Арлекин

–  Отправляй! - подал команду лейтенант и приложил руку к виску. Счастливого возвращения в Россию!

На фрегате, а он сблизился с крейсером на предельно безопасную дистанцию, выбрали втугую фал и трос Арлекин, сидевший в петле, изо всех сил толкнулся пятками и... взмыл над морем. Блочок визжал, петля с человеком промчалась над гребнями и зависла между кораблями. На фрегате четко фиксировали трос.

"Ловкие парни у этого О'Греди! - Когда рванули за фал, успел подумать: - Чистый экспресс, еще секунда и..."

И тут же полетел кувырком, с маху обрушился в тусклую оловянную воду. Рывок был таким, что дзинькнул гитарно и лопнул трос - потому и швырнуло в головокружительное сальто, едва не сломавшее шею и спину. Одно понял: на "Абердине" сыграли боевую тревогу, крейсер врубил ход. Да и фрегат стремительно увеличивал скорость, отбрасывал к пловцу лохматый бурун, на котором плясал и подпрыгивал спасательный плотик, обычный четырехугольный понтон, сваренный из жестяных труб-поплавков. Его несло прямо на Арлекина, и, забравшись в него, он решил, что если и на сей раз "выйдет сухим из воды", то возблагодарит неведомого О'Греди и окончательно проклянет Маскема.

На плотике не укроешься от ветра. Да он и не рассчитан на длительное путешествие, тем более в мокрой одежде. И весел не оказалось. Будь хоть один гребок - махал бы им, как проклятый! Что ж, придется согреваться иным способом.

Все сбросил с себя - голым остался. Зуб не попадал на зуб, но терпел и выжимал тряпки. Каждую каплю выдавил, а начало сводить судорогой лопатки и руки, долго лупцевал себя по бокам и груди, спину, где мог достать, тоже бил, и тоже остервенело. Не слишком помогало - придумал другое и принялся щипать и мять свое тело с таким усердием, что запыхался и устал. Тогда и оделся. Все на себя натянул, кроме носок. Их спрятал на животе, а накинул плащ, задумался о дальнейшем. О ближнем дальнейшем, но не о дальнем.

Как поступят англичане? Коммодор, скорее всего, постарается забыть о своем "протеже". У-у, банный обмылок, аристократ зачуханный! Карусель-то явно подстроена! А фрегат? Должен вернуться. Это ж с него сброшен плотик. Значит, рассчитывали на что-то... Они, что ж... Они могли рассчитывать только на него, на его здоровье, руки и шкуру. Теперь-то уже дубленую. Ох-ох, кто за нее. не брался! И Арлекин, стащив плащ, снова принялся терзать свое тело.

Щипки и тумаки не только согревали, но и отвлекали: нервы что-то стали пошаливать после стольких событий. Только однажды он встрепенулся и замер, услышав далекий грохот пушек. Потом они стихли, потом наползли сумерки, а вскоре тьма прикрыла даже ближние гребни, оставив плеск да изнуряющие взлеты, падения в неудобном и жестком плоту...

С началом ночи холод стал одолевать по-настоящему.

Теперь он всерьез занялся "нанайской борьбой", понимая, что спасти может только постоянное движение, гимнастика тела. Вспомнил читанное где-то о японцах, которые разогревали тело на морозе, непрерывно напрягая и сокращая мышцы. И это - находясь в статичном положении, не двигаясь. Кажется, разговор шел о часовых, вынужденных стоять истуканами. Что ж, если могли японцы, сможет и он, однако у него все-таки свой способ.

Помог серебряный доллар, обнаруженный в плаще. Забыл о нем боцман, а может, оставил на память. Если на память - хорошо. И ежели встретятся, вернет боцманюге СВОЙ сувенир! Арлекин устроился сколь можно удобно и принялся гнуть - сгибать и разгибать крупную монету.

Это было настоящее единоборство! Ведь силы - не те. И корм на "Абердине" не в коня, как говорится, а голодовка - диета с техжиром - не шутки все-таки, и уж никак не пампушки... Согрелся через час и достал с живота сухие носочки. Стал обуваться - пребольно ударился коленом о какой-то выступ, а сообразив, что выступ - ЭТО КРЫШКА ОТСЕКА, отсека с аварийным запасом, пребольно, по-настоящему звезданул - искры, во всяком случае, полетели! - себя в лоб кулаком: "Хорош капитан дальнего заплыва, если забыл об элементарной вещи!"

