Архив пустоты

Наверное, именно уверенность в собственной правоте и поддержка друзей помогали изменить отношение окружающих. Сэла сама не заметила, когда, в какой день, после какого поступка или распоряжения она перестала быть «выскочкой, внешнемиркой». А скорее, никакого конкретного дня и распоряжения не было. Уважение и признание распространялись постепенно, как тепло очага в зябкой комнате. Сначала оно согрело волонтёров Улья, работавших с Сэлой плечом к плечу. Потом вахтовые бригады медиков и биохимиков унесли его под купол Наукограда. Теперь даже начальник охраны Журавский обращался к ней уважительно. И Мартин Брут во время совещаний больше не смотрел с иронией. Пусть разговаривал жёстко и отрывисто, но как равный с равной.

Однако больше, чем уважение сотрудников и признание руководства, ценила Сэла привязанность своих подопечных. Она не желала видеть в них животных. Тяжело, может быть, безнадёжно больные – но люди! И женщины будто понимали это. Они узнавали её, выделяли среди кормильщиков, уборщиков, медиков и прочих визитёров. Когда она появлялась в ангаре, не жались к стенам, наоборот, подбегали к решётке, протягивали руки, норовя прикоснуться. А стоило ей самой войти в клетушку, так и вовсе тёрлись о ноги большими кошками. Разве что не мурлыкали.

Почти всё свободное время Сэла проводила рядом с подопечными. Часто приходила с маленьким Виктором на руках. Тогда женщины делались особенно тихими и ласковыми. Грудились у решётки, тянулись, агукали жалобно – просили дать подержать или хотя бы погладить. Гладить Сэла разрешала, держать – нет. Уговаривала: «Потерпите, скоро и у вас будут маленькие».

Чаще всего она останавливалась у клетушки Милы Кахая. Бывшая одноклассница радостно взвизгивала и начинала о чём-то «рассказывать». Сэла пыталась уловить связное в её лепете, увидеть искорку разума в прекрасных карих очах. Иногда казалось, что ей это удалось. На миг…

Однажды Ксения Полёва застала её вот так «разговаривающей». Спросила удивлённо:

– Сэла, что ты делаешь? Всё ещё веришь, что они смогут вернуться?

Сэла покачала головой.

– Неважно, во что я верю. Господин Гамильтон очень любил свою дочь, но это не помогло спасти её. А ведь любовь – самое сильное чувство.

Ксения помедлила. Тихо произнесла:

– Сэла, Алекс сказал мне по секрету: Гамильтон до сих пор продолжает свои эксперименты.

К концу лета Сэла Фристэн стала полноправным членом Совета кураторов. Единственным из руководителей Наукограда, кто упорно не желал принимать её всерьёз, был… старший ловец Огней Корсан. Это сделалось настолько очевидным, что в конце концов даже Мартин Брут не выдержал. Спросил во время закрытого совещания, посвящённого очистке:

– Огней, до меня дошла информация, что у тебя есть претензии к куратору Улья.

Корсан фыркнул презрительно.

– С чего бы? Говорят, «пчеломатки» её обожают. Не иначе за свою держат.

– Вижу, ты невысокого мнения о жене?

– Какое может быть мнение об этих обд… о жителях внешнего мира? Уж кто-кто, а я её помню прекрасно ещё с тех времён.

– Полное ничтожество? – улыбнувшись, подсказал Брут.

– Почти. Не приспособленная к жизни, с ворохом бесполезных и во внешнем мире, и у нас знаний в голове.

– Кажется, именно ты привёл её в Наукоград? Как раз накануне эксперимента.

– Да, но… Я много кого приводил! Пожалел убогую, признаю.

– Женился на ней тоже из жалости?

– Да!

Мартин прищурился.

– Странный ты, Огней Корсан. Специалист отличный, умеешь людей за собой повести. Но иногда бываешь… – Он прищёлкнул пальцами. – Недальновидным. Слепым даже.

Огней нахмурился.

– Что вы хотите сказать?

– «Неприспособленная» Сэла проникла в Наукоград накануне тотального оглупления. Затем забралась к тебе в постель – мне отчего-то думается, что это была её инициатива, нет? Стала твоей женой и тем самым – приёмной матерью первого ребёнка нового поколения. Параллельно вошла в Совет кураторов…

– Это вы её назначили!

