Арина Родионовна

«Арина Родионовна была воплощением Русской Музы. <…> И „доколь в подлунном мире жив будет хоть один пиит“ — будет живо о ней предание». Этими словами — к вящему неудовольствию многих —завершил в 1929 году свой парижский очерк «двух станов не боец», непредвзятый пушкинист Владислав Ходасевич.

Попробуем теперь разобраться, кому и чем могла не угодить такаяпушкинская няня и «в краю чужом», и — шире — в самой «метрополии», то есть в России XIX–XX веков.

Из приведённых выше фрагментов и замечаний напрашивается вот какой вывод. В общественном сознании за няней поэта чуть ли не изначально, с первых шагов пушкинистики было закреплено видное и, как выясняется, далеко не всех устраивающее место. «Арина Родионовна <…> стала одним из самых знаменитых образов пушкинского окружения, если не вообще знаком русского начала при Пушкине, — пишет по этому поводу H. Н. Скатов, — да и во всей нашей жизни сделалась как бы символом всех русских нянь» ^[49] .

49

Скатов H. Н.

Детство гения // Венок Пушкину: Статьи. М., 1987. С. 18.

Иначе говоря, Арину Родионовну с порога приветили и всячески поднимали на щит преимущественно лица, принадлежавшие, выражаясь (в угоду традиции) очень условно, к славянофильскомунаправлению. Их идейные оппоненты, так называемые западники, не остались в долгу: они (опять-таки не без исключений) были в оценках пушкинской няни гораздо более сдержанны, а то и откровенно скептичны.

Надобно понимать, что дискуссия об Арине Родионовне возникла (и, не утихая, продолжается по сей день) как жёсткий, но всё же локальный спор в рамках значительно более масштабной, мировоззренческой полемики — полемики о месте и роли Пушкина в отечественной истории. Дабы не уклониться далеко в сторону от проблематики настоящей книги, сформулируем суть этой дискуссии по возможности лапидарно, посредством бинарной оппозиции, которую обозначим классическими цитатами.

Допустим, так: что есть Пушкин для нашего ушедшего и длящегося бытия — «русский национальный поэт», «явление чрезвычайное и, может быть, единственное явление русского духа» (Н. В. Гоголь) или же только«наш первый [50] поэт-художник» (И. С. Тургенев)?

При «тургеневском», с подчёркнутой эстетической доминантой, ответе на основополагающий вопрос Арину Родионовну надлежало (так сказать, по определению) разжаловать из знаковыхи символичныхфигур, входящих в ближайшее пушкинское окружение, — в очеловеченный задник сценического пространства, в онемелый и окаменелый объект.И за время существования пушкинистики означенную операцию, в той или иной форме, с разными степенями мастерства, откровенности и приязни к старушке, провела целая клака противников «русского начала».

50

То есть самый лучший, по выражению самого И. С. Тургенева — «центральный».

Уже через несколько месяцев после выхода в свет анненковских «Материалов для биографии А. С. Пушкина» поэт и критик М. А. Дмитриев возмущался в письме к М. П. Погодину (тяготевшему к славянофилам): «Из новейшей биографии Пушкина <…> узнали мы, что, вероятно, обязан Пушкин народностью некоторых своих произведений — старухе своей нянюшке, о которой столько нынче пишут, что, я думаю, ей икается на том свете. Словом: Пушкина не выводят нынче перед публикою иначе, как со старухой нянькой. Карамзин и И. И. Дмитриев, я думаю, смеялись бы этому; а Пушкин краснел бы, представляя из себя эту группу. <…> Только и прославляете двух богов: Пушкина и Гоголя, да одну богиню: няньку Радивоновну!..» ^[51]

51

Осповат А. Л., Охотин Н. Г.Комментарий к Материалам для биографии А. С. Пушкина. М., 1985. С. 65–66.

Есть основания думать, что за щедрые комплименты в адрес Арины Родионовны П. В. Анненкову тогда досталось не только от взбалмошного М. А. Дмитриева. Да и сам Павел Васильевич, человек вполне либеральной закваски, приверженец «европейских начал» ^[52] , увидев однажды имя пушкинской няни на развевающихся славянофильских хоругвях, вероятно, понял, что погорячился и ненароком угодил в недружественный стан. К началу семидесятых годов XIX века взгляд «первого пушкиниста» на старушку был публично и довольно существенно скорректирован.

52

Кошелев В. А.Эстетические и литературные воззрения русских славянофилов: 1840–1850-е годы. Л., 1984. С. 17.

Переиздавая в 1873 году биографию поэта ^[53] , П. В. Анненков не стал редактировать общеизвестный текст и сохранил все ранее им данные характеристики няни. Но спустя год он напечатал в Петербурге новый труд — «Александр Сергеевич Пушкин в Александровскую эпоху», где фактически дезавуировал собственные высказывания 1855 года.