Да и было за что ругать себя, было!.. Он выгреб кучу напарафиненных свертков и множество разных вещей. Ракеты засунул обратно (пульнешь в небо всплывет фашистская лодка!), туда же вернул отражатель-гелиограф для подачи солнечных сигналов. Солнца нет - пусть полежит и зеркальце. Оставил нож, шоколад, фонарик и галеты, а бутыль с второсортным виски вообще не выпустил из рук. В ней наверняка больше кварты. Посветил фонариком - точно, черным по белому: две пинты. Это же литр спирта! Хватив добрый глоток и набив рот шоколадом, Арлекин плеснул из бутыли в ладонь и полез за пазуху. Кряхтя и ухая, изгибаясь так и сяк, он тер плечи, поясницу и даже спину, где мог достать хотя бы кончиками пальцев.

Массаж, сухие носки и полный живот вселяли надежду, что продержится до утра. Из плаща получился шалаш. Капитан плотика (он мог и уже называл себя так) расслабился - совсем немного, и вдруг вспомнил, какой сегодня день. Бог ты мой, КАКОЙ СЕГОДНЯ ДЕНЬ!.. Сегодня ему стукнуло ровно три десятка.

Тридцать лет. Событие. Круглая дата. К тому же неординарная. Причем в этой лохани! Он снова, как в колыбели, вот только качают его не ласковые мамины руки, а ледяные, костлявые пальцы войны. Тридцать лет! Событие, которое нужно отметить, черт возьми, назло обстоятельствам, вынудившим болтаться в этом корыте по океану. Назло обстоятельствам и Маскему, который уже записал, поди, "мистера Арлекина" в покойники. Назло всему!

Надо же - день рождения!.. А он, без руля и без ветрил, у черта на куличках... И пляшут вокруг, Красотуля, черные горбы, волны пляшут, раскачиваются, застилают мир, замыкают, подлые, в одиночество, прячут именинника от чьих-то глаз - хорошо, если от вражеских, а если и от глаз спасателей? Хотят, чтобы взвыл от тоски? АН нет! Не выйдет, мама Адеса, синий океан, не получится, хоть ты нынче и не синий, а черный! Не будет ни тоски, ни одиночества!

Это - фонарик, вот - зеркало-гелиограф. Фонарик подвесим к пуговице плаща, фильтр передернем на синее стеклышко и подмигнем зеркальцу: "Здравствуй, дорогой товарищ! Здорово, Арлекин! День рождения, капитан, а выпить не с кем? Понимаю - неприятности: зад мокрый, кругом вода, на душе лягушки квакают... Но я-то, мил друг, всегда с тобой, а ты - со мной, приятель!" Глотнул из бутылки, отдышался и снова поднес горлышко к губам: "Твое здоровье, Красотуля, милый далекий Пьеро! Помни обо мне, и я доберусь до дома!"

Он не спешил, но время от времени зажигал фонарик, улыбался отражению и прикладывался к бутыли.-Когда произносил тост во здравие Лопеса и Бонифация, слегка посветлело - вызвездило высокое небо, и черные волны колыхались отчетливо и резко на фоне мерцающих глубин верхнего океана. Арлекин (а он сейчас "назло врагу" ощущал себя прежним Арлекином!) выпил за звезды верных подруг всех судоводителей, начиная от... от... Во всяком случае, даже не от Магелланов и Колумбов - от безвестных кормчих, которые, подобно ему, вот так же болтались одинокими среди волн.

Бдение продолжалось до утра.

Он пил вонючее виски, грыз каменные галеты и не хмелел. Лишь однажды затуманилась голова и не было сил припомнить, пил ли уже за здоровье Роберта Скотта Для верности повторил и решил все-таки вздремнуть. Роберт привиделся в пурге, под всполохами полярного сияния, укутанный в меха и принявший обличье знаменитого тезки, замерзшего в Антарктиде. Замерзшего... Но в Антарктиде не бывает сияний. Или бывают?.. Так и не припомнив, вздрогнул от озноба и окончательно проснулся: и без Антарктиды в пору околеть!