Арина Родионовна

Точных данных о происхождении отца Ирины так и не обнаружилось. Нам известно, что Родион Яковлев родился в 1728 году; предположительно в тридцатых годах он очутился в доме Петра Полуектова (между 1692 и 1696–1772), крепостного крестьянина графов Апраксиных, переселённого в Суйду из какой-то центральной губернии. В бездетной семье приёмыш фактически стал родным сыном. Из других документов можно вывести, что в 1749 или в 1750 году «приимыш» Родион, которому было около двадцати двух лет, женился на Лукерье Кирилловой (1730–1796 или 1797), числящейся «старинной того села» ^[73] .

73

Там же. С. 8, 75.

Таким образом, к моменту рождения Ирины её матери было двадцать восемь лет, а отцу — круглых тридцать. По тогдашним меркам, Родион и Лукерья Яковлевы уже миновали середину земной жизни и вплотную приблизились к возрасту дедов и бабок ^[74] .

Вышло так, что семейство Яковлевых принадлежало Фёдору Алексеевичу Апраксину совсем недолго.

Двадцатипятилетний граф побаивался, что вдова его брата Петра (правда, разведённая, но имевшая хорошие связи в «сферах» особа) заявит свои — как на грех обоснованные — претензии на апраксинские земли ^[75] . А делиться с хваткой невесткой отставному капитан-поручику никак не хотелось и, едва вступив в единоличное владение вотчиной, Ф. А. Апраксин решил сорвать банк, то бишь опередить соперницу и побыстрее избавиться от Суйды и прочих окрестных селений.

74

Ср. с фрагментом «Экономического календаря» С. В. Друковцева, изданного в 1780 году: «Законное положение для крестьян весьма порядочно сделано — женщине тринадцать лет, а мужчине пятнадцать к бракосочетанию положено, чрез что они по молодым своим летам, ввыкнув, во-первых, друг к другу, а во-вторых, к своим родителям, будут иметь прямую любовь со страхом и послушанием» (цит. по: Лотман. С.219).

75

Телетова.С. 148.

Вскоре он преуспел в этом хлопотном деле и выгодно сбыл вотчину.

Покупателем оказался не кто иной, как генерал-аншеф и кавалер многих орденов, начальник Ладожского канала и кронштадтских строений Абрам Петрович Ганнибал (1696–1781), прославленный «арап Петра Великого».

Судя по сохранившимся метрическим записям, уже 1 мая 1759 года Суйда законно принадлежала ему ^[76] . Помимо Суйды, генерал приобрёл также Мельницу, Коприно (Кобрино) и иные апраксинские земли. В последующие годы он расширил свои владения за счёт покупки близлежащих имений других помещиков. Кроме того, неподалёку от Кобрина генерал попутно построил Руновскую мызу. В итоге общая площадь его поместий в Петербургской губернии составила 9476 десятин ^[77] .

76

Ульянский.С. 8.

77

Там же. С. 10.

Так Ирина (Иринья) Яковлева, которой не исполнилось и года, сменила господина и превратилась в крепостную диковинного, отродясь не виданного в тех краях барина с чёрной «арапской рожей».

Возможно, удивлённая девочка впервые увидела его, давно разменявшего седьмой десяток, лишь во второй половине 1762 года или даже позднее. После кончины императрицы Елизаветы Петровны (та почила в Бозе в декабре 1761 года) придворные недруги сумели настроить оказавшегося на престоле Петра III против генерала. В июне 1762 года Абрам Петрович был отправлен в отставку «за старостию» ^[78] , причём сделали, это без полагающихся пожалований и повышений в чине. Вскоре после оскорбительного изгнания со службы А. П. Ганнибал гордо удалился в Суйду, «где с редкими отлучками и провёл последние девятнадцать лет своей богатой событиями жизни» ^[79] .

78

Гнамманку Д.Абрам Ганнибал: Чёрный предок Пушкина. М., 1999 (серия «ЖЗЛ»). С. 154.

79

Телетова.С. 150.

В исповедной росписи суйдовской церкви Воскресения Христова за 1765 год, среди «дворовых людей господина генерал аншефа и ковалера Аврама Петровича Ганибала», есть и уже знакомые нам имена Петра Полуектова, его «приимыша» Родиона Яковлева с женой Лукерьей и детьми. Указана (среди «людей женска полу», под № 62) и Иринья, шести лет. В графах «Кто были у исповеди и святого причастия» и «Которые у исповеди не были» против её имени ничего не написано ^[80] .

80

Ульянский.С. 87.

В эти годы Яковлевы по-прежнему жили вместе с Полуектовыми, душа в душу, под единой кровлей. Семейство Родиона Яковлева разрасталось: вслед за Ириной родилось, по всей вероятности, ещё четверо детей. Такая большая семья, состоящая преимущественно из малолетних, была обречена на существование в условиях крайней нужды.

Небезызвестный Василий Львович Пушкин (дядюшка поэта), побывавший в Суйде в конце XVIII столетия, воспел благолепие тамошней натуры в звучных сентиментальных стихах:

Души чувствительной отрада, утешенье, Прелестна тишина, покой, уединенье, Желаний всех моих единственный предмет! Недолго вами я, к несчастью, наслаждался; Природы красотой недолго любовался; ………………………………………… С каким весельем я взирал, Как ты, о солнце, восходило, В восторг все чувства приводило! Там запах ландышей весь воздух наполнял, Там пели соловьи, там ручеёк журчал; И Хлоя тут была; чего ж недоставало? Что в мире я любил, что мысль обворожало, Кем сердце нежное дышало, Всё было там со мной!.. ^[81]

81

Пушкин В.Стихи; Проза; Письма. М., 1989. С. 104–105.

