Армагеддон

ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ

В сад он вошел, оправляя на себе несколько помятый при бегстве пиджак. За соснами мелькали цветные платья. Слышались женские голоса, будто кто-то струнно перебирал их, приятно задевая душу. Посмотрел на себя в зеркало — на стволе сосны, над фарфоровым умывальником. Вымыл руки, пригладил бородку. Протер и надел очки. Положил в рот душистую пастилку. Пожалуй, теперь он может появиться.

По дорожке навстречу бежала приятно возбужденная Майя, в каком-то безвкусном цветном шарфике и тяжелом, с золотом платье.

— Почему ты ничего не говорил о своих замечательных женах? О своей невесте? Чудо Востока!

— Какие жены? — только и мог сказать дядя Володя.

— Обманывал, малыш? — с нежностью произнесла Майя, протянув к нему ручки, — А мы, как познакомились, мигом подружились. Какой сад у твоей последней жены!

— И сама — смуглое яблочко — Марина, — басом сказала Тея, появляясь из-за спины Майи.

Солнце сквозь хвою посылало последний зеленый луч. Сзади, на террасе, под абажуром — еще робким оранжевым светом виднелись знакомые женские лица, прически, флоксы на столе — лиловые и белые. К террасе клонились золотые шары. И все веяло давно позабытым: детством, родителями, их сложными отношениями, катанием в лодке, и падали, падали яблоки — теперь уже румяные, зимние сорта. Одно, красное в полоску до невозможности, покатилось по дорожке к его ногам.

— Что вы празднуете? — наконец догадался спросить дядя Володя.

— Здравствуй, милый! Наконец-то! Мы все тебя ждем! — навстречу от террасы спешила принаряженная красивая Марина. И веселые, столько раз целованные, лица разом повернулись к нему.

— Мы празднуем праздник дяди Володи! — торжественно возгласила длинноногая Лида, она тоже была здесь.

— Подайте ему вина! — скомандовала Марина.

— Да здравствует единственный неповторимый дядя Володя! — прогремел дружный хор.

Зазвенели бокалы. Объятья, поцелуи, повисание на шее, общее веселье. Потом женщины затеяли игру. Каждая объяснялась ему в любви, по очереди.

— Всегда появляется внезапно, сам как праздник, — первой начала Майя. — Ему нет дела, может быть у тебя болит голова, женское расстройство, житейские проблемы. Мы ведь, признайтесь, подруги, не всегда хорошо пахнем и часто не любим себя, есть в нас нечистота, есть, и в мыслях тоже. Поэтому мы часто моемся и умащаем себя, как можем. Ты же любишь нас, какие есть, я видела: с удовольствием выносил ночной горшок и подтирал на полу. Потому что ты целиком наш. Слава тебе, дядя Володя!

— Надоели мужики! Одни и те же в моей глуши, — с досадой сказала Валентина. — Дядечка Володечка! Каждый волосик золотой! Он ведь для меня и женщина и мужчина — идеал! Подружка любимая! Лежим, бывало, отдыхаем на моей вдовьей постели, все ему расскажу, пока петухи в округе не запоют. И ведь всегда хорошо посоветует. А потом снова он — мужик. Ну и что же, что француз! Духами пахнет — пусть. Ни на кого не променяю.

— Деликатный, — басом продолжала Тея. — Один раз в гостях побывает и не дотронется, целую неделю о нем мечтаю. Даже мацони однажды скисло.

— Мы с ним не понимаем друг друга, — высокомерно вмешалась Николь. — Зачем женщине и мужчине понимать? Пусть мне кто-нибудь объяснит! Я и не хочу его понимать. Зато он понимает, что и не надо понимать — и ведет себя соответственно. Единственный мужчина, который понимает, что ничего понимать не надо, иначе все испортишь. Люблю мудака!

— Нет, он меня сразу понял, — возразила длинноногая Лида. — Мужчины грубы, особенно молодые. Ужом вьется, а уступишь, смотришь, уже спиной к тебе повернулся. Я не знаю, я новенькая, но ни к кому не ревную. Ну и хорошо. Пусть вы все. А у нас совсем все иначе. Я, правда, как племянница, к нему отношусь. Он такой одинокий и никого у него, на самом деле, и нет. Не грусти, дядя Володя!

— Всю жизнь его ждала и всю жизнь ждать буду. И только ему буду принадлежать, — сказала резко Гульнара.

— А я ведь даже его никогда не видела, — сказала пухлая соблазнительная Верочка. — В ночной смене работаю. Утром вернусь, простыни французскими духами пахнут. Мечта — не мужчина!

— Слава Богу, он не мужчина, — жестко улыбнулась Нина. — А то бы я стала по настоящему гетерой, лесбиянкой, всех вас, сама себя бы изнасиловала. Тетя Володя, вот как я зову его в самые прекрасные минуты. Вот так, подомнешь под себя его изнеженное брюшко, сожмешь и вопьешься губами… простите за откровенность. Вечная девушка для меня дядя Володя!

— Тайна в нем, загадка! — мечтательно сказала Наташа.

— Даже мой трехлетний малыш говорит: «Рыжая бородка, отгадай загадку, дядя Володка».

— Володья, туши свет! — засмеялась Сара-американка.

— Мой любимый врунишка! — вздохнула красивая Марина. — Я ведь ушами его люблю. Знаю, что врет, оторваться не могу, век бы слушала и любила! Милый, теплый, лживая бородка, расскажи нам, как стал собакой или про мафию!

Дядя Володя вздрогнул.

— Спасибо вам, мои милочки. Вы ведь знаете, какие вы, такой и я, вот и вся моя тайна и загадка. Таким уж я создан. Для вас, для вас, мои щелочки! Ведь кто-нибудь на свете должен быть создан специально для вас. Божья предусмотрительность. Чтобы не было все так скучно и уныло. Я ваш, я ваш, я ваш. А вы все — во мне. Всех я вас родил и выдумал, да так удачно, что все вы жить стали…

А теперь скажу, все — правда, все, даже все мое вранье — правда. Я ведь и собакой стал, и от мафии убегаю, — дядя Володя оглянулся. — Я ведь попрощаться к вам пришел, на всех посмотреть — и всем вам спасибо. Всех люблю. Всех люблю.

Сзади стукнула калитка. Даже не оглядываясь, дядя Володя знал. В сад входили киллеры.

ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ

Мне позвонила Марина, и я узнал, что дядю Володю положили в больницу. Он упал в обморок прямо в метро. Я ожидал, что-то в таком роде должно было произойти. Все равно прозвучало неожиданно. Мне стало его жалко, потому что подозревать можно было все что угодно, вплоть до рака. Марина плакала и не знала, где его искать в этой Боткинской больнице, там 19 корпусов. Я вызвался пойти с ней и отыскать дядю Володю. Мы уговорились встретиться завтра, в пять часов у ворот.

Городская природа производила на меня впечатление пожившего, потасканного, не вполне здорового человека всегда, но осенью особенно. В воздухе — пыль, на дороге — грязь.

Предварительно я все-таки дозвонился до отделения, в котором лежал дядя Володя и поговорил с ординатором. Тот сказал:

— Вы же, наверно, знаете, у больного цирроз печени.

— Нет, — сказал я.

— Кто вы ему? Родственник?

— Нет, — сказал я.

— А есть у него родственники в Москве?

— Жена, — сказал я. — Хотя они не расписