюрнбергского судилища, и много русских, чтобы спастись от верной гибели в ГУЛАГе. Там наверняка есть православный храм. Вот там мы и обвенчаемся, милый. И ты перестанешь смотреть на всяких недоношенных уродок. Я не хочу венчаться по-католически, хоть мать у меня и католичка. Я хочу венчаться по-русски. Отец бы одобрил это».
Иван, играя, повалил меня на отельную кровать и выдохнул мне в ухо: «А знаешь, кроме шуток, кто мне звонил сегодня?.. Твоя капустная гусеница… Надя!.. Я оставил ей номер своего телефона на всякий случай. Ты же свой отключила, Машка! А зачем? Поклонники измучили, надоедают?.. Так я ж не ревнивый…» Странная кривая улыбка застыла на его красивых губах. Я вздрогнула. Надя? Зачем звонила Надя? Что-нибудь случилось в Москве? «Да нет, ничего особенного. — Иван потрепал меня по щеке. — Не бери в голову. Просто, мне кажется, эта твоя гримерша в меня как кошка влюблена».
Я видел ее сегодня во сне.
Она и Иван, ее партнер, сын этой сволочи Метелицы, в моем сне стояли на летном поле, в аэропорту, и садились в самолет. Уже к самолету подвезли трап, и пассажиры поднимались по ступеням, по резиновому ковру, и стюардессы стояли в дверях, проверяя билеты, и я так ясно видел этих двоих — этого хлыща, красавца Ивана Метелицу, мнящего себя суперзвездой, и эту наглую испанскую ведьму, эту танцующую дрянь, посмевшую… А что она посмела, впрочем? Она посмела
всего лишь дать мне пощечину. Она унизила меня. Она совершила надо мной казнь — хуже настоящей казни. Она смогла это сделать! Никто не смог!Я видел во сне — они садились в самолет. И я хохотал про себя, злорадно, я знал — самолет должен разбиться, он обязательно должен разбиться. Он грохнется, этот красавец самолет, потому что я приказал подложить в него взрывчатку. И мина взорвется тогда, когда самолет будет лететь над океаном. И они оба утонут. Нет, позже! Он взорвется над городом. Над аэропортом. Над посадочной полосой. И самолет упадет на серый бетон, и развалится надвое, и у него отвалится хвост, и в салонах будут гореть и кричать люди, и они, эти двое, они тоже сгорят. Ее волосы! Его руки! Их поглотит пожар. И их глаза лопнут и вытекут. Жаль, я этого во сне не увижу.
Она не моя. Она не стала моей. Она только раз была моя — там, на полу моей гостиной. Она отвергла меня. Она любит другого. Она наставляет Ивану рога. Если бы она была моей женой и изменила мне — я убил бы ее. Зачем медлить? Она отвергла меня — я уничтожу ее. Ах, жаль, Метелица-старший сгинул! Иначе я заказал бы ему — ее. Возлюбленному — возлюбленную. Ах, какая дивная мелодрама! Во сне не приснится!
Во сне я видел их обоих, Ивана и Марию. А вот Кима не видел. Ким был по ту сторону сна. Ушел во тьму. Такие киллеры, как Ким, на дороге не валяются. Если он задумает отомстить мне — он выстрелит метко, особенно, если добудет хорошую винтовку с оптическим прицелом и подстережет меня где-нибудь на верхнем этаже. Выстрел из окна в собственного шефа… в бывшего шефа. Ах, как романтично! Его пуля разнесет мне голову вдребезги. У моего киллера никогда не бывало промашек.
Но Метелица не сделает этого. Метелица по-дурацки благороден. Он выше этого, так он думает. Неподкупный. Он не будет убивать из мести. Хорош неподкупный. Я ему по десять штук «зеленых» за убийство платил. Ну, ведь не каждый день он выезжал на работу. Отдыхал месяцами. Нет, нет, все-таки я его плотно загружал. Горячее времечко было.
Сон, чем ты закончился? А ничем. Они сели в самолет, и самолет взлетел. И, когда он взлетел и уже прочерчивал, прорезал темное ночное небо огненной полосой, я до крови закусил во сне губу — и проснулся.
И сказал себе: нет, Арк, ты должен их обоих найти и поставить все на место.
Ее — уничтожить.
Его — тоже.
Ее — страшно. Чтобы сполна вкусила ужас униженья.
Его — милостиво. Он все-таки был мой работник. И много сделал для меня. Пусть он разобьется во взорванном мною самолете.
А Ивана пощажу. Иван не сделал мне ничего плохого. Иван отличный танцовщик. Пусть живет и танцует дальше. Он забудет ее. Столько красивых девушек на свете.
Ишь ты, какое солнышко! Зимнее солнце, золотым гвоздем стоит в густо-синем небе. Москва вся горит и вспыхивает, как глазурь на прянике. Машины заносит на обледенелых дорогах. Вчера мне мой приятель позвонил, шишка в министерстве, голосок дрожит-трясется: «Лолочка, душечка, вы мне все правильно нагадали, спасибо вам не знаю какое, вы ведь как в воду глядели, махаончик мой, я чуть на машине в стену храма Божьего не врезался, так меня протащило, — гололед!..» Я засмеялась в трубку: верь мне, голубчик, верь! Карты все правильно говорят! Особенно если на них посидеть, попочкой их погреть, чтобы они еще тепленькими разбросились…