Крестьяне ганнибаловских владений не были горазды на подобное восприятие красот местной природы. Они находились на барщине (никаких сведений о её размерах нет), то есть трудились (в обществе своих хлой) в полях и на мельнице, временами заготавливали лес и дрова, занимались рыболовством на журчащей Кобринке и сбором мёда.

Отставной генерал жил не только «в тишине и покое», как сказано в «Немецкой биографии А. П. Ганнибала» А. К. Роткирха (XVII, 48).Он был хозяином рачительным, вникавшим во всякие хозяйственные подробности, охочим до усовершенствований, но, видимо, не слишком заботливым по отношению к собственным холопам. В преданиях сообщается о его суровом нраве и крайней скупости. Показателен эпизод, имевший место в январе 1766 года: когда ватага крепостных одного из помещиков Петербургской губернии пустилась в бега, к ней незамедлительно присоединилось и «множество беглых Господина Ганнибала Суйдовской мызы крестьяне». Вооружившись «разбойничскими инструментами», ослушники, ничуть не горюя о покинутых соловьях и ландышах, «поехали в Польшу». Дело об этом возмутительном происшествии было заслушано в Сенате ^[82] .

82

Ульянский.С. 118.

А спустя год или два после описанного волнения крестьян умер отец Ирины, Родион Яковлев, не доживший и до сорока лет. Семеро его детей, в возрасте от двух до шестнадцати лет, остались сиротами.

Очевидно, уже тогда, в конце 1760-х годов, Ирине Яковлевой пришлось не только помогать матери по хозяйству, но и работать вне дома наравне со взрослыми.

Положение Яковлевых стало особенно бедственным после кончины Петра Полуектова, их милостивца, случившейся в 1772 году. Тем не менее дети Лукерьи пережили эту мрачную пору, выросли и обзавелись семьями.

Выросла, терпеливо перенося лишения, и Ирина, обернулась невестой хоть куда. Каких-либо сведений о её житье-бытье с конца 1760-х и до начала 1780-х годов нет. Только в очередной исповедной росписи 1767 года искоркой мелькает имя крепостной девки (получившей 156-й номер), да и то возраст её указан грамотеем неверно ^[83] .

А девка, трудившаяся до умопомрачения, всё ж таки не сникла, не зачерствела душою, не утратила интереса к жизни и её чудесам. Она была прекрасной певуньей, заводилой на деревенских посиделках, гуляньях и разудалых игрищах, которые проходили в парке, под сенью «вековых дубов и лип в два обхвата», или подле суйдовского пруда. Характерно: на одном из пушкинских рисунков 1828 года наша героиня запечатлена молодой, статной, круглолицей и весёлой, в сарафане и кокошнике ^[84] , с пышной косой,покоящейся на девичьем плече. Думается, что этот графический профильный образ был навеян рассказами самой няни о былых временах. Свою юность неуимчивая [85] крестьянка и спустя полвека вспоминала с тёплым чувством; это отмечено, в частности, поэтом Николаем Языковым, который, познакомившись с Родионовной, писал о ней:

83

Там же. С. 88.

84

Атрибутировавшая данный рисунок Н. И. Грановская пишет, что «выражение лица молодой женщины бойкое и задорное». Однако исследовательница настаивает, что на голове у Арины Родионовны «девичья повязка псковских крестьянок», не типичная для жительниц Суйды (Грановская.С. 29). Но большинство пушкинистов видят в головном уборе девушки на изображении 1828 года всё-таки широко распространённый кокошник; см., напр.: Жуйкова.С. 76 (№ 111). Для нас особенно важно, что кокошник носили и незамужниекрестьянки.

85

Ср.: «Экой ты неуимчивый, как говорит моя няня» (из послания Пушкина князю П. А. Вяземскому, написанного во второй половине мая 1826 года. — XIII, 279; выделено Пушкиным).

К своей весне переносилась Разгорячённою мечтой…

Уместно привести тут и слова самого Пушкина из письма к жене от 25 сентября 1835 года: «…Могу я сказать вместе с покойной няней моей: хорош никогда не был, а молод был» (XVI, 51).В няниной поговорке (ассоциирующейся с крылатым латинским Fuimus,что означает Мы были)слышится не только тоска по минувшему, но и довольство теми дарованными и невозвратными днями.

Грамоте она так и не обучилась — зато постигла иную, более высокую, науку: прониклась духом своего народа. От матери и стариков-соседей узнавала и запоминала Ирина сказки, былины, песни, поговорки и пословицы, «повести сказочно-бытового и демонологического характера: о разбойниках, привидениях, домовых, русалках и т. д.» ^[86] . Узнав же, начинала пересказывать или петь сама: сперва младшим братьям и сёстрам, потом кобринской детворе, подружкам. «…Весь сказочный русский мир был ей известен как нельзя лучше, — утверждал впоследствии пушкинист, — и передавала она его чрезвычайно оригинально» ^[87] .

86

Чернышёв В. И.Пушкин и русские сказки. Записи // Сказки и легенды пушкинских мест. М.; Л., 1950. С. 279.

87

Анненков.С. 5.

…Мастерица ведь была И откуда что брала. А куды разумны шутки, Приговорки, прибаутки, Небылицы, былины Православной старины!.. (III, 308).

Где-то царствовала мудрая Екатерина, во дворцах заседали созванные Фелицею комиссии, шли войны с врагами внешними и ворами внутренними — в Суйде же самодержавно правил, принимал уложения, казнил и миловал рабов чёрный барин. И его генеральское слово, невзначай брошенное во время прогулки по тенистой липовой аллее, бывало для крепостных душ весомее, нежели длинные столичные манифесты, которые иногда оглашались с паперти.