«…Довольно трудно представить себе, что биографы Пушкина, — впрочем, со слов самого поэта нашего, только понятых ими чересчур узко, — заставляют участвовать в развитии Пушкина и даже направлять это развитие няню его, Арину Родионовну, — писал поставивший себя в положение унтер-офицерской вдовы П. В. Анненков. — Это одно из тех недоразумений, которые отходят в область „биографических предрассудков“ <…>. По смыслу этого предания выходит так, как будто добрая и ограниченная старушка, Арина Родионовна, играла нечто вроде роли бессознательного, мистического деятеля в жизни своего питомца и открывала ему область народного творчества, благодаря своему знанию русских сказок, песен и преданий. Арина Родионовна была действительно верным и усердным посредником в ознакомлении Пушкина с некоторыми примерами и мотивами народной фантазии, но, конечно, не её слабая и немощная рука указала поэту ту дорогу, на которой он <…> очутился: тут были указатели другого рода и порядка» ^[54] .

53

Книга П. В. Анненкова была опубликована в 1873 году в Санкт-Петербурге под изменённым названием — «А. С. Пушкин: Материалы для его биографии и оценки произведений».

54

Анненков П. В.Александр Сергеевич Пушкин в Александровскую эпоху: 1799–1826 гг. СПб., 1874. С. 300.

Об «ограниченности» няни и ничтожности её влияния на поэта чуть позже заявил в записках и его племянник, сын пушкинской сестры Ольги Сергеевны, Л. Н. Павлищев. В его мемуарной эскападе, полной к тому же пренебрежения к русскому фольклору, сквозила и нескрываемая личная обида:

«До настоящего времени никто из биографов покойного моего дяди, — как это ни покажется странным, — не отвёл единственной родной сестре его, матери моей Ольги Сергеевне, подобающего ей места, между тем как, распространяясь о младшем брате поэта, господа эти толковали усердно и о няньке матери моей и его, Ирине Родионовне (нашедшей себе место и на картине Ге — „Пушкин, читающий свои стихи Пущину“), личности полуграмотной и ровно ничем не замечательной, в сущности, кроме сообщаемых ею россказней о богатыре Еруслане Лазаревиче, царе Салтане и прочих, в этом роде, народных басен» ^[55] .

55

Павлищев. С.4.

Текли годы — струилась и полемика…

Установка на механическое прославление няни, навязанная пишущему сословию «пушкиноведами в шинелях с наганами» (О. Э. Мандельштам) в советские времена, в какой-то мере сковала руки противникам «русского начала». Однако возможности, и немалые, для завуалированных возражений живучим (но тоже не жирующим) «славянофилам» у них всё же остались — и контроверза продолжилась.

Иногда дискуссия принимала обличье праведной борьбы с апологетическими крайностями коммунистического толка. Но порою полемисты одной-двумя фразами метили и в тех, кто некогда стоял у истоков няниного «культа» («Некоторые критики, как, напр<имер>, Аполл<он> Григорьев, преувеличили её роль…» ^[56] и т. д.).

56

Устимович П.Пушкин и его няня // Красная панорама. 1926. № 28. С. 5.

Чаще всего они действовали просто: сочувственно и в нужном контексте цитировали своих дореволюционных единомышленников. Так, поступили, положим, А. Л. Осповат и Н. Г. Охотин, которые напечатали в комментариях к факсимильному изданию анненковских «Материалов…» вышеприведённое письмо М. А. Дмитриева к М. П. Погодину.

Трудно было придраться и к М. К. Азадовскому, почти дословно повторившему в статье «Сказки Арины Родионовны» (1938) мысли П. В. Анненкова: «Нельзя видеть в Арине Родионовне, — как это делают многие исследователи, — воплощение какой-то чуть ли не мистической силы, властно направившей Пушкина на новый путь. Неправильно видеть в ней основной и почти единственный источник и стимул фольклорных интересов Пушкина. Такие утверждения прежде всего необычайно снижают и обедняют смысл и значение пушкинского фольклоризма в целом, отрывая поэта от более сложных воздействий общественного порядка и вырывая его из общего процесса развития мировой литературы. А если бы не было Арины Родионовны, неужели в таком случае Пушкин прошёл бы мимо народных источников творчества или, может быть, он не сумел бы стать великим народным поэтом?» ^[57]

57

Азадовский М. К. Литература и фольклор. Л., 1938. С. 291–292.

Применялись, впрочем, и более затейливые методы. Так, эссе В. С. Непомнящего «Мамушка» (или «Мама») в своё время вызвало не только озабоченность в кругах предрасположенной ко всяческим фобиям интеллигенции, но и самиздатовский пасквиль на пушкиниста (автором и распространителем текста был довольно известный московский литератор).

Эффективной формой умаления заслуг Арины Родионовны, отнюдь не всегда и далеко не всеми осознаваемой, была и стимуляция обывательского спроса на Наталью Николаевну Пушкину — как на главную(или роковую)женщину в жизни поэта. Порождённые ажиотажным спросом сочинения о жене Пушкина — иногда искренние, чаще лукавые, почти всегда малопристойные — приходились по вкусу невзыскательной публике, а заодно они теснили «пресные» сюжеты о крепостной старушке на историографическую периферию.