– Правильно. А почему? Ты ни разу не видел связанных с ней векторов?

– Нет. Я их давно не вижу.

– А я – вижу. Во время мартовского собрания весьма отчётливый висел над твоей жёнушкой. Синий.

– Синие – это ведь хорошо? Благоприятная вероятность.

– Вот-вот, потому и назначил. И не ошибся: вроде бы Улей процветает. Но что-то в твоей Сэле есть эдакое. Не разобрался я в ней пока. А когда разберусь…

– Что сделаете?

Брут улыбнулся вновь.

– Может, назначу своим преемником. А может… Ладно, давай поговорим об очистке.

Если в Улье, на строительстве Питомника и новых оранжерей всё шло по плану, то очистка полуострова грозила затянуться. С Коком ловцы уложились в отмеренный срок. Но дальше начиналась восточная промзона. Против ожидания несколько тысяч обдолбов успели мигрировать туда. И выкурить их из лабиринтов коммуникаций, раскинувшихся на сотни километров, было куда сложней, чем устраивать жатву на площади Становления. На это ушёл весь остаток июня и половина июля. А потом Брут вдруг отправил Давида с полусотней ловцов обследовать южный берег. Напрасно Огней пытался объяснить старшему куратору, что жизни там давно нет, что от ядовитых испарений люди сбежали сто лет назад. Что отвлекать на эту работу лучшие звенья, когда каждый человек на счету, нецелесообразно. Брут был непреклонен. Возможно, обдолбы лишь предлог, и он хотел испытать в экстремальных условиях первую сошедшую со стапеля тройку трансформов? В любом случае начинать зачистку центрального Крыма пришлось в усечённом составе.

До катастрофы Сиф был самым многолюдным мегаполисом полуострова. И он таким оставался. Как ни странно, почти треть его жителей перезимовала успешно. Зато в конце весны – начале лета здесь прокатилась вторая волна массового мора. Август выдался жарким, не успевшие сгнить и усохнуть трупы раздувались, словно воздушные пузыри, взрывались от малейшего прикосновения, вонючая жижа ручьями текла по улицам, собиралась в жирные лужи. Не было и речи, чтобы работать по восемь-десять часов, как в первые дни очистки. Четыре утренних часа, потом – прочь из ядовитого ада. Огнею казалось, что они не пройдут этот бетонный скотомогильник никогда. Те из обдолбов, кто был ещё жив, едва передвигались. Покрытые язвами и коростой, выглядели они так отвратительно, что сразу становилось понятно: на корм не годятся. Иногда их даже не добивали – забрасывали в кузова самосвалов вместе с трупами, сгружали в траншеи, засыпали землёй. Некоторые пробуждались от сонной одури, пытались выкарабкаться из могилы, спастись. Наблюдать за этим стало у ловцов одним из немногих развлечений. Кто успеет первым – обдолб или бульдозер, катящий перед собой земляной вал? Обычно успевал бульдозер. Если обдолб побеждал в забеге, то получал приз – пулю в лоб.

В середине августа неожиданно похолодало, прошли дожди. Потоки воды смыли липкую грязь с улиц, даже воздух как будто очистился. Ловцы приободрились, хоть и пережившие второй мор обдолбы становились весьма прыткими. Но охота на них была уже привычной работой.

Огней начал заказывать мясо в столовой Улья. Куда деваться? Теперь и он жил в гостинице. Сэла должна быть рядом со своими подопечными, маленький Виктор – возле мамы. Огнею оставалось принять этот расклад.

Он как раз отпиливал ножом кусок от сочной, большой, в тарелку размером, отбивной и старался не думать, с какого животного её срезали, – в меню значилось «свиная», но кто знает правду? – когда услышал:

– Привет, Корсан.

Огней поднял глаза. У его столика стояла чуть полноватая женщина с коротко стриженными пепельными волосами.

– Добрый вечер. – Он её не узнал.

– Я давно хотела тебе сказать… Зимой, когда ты послал на смерть моего мужа…

Словно током ударило – жена Карловича! Вдова, вернее.

– Когда ты Стэна убил, я вне себя была. Не знала, что мне делать. Если бы не дети… И после… У нас ведь справедливости больше не сыскать, Великая Цель всем правит. А теперь я иначе думаю. Это хорошо, что Стэн тогда погиб. Что не стал таким же, как ты и твои дружки. Убийцы!