Арифметика демократии

У каждого класса обрисовался свой круг интересов, в связи с чем появилась потребность иметь дополнительно своё отдельное общение кругу себеподобных, со всеми присущими ему особенностями. И в этом общении каждому было важно иметь полное взаимопонимание по тем вопросам, которые волновали именно людей его круга. При этом, основной темой круга марамуков было обсуждение проблем, в результате которых они недополучали то, что им полагалось по закону. У марабуков же, помимо аналогичной, была ещё и другая: как обсуждать те соображения и приёмы, связанные с деятельностью, о которой марамукам знать не следовало. То же было и барабуков, и, наверное, кое-что из этого, было бы и у Верховного, если бы ему было с кем общаться, но поскольку единственным представителем своего класса был он сам, общаться по определённым вопросам ему было не с кем.

Так сформировались отдельные языки, на которых каждый контингент общался внутри себя. Каждый язык отличался обозначением тех вещей, которые на его уровне знать необходимо. В каждом языке появились свои названия приёмов, которые данный контингент использует, свои названия ситуаций, которые при этом возникают, отношений к вещам, присущие им в связи с соответствующим пониманием, а также свои понятия, определяющие, кто есть кто в рамках понимания дела, присущего данному кругу.

Языки разных уровней соотносились между собой по принципу обратной совместимости. Т.е., язык одного контингента более низшему контингенту абсолютно непонятен, а верхнему, в принципе, понятен, но неудобен, т.к., для обсуждения тех проблем, которые возникали на его уровне, у них был свой язык, более подходящий. Например, в языке марабуков было слово "замарамукать", а марамукам оно было абсолютно непонятно, если им доводилось его случайно услышать. Они знали слово "марамук", но не видели в этом ничего предосудительного, и они не понимали, почему они должны стыдиться того, что они марамуки. Наоборот, им даже нравилось, когда их называли марамуками, потому, что это говорило о том, что они полноправные члены правового Общества. И им был абсолютно непонятен пренебрежительный тон, которым произносилось то слово. Но самое интересное, что в среде барабуков было ещё и слово "замарабукать", которое употреблялось примерно с такой же интонацией, но марабукам было примерно так же непонятно. Был ли свой собственный язык у Верховного, неизвестно, т.к., если он на нём и общался, то с самим собой мысленно, а мысли свои в слух никому не высказывал.

Односторонняя совместимость языков иногда влекла за собой проблемы взаимопонимания при общении между контингентами. Когда кто-то из марабуков говорил марамуку: "Да кто ты такой?!", то ожидал услышать в ответ смиренное "Никто...", а вместо этого было гордое "Я - марамук! Я полноправный член свободного правового Общества! А ты всего лишь уполномоченное соблюдать мои права лицо! А если ты думаешь, что твои злоупотребления сойдут тебе с рук, то ты ошибаешься! Да ты всего лишь жалкий паразит, который не понимает, что его произвол всего лишь до поры - до времени терпят! Да, когда надо будет, мы тебя на место живо поставим! Потому, что у нас перед Законом все равны!", и.п.. Та же проблема наблюдалась и барабуков с марабуками. И тогда представителю более высшего класса ничего не оставалось, кроме как заканчивать разговор за невозможностью установить взаимопонимание, и потом уже на языке апельсинов низшему автоматически объяснялось, кто он такой, и какие у него права.

Поскольку разница между самыми высшими и низшими была настолько велика, что взаимонепонимание было практически неизбежным, Верховный придумал порядок, при котором общение самых высших с самыми низшими было практически исключено. Сама система общественных отношений так устраивалась, что прямые диалоги между ними были просто невозможны, а утверждения высших передавались до низших по цепочке вниз, а низших до высших должны были передаваться так же вверх (при условии, что высший найдёт время слушать низшего). Если Верховному важно было что-то сказать сразу всем, он мог непосредственно сам выйти к ним и во всеуслышание это объявить. А если кому-то было что-то непонятно, то на языке апельсинов ему всё самым доходчивым образом задним числом автоматически разжёвывалось. И потому нижестоящим оставалось говорить с высшими лишь тет-а-тет, довольствуясь кухонными разговорами между собой о том, что они думают по поводу "неспособности" тех "правильно" поделить апельсины. А поскольку удовлетворяющих ответов им получить было не от кого, они компенсировали недостаток плодотворности диалога его продолжительностью, а незамысловатость позиции - эмоциями.

