Argumentum ad hominem

Да, случаются и мужчины-песенники. И не так уж редко, как можно было бы подумать. И они вполне активно пользуются своими способностями, но всегда и только в своих же целях. Представить, что кто-то из них решится посвятить свою жизнь простому служению… Три раза «ха». И ещё три раза по столько же.

Сварганить пирамидку и залезть на её вершину? За милую душу! И лучше всего, если за чужой счет. За наш, бабский, к примеру. Собрать прайд, и пусть тот пашет. А царь зверей будет заниматься тем, чем ему положено. Кем? Да им же самим и положено.

Конечно, кое в чем мужикам тут подфартило, к сожалению. Женщину гораздо легче развести на песню, в том числе и медикаментозными способами, так что, подтверждение квалификации получается довольно быстро и просто. А этих жучар взять почти невозможно, ни голыми руками, ни вооружась всеми достижениями науки и техники. Если и прокалываются, то слишком уж неочевидно и всегда могут отболтаться. Потому что песня у них остается одна и та же, от рождения и до смерти. И если не успел засечь все параметры до того, как пошел чистый звук, ни хрена потом ни до чего не догадаешься.

Радость во всей этой несправедливости только одна: как песенницы не могут гнобить друг друга своим даром, так и песенники тут не при делах. Паритет. Только обычные человеческие уговоры, договоры, уловки и угрозы.

Или игра в одного на всех любимого папеньку, как вариант.

— Дарли, дорогая! Ну проходи, проходи! Рассказывай!

Чего рассказывать-то?

— Жили-были дед и баба, пили кофе с молоком, рассердился дел на бабу, шлёп по пузу…

— Ай, баловница! — мне шутливо погрозили пальцем.

Кресла у него в кабинете удобные. Большие, мягкие, уютные. И сам он весь такой уютный. С виду. Отец-настоятель.

— Я предполагал, что ты задержишься, но чтобы настолько… Все прошло успешно?

— Обычная боевка. Почти тренировочная. Там и делать было почти нечего.

— И?

— Поработала, пошла и пришла.

— Надеюсь, к выгодному соглашению?

Если бы на мне были очки, я бы сдвинула их сейчас на кончик носа, чтобы покрасивше изобразить недоумение.

— Какое соглашение?

— Дарли!

Он сокрушенно всплеснул руками. Пока ещё не совсем дряхлыми, к тому же старательно спрятанными под плотным сукном сутаны.

— Это же семья Абруцци! Одна из самых влиятельных в наших краях, да и не только в наших.

— Не знаю, как насчет влияния, но со знаниями о современном мире у контессы явно не задалось.

— Так в чем и соль!

Он прекратит когда-нибудь сыпать восклицательными знаками?

— Дарли, ну как же так… Ведь всего и требовалось, что подтолкнуть чаши весов.

— Если вы намеревались через меня вербовать паству, надо было предупредить заранее.

— Дорогая моя, ну какая паства, о чем ты? Получив этот заказ, я сразу подумал о тебе и о том, что с самыми минимальными усилиями ты вполне могла бы…

Застолбить себе местечко в тамошнем палаццо? Ах вот оно что. Ну, спасибочки за заботу.

С его точки зрения, наверное, безупречная комбинация. И волки сыты, и овцы… Овца, то есть. Которой меня, по всей видимости, здесь считают.

И дело даже не в том, что воздействие на заказчика, пусть и ситуативное, считается дурным тоном. Проходили много раз. Почти всегда успешно, кстати. Но навязывать себя человеку, который с первого же взгляда провел черты и границы? Только если ради чувства собственного злорадного удовлетворения. А это невыразимо скучно. По крайней мере, становится таковым спустя… Да почти сразу же, как получен результат.

Если бы она взглянула на меня тогда ну хоть чуть-чуть иначе…Ну хоть капельку. С вопросом или интересом. Тогда что-то могло бы получиться.

— Проехали.

— Дарли!

— Ну не шмогла я, не шмогла. Протупила. Нижайше прошу прощения.

Он пожевал губами. Скорее всего, недовольно или разочарованно, хотя общая благость с лица, конечно не уходила. И это раздражает намного больше всего остального. Когда знаешь друг друга большую половину жизни, такие игрульки, как по мне, выглядят почти неприлично.

— Ничего, ничего… Есть у меня на примете ещё кое-какие варианты.

Если настолько же пафосные, проще отказаться сразу. Потому что все эти высокопоставленные существа…

— Отец-настоятель!

Возникший на пороге служка из секретариата выглядел так, будто самолично и только что встретил конец света. При том, что всего лишь держал на вытянутой руке лист бумаги. Правда, бумаги зачетной: плотной, нарочито желтоватой и разукрашенной какими-то вензелями.

— Что случилось, сын мой?

Служка попытался было переложить свои чувства на слова, но не справился, а потому бумага была пронесена через весь кабинет и положена на рабочий стол в полной тишине и с превеликой осторожностью, аки ядовитая змея.

Отец-настоятель пододвинул лист поближе к себе и начал водить взглядом по строчкам. Водил долго, с заметными остановками и даже некоторыми паузами для явного ухода в себя. А когда закончил чтение, растерянно воздел очи в мою сторону.

— Дарли, дорогая…

— Чегось?

— Не будешь ли так любезна пояснить, какую именно работу и как ты выполнила, если контесса Абруцци обвинила тебя в совращении своего несовершеннолетнего сына?

И вот теперь я, наконец-то, почувствовала.

Как моя левая бровь начинает карабкаться на лоб. Все выше, и выше, и выше.

Глава 3. Гора родила мышь

Петер

Я очнулся вместе с приступом то ли чиха, то ли кашля, но такого конкретного, что меня согнуло пополам, заставляя сесть, а потом снова распластало по лежаку. Ровному и…

По поводу температуры окружающего мира кожа не чувствовала совершенно ничего. Даже кафель на стене, выглядящий почти ледяным, при прикосновении не пожелал сообщить о себе хоть что-то сверх визуальной составляющей. Если приплюсовать сюда же химический привкус вишни на языке, за выводом далеко ходить не надо. Можно даже вовсе не шевелиться.

Консервация, значит? Осталось понять, зачем и о чем эта заморочка.

Несомненное удобство только одно: полный пофигизм относительно внешних условий. Правда, по итогу все обычно заканчивается кучей синяков, и это только в случае, если будешь крайне внимательным. Расслабишься больше допустимого — сам себе злобный дурак.