Аргидава

Вот тогда-то и прибыл к храму отряд внутренних войск МВД во главе с Корнеевым, о чем и попросил на заседании исполкома перепуганный насмерть его угрозами начальник управления культуры. Конечно, неловко было крутиться у всех людей на виду, но Корнеев не мог допустить, чтобы какая-нибудь книга или тетрадь была бы унесена отцом Васылем из храма. Все, включая дневники, должно было попасть лично Корнееву в руки. Оберег! Он должен был узнать, где искать тот самый всесильный оберег и чем он на самом деле является. Бойцы были переодеты в штатское, те, кто занимался в спортивных клубах, захватили с собой нунчаки и биты. Однако, по-видимому, кто-то предупредил попа заранее, и у храма собрался чуть ли не весь город. «Кто?! – сходил с ума от ярости Корнеев. – Кто?!» Бойцы погрузились в автобусы. Корнеев еще раньше, тихо и резко отдав приказы, под прикрытием бойцов сел в свой джип и уехал.

Однако нет-нет да и задумывался он, чем взять попа, с какой стороны зайти и не задействовать ли в операции Сашку. А уж как его заставить, он придумает.

Глава восемнадцатая Отец Васыль

Сам отец Васыль прошел службу в Афганистане, насмотрелся, исстрадался, извелся. Стрелять приходилось, тайно молить за спасение души, за души ушедших и раненых не уставал. Тайно, оттого что капелланов в Советской армии еще не было. Он в мыслях своих и снах мечтал вернуться сюда, в Аргидаву, в храм у крепостной стены. Поскольку тут когда-то давно, еще до ареста в тридцать девятом, служил прадед его, отец Любомир. Да что служил – и врачевал недужных, и помогал людям чем мог: деньгами, едой, лишними руками на постройке или ремонте дома. Очень уважаем был и любим. Да так, что люди поставили в честь его во дворе храма памятный знак. Но это уже после того, как приехал отец Васыль и обнаружил, что древняя церквушка, где правил службы прадед его Любомир, заброшена. Что много лет служила при тогдашней власти складом. И принял отец Васыль посланное небесами испытание, не очень уж и юный и не очень здоровый тогда священник. Силами людей, поверивших отцу Васылю, и силами небес возродилась, восстановлена она была, эта церквушка, да так, что сравнялась с былым своим величием в двенадцатом веке. В одной из пронумерованных семнадцати тетрадок и было описано подробно все: план на каждый день, что выполнено, что еще надо сделать, размышления разные, совершенно не богословские, а человеческие: восхищение людьми, которые помогали отстраивать храм безвозмездно, неистовой многочасовой работой иконописцев, очень увлеченных историей Древнего мира, и в частности крепостью нашей Аргидавой. О беседах с этими самыми иконописцами, о завязавшейся дружбе, о рождающихся прямо на восстановлении храма чувствах и молодых семьях, о том, что матушка, юная еще и бездетная тогда, готовила для работающих на строительстве и как хвалили стряпню ее. Добрые милые сердцу пустяки.

Спустя какое-то время Маша с Игнатом начали расшифровывать дневники отца Васыля, с которым детей познакомил Игорь Михайлович, директор районного архива, отец Игната и Аси. Там были и чертежи восстановления храма, и адреса, и номера телефонов иконописцев. И среди этих деловых записей, цифр, черновиков, финансовых отчетов, планов и набросков попадались отрывки каких-то размышлений, переводов, цитат. А всего там было семнадцать ветхих тетрадок в картонных и клеенчатых обложках с желтыми страницами, исписанных сначала перьевой ручкой ровным, «писарским», разборчивым почерком с нажимами и волосяными, затем авторучкой, какие-то страницы были и криво и торопливо исписанные химическим карандашом. «Это, – говорил отец Васыль, – величайшая драгоценность моей жизни – переведенные со старославянского дневники моего прадеда, приходского батюшки, отца Любомира. Был он ученый-теолог, арестован и сослан на десять лет без права переписки за саботаж. А всего-то перед Пасхой вызвали его на допрос, чтобы рассказал, о чем люди говорят на исповеди перед причастием. А он отказался. К счастью, Господь милосердный вернул прадеда домой в пятьдесят четвертом, но через год после возвращения отец Любомир попал на операционный стол с банальным аппендицитом. И не проснулся».

Отец Васыль строго-настрого запретил книги и тетради за пределы кабинета своего маленького выносить. Так что Маше и Игнату приходилось даже в жаркие летние дни надевать куртки, теплые носки и греться травяным чаем. Уж очень холодно было в маленьком «верхнем» кабинете храма, стоящего на горе, да еще и над рекой.

Они разбирали записи в тетрадях отца Васыля, увлеченно расшифровывали и, перебивая друг друга, читали вслух…

«…Все происходит тут вокруг какого-то предмета гигантской силы. Где он? Что это? Почему он здесь? Потихоньку разбираю дневники прадеда моего, отца Любомира.

Хотя и по-другому спрошу: не потому ли, что здесь эта сила, и возведена Аргидава? Для охраны. На века.

И не поэтому ли совершено вчера нападение? Кому здесь, на отшибе, понадобилось помещение храма?

Мы завершали сегодняшний трудовой день. Матушка трапезу накрыла. Как всегда, с любовью приготовленную. Омыли руки и рабочие, что по своей воле нам помогают, и Антон, иконописец, а вдруг шум со двора. Подъехало несколько автомобилей. Из них вышли люди. Внешность и род занятий их не вызывал никаких сомнений. Они окружили храм, стали цепью, поигрывая битами и восточными подвижными палицами. Кажется, это называется «нунчаки».

Я испугался не за себя, а в первую очередь за женщин, что пришли убирать храм и кормить рабочих, за матушку, за всех, кто находился о ту пору в храме, безоружный, усталый, не понимающий, что происходит. Я тут же позвонил братьям, с которыми воевал в Афганистане. Братья мои Божьею милостью приехали незамедлительно. Велели никому из женщин из храма не выходить и ждать. Поднялись по лестнице, взошли на крыльцо, встали стеной. И я вышел к ним. И Антон, иконописец. И маляры. Стояли, смотрели в лица этих, смотрели – так уж получилось, крыльцо высокое – сверху вниз. Ну и те сели в свои машины, уехали.

Странное дело, но с тех пор таких коллективных нападений не было. А из бандитов в той толпе с битами и нунчаками я заметил одного знакомого старого. Хоть и держался он отдельно, за машинами, хоть и отворачивался, прятал лицо под широкополой шляпой, я узнал его. И ведь тоже известен был по Афганистану. Приезжал он тогда к нам с проверками. Корнеев. Его люди тогда тоже не просто подчинялись ему, а пресмыкались перед ним, заискивали и побаивались… Кто он такой, мне вскоре удалось узнать. Город у нас маленький. Люди друг друга хорошо знают. Подполковник службы безопасности. Корнеев. Тонкий ценитель и коллекционер старины».

Видение

…Полвека он жил, горел ненавистью, воевал и не проиграл ни одной битвы. Он приводил в ужас весь мир, был как исчадие, как пришелец из преисподней. «Ненастье идет! – люди кричали в страхе и прятали детей. Ненастье!» И гигантское пылевое облако катилось по земле, рыча, воя, потрясая мечами. И дождь стрел из луков изогнутых летел в цель.

И вдруг такое смирение: он подошел к Риму. К самому Риму. Он был готов взять Рим. А Рим, в свою очередь, готовился, поникнув головой, вынести ключи. Он подошел к Риму. И… повернул обратно. Что было причиной? Одни говорили, что к нему вышел Папа. И сказал ему что-то… Наедине. Или что в Рим пришла чума… Или… Ну нет, кто мог его убедить? Его, демона, владевшего миром, братоубийцу по имени Ненастье?! Дикого, необузданного, жадного, одержимого варвара.

На самом деле в тот раз Рим спасла женщина. Либитина, сестра императора.

Либитина все просчитала правильно: одиночество способствует размышлениям. Учитель их с братом, хромой старик Клаудиус, обучал своих воспитанников одинаково, в равной мере давая знания и девочке и мальчику. Либитина, хоть и была моложе на несколько лет, не отставала от брата, а подчас и лучше была в логике и арифметике. Брат завидовал. Чем старше они становились, тем больше он ненавидел сестру. И когда их отец император скоропостижно умер, именно он унаследовал золотую диадему императора и трон. С тех пор как он стал диктатором, мысль, что сестра наблюдает за ним, замечает все его ошибки и слабости и ждет удобного случая – так ему казалось, – чтобы убрать его с дороги и самой править империей, лишала сна и стала невыносимой. При ней он становился косноязычным, слабым и растерянным. И однажды, чувствуя за своей спиной дыхание умной, коварной, как ему казалось, и бесстрашной сестры своей, заручившись вялой поддержкой императорского окружения, нашел повод изгнать Либитину на окраину империи. Дескать, раз умная такая, а ну-ка наведи там порядок. И пока служанки ее, оплакивая судьбу госпожи, собирали необходимое для жизни в изгнании, Либитина прознала, что у ворот Рима стоит дикарь, всесильный и бестрепетный Ненастье, а брат ее бьется в истерике, не зная, что предпринять. Спасая свою жизнь и великую империю, что по праву должна была принадлежать именно ей, а не бездельнику и пропойце брату, она не колеблясь послала к Ненастью Клаудиуса, дала учителю коня и велела поторопиться. Клаудиус передал дикарю от Либитины письмо с предложением обменять Рим на… бессмертие. К письму было приложено древнее кольцо, что Либитина носила с детства, кольцо, имевшее великую ценность. Оно передавалось по женской линии из поколения в поколение из давних веков. И все фрески и скульптуры изображали Либитину, ее мать Клитию, ее бабку и других прапраженщин семьи, что были схожи не только яркими рыжими волосами и статными фигурами, с обязательным условием: у каждой на пальце должно было быть видно умышленно увеличенное художниками кольцо.

Клаудиус указал на тусклый камень, вправленный в кольцо, и спросил у Ненастья:

– Знаешь ли ты, что камень дышит? – спокойно так спросил Клаудиус и, не получив ответа, продолжил: – Только вздох его длится столетия. У этого камня – другое время. Камень наденешь на палец своей женщине, чтобы он не утратил сверхъестественной силы. Только женщина может наследовать это кольцо. Рядом с ней, со своей женщиной, и ты станешь бессмертен.

Что сказал дикарю мудрый Клаудиус дальше, доподлинно неизвестно. Но беседа длилась недолго. Тем не менее Ненастье, рассмотрев внимательно и с почтением камень в кольце, более для вида помедлив, развернул свои войска и ушел от стен Рима. К тому же причина для отхода была серьезная: войска его были истрепаны долгими переходами, раздорами среди воинов разных племен из-за добычи и жалованья и таким пугающим повальным недугом, как дизентерия, которую принимали за начало эпидемии чумы. Поверил ли Ненастье Либитине или воспользовался поводом, чтобы отвести войска, – кто знает, что думают варвары…