Чтобы обойти проблему взаимонепонимания, высшие изобрели универсализацию языка. Само понятие "универсализация языка" было достаточно специфичным, и круг использующих его лиц был, соответственно, очень узким. Суть универсализации состояла в том, что применялась специально разработанная методика высказывания мыслей, при которой говорящий мог бы во всеуслышание говорить то, что ему надо сказать, но каждому слушающему при этом слышалось лишь то, что ему полагалось услышать. Например: в случае деления апельсинов, если марабук пошёл бы против системы, и сказал что-то вроде: "...я не знаю, что у вас там в целом получается, но по закону нам каждому полагается по пять и всё тут. Так что давайте нам на мой десяток столько реальных апельсинов, сколько нужно!", то Верховный ему так же, во всеуслышание, мог бы ответить: "Вот видите, он не знает, а лезет спорить. А меж тем все знают, что чем больше достанется одним, тем меньше достанется другим. Разве кто-то видит, чтобы одной общине досталось больше, чем другой? Если нет, то тогда почему мы должны урезать одних, чтобы добавить другим?". И в этих словах тому слышалось: "Да кто ты такой, чтобы отхапать больше, чем тебе хватает твоего ума? Сиди и довольствуйся тем, что имеешь, пока и это не отняли!". Но марамукам слышалось другое: "Смотрите, вот явный пример того, когда кто-то пошёл против нашего замечательного справедливого Закона, и пытается нас всех обделить. Правильно, что ему не позволяют нарушать наш порядок!".

Таким образом, язык Верховного стал официально общественным языком, и на нём он всегда мог в отрытую говорить то, что думает. Ибо правовое Общество было демократическим, а власти демократического общества скрывать от народа нечего. С тех пор, как только кто-то говорил марамукам, что им надо уметь считать, в рамках универсализации языка им слышалось "Я пришёл попирать ваши права и свободы!", и реакция была соответствующей. А сам язык стал именоваться универсальным общественным языком. И когда в отношении языка говорили слово универсальный, каждому слышалось то, что ему полагалось услышать.

История седьмая . Как в Обществе росло правосознание

Поскольку Закон Общества Справедливости и Равенства был достаточно сложный, при его трактовке часто возникали ситуации, когда один вроде бы последовательный ход мыслей приводит к одному выводу, а другой вроде бы не менее последовательный - к другому. При этом, выводы эти противоречили друг другу, но однозначно доказать, что один вывод не состоятельнее другого, не получалось. Например, в спорах у той же оппозиции одна трактовка Закона давала одним удовлетворительный результат, а других оставляла обделенными, а альтернативная - наоборот. И с тех пор участники Общества быстро усвоили для себя один очень важный урок: есть выгодная для них правда, а есть невыгодная. И пусть чужая правда ничуть не менее логичная и последовательная, но это ещё не повод её признавать. Ибо, чем больше будешь прислушиваться к чужой правде, тем вернее без единой дольки в конечном итоге и останешься.

Почему так получалось, что правды не сходились между собой, было не совсем понятно, но это уже и не особо волновало типичного марамука, ибо в связи с проблемами делёжки было куча других более насущных вопросов. "Ну зачем об этом думать?
– отвечал обычный марамук, когда ему задавали такой вопрос, - лучше подумать, как получше отдохнуть, чтобы набраться сил, чтобы побольше заработать себе апельсинов!". Поэтому, когда в такой системе марамуку пытались что-то объяснить, он уже не спешил внимать, потому, что просто уже привык никому не верить. И как бы логично и последовательно ему всё не было преподнесено, для него это ещё не был повод доверять изложенному. "Идите вы куда подальше с вашей логичностью, - говорил он, - я свою правду для себя нашёл, и я с ней спокоен, что в конец обделённым не буду. И ничего другого мне не нужно. Зачем нам ваша правда, которая ещё, не известно, чем обернётся? У нас своя правда есть, проверенная, и надёжная, и в последовательности и логичности она вашей ничем не уступает. Только вот с вашей она не сходится, и потому, или моя правда будет, или ваша. Так что нам с вами не по пути, а вашу правду мы знаем - вашего брата послушаешь, так вообще без всего останешься!". И потому марамука трудно было в чём-то убедить.

Поскольку марамуки в споре не хотели признавать чужую правду, их споры между собой имели одну особенность. Все предпочитали вести споры теми методами, которые не оставляли возможности им что-то доказать. Диалектика их спора обычно сводилась к тому, чтобы оппонента или переорать, так, чтобы все услышали именно тебя, а не его, или более остро и язвительно подобрать обзывательства, чтобы все засмеялись над ним, а не над тобой. Или, как альтернатива, победить в мордобое, которым нередко заканчивались споры, что считалось самым веским аргументом в спорах марамуков. "Ты несёшь бред, потому, что ты дурак. Но тебе не понять что ты дурак, потому, что ты дурак. А я не обязан тебя слушать, потому, что ты несёшь бред!", и т.д., и примерно в таком ключе строилась вся аргументация. Ну а если оппонент не способен принимать такой простой и ясных ход доводов, то, что ещё остаётся, кроме, как дать ему со всей силы по его несообразительной голове?

Если спор не заканчивался мордобоем, то самым веским критерием правоты одного из участников считалась его поддержка слушателями спора. Получение поддержки кем-либо из присутствующих при ведении спора выставлялось им как подтверждение его правоты, а поддержка большинством - как неопровержимое доказательство. Однако, получивший меньшую поддержку не спешил этого признавать, объявляя, что оппонента поддерживают одни лишь дураки, а мнение дураков он слушать не обязан. И тогда его спор с оппонентом перетекал в спор со всеми его поддерживающими, и выяснение поводу того, кто дурак, велось уже с ними со всеми. В таком режиме марамуки, обычно, могли иметь за собой огромное количество проведённых споров, при этом, не имея ни единого поражения (по крайней мере, такого, которого бы за собой признавали сами). А когда человек ни имел ни одного поражения, у него и привычки не было задумываться в направлении, что он, возможно, в чём-то неправ. Наоборот, сама сложившаяся обстановка формировала в нём мораль, что он всегда должен исходить из того, что он несомненно прав, а потом уже, исключительно в рамках этого постулата, принимать или не принимать какие-либо доводы. И само показательное нежелание слушать оппонента было тоже очень важным приёмом, сразу дающее ему понять, что ничего доказать у него не получится, и, таким образом, сразу ставящее его "на место". Ибо сама жизнь в правовом Обществе учила, что иной подход - признак неопытности и наивности.

В сложившейся системе была и ещё одна особенность: когда человека не заставляли учить ничего такого, что требовало бы серьёзной интеллектуальной нагрузки, у него оставалась куча свободной нерастраченной умственной энергии, а когда энергии переизбыток, её весьма неплохо было выплеснуть в том же споре. Поэтому споры марамуки вели, не смотря на скромный интеллектуальный багаж, обычно достаточно жарко и упорно. И когда марамуку говорили какую-то вещь, он не спешил анализировать её с разных сторон, а всегда ограничивал понимание только тем направлением, которое вело в пользу занимаемой им позиции. Зато всю сэкономленную энергию вкладывал в проработку этого направления как можно дальше, и потому в своём понимании обычно бежал сразу на несколько шагов впереди оппонента, сам же за него продумывая его ответы и сам же им оппонируя. Например, если кто-то говорил марамуку, "Начинать решать проблемы надо с того, чтобы не допускать к голосованию за закон таких кто не умеют считать...", у него сразу срабатывал ход мыслей: "Он нарушает мои права, лишая свободы решать, что я обязан, а что не обязан учить. Где нападение на мои права, там я должен защищаться. Потому, что, где, такие, как он, лезут с такими заявлениями, там взаимопонимания быть не может - это уже проверено на практике сто раз. Где нет взаимопонимания, там мордобой. А где мордобой - там растоптанные апельсины, а их и так не хватает. В общем, который хочет растоптанных апельсинов, при том не понимает этого!". И потому отвечал сразу так: "...это если таких, как ты слушать, то это всё закончится тем, что я вообще ни дольки не получу!". Или так: закон, лезут рассуждать. пторые не учивточки зрения которых каждую составляющую вопроса можно проанализиоровать.обирается. "...ты дурак?!". И трудно было угадать, что он имеет ввиду, и с какого места надо начинать, чтобы вернуть разговор в нормальное русло. Впрочем, установление взаимопонимания в таком разговоре было только проблемой для оппонента, который хотел заставить марамука учиться считать, а марамука завершение разговора на этом моменте и так устраивало. С той поры марамукам очень трудно было что-то объяснить, если они изначально что-то уже считали неправильным, ибо жизнь в правовом Обществе научила их очень активно отстаивать свою правовую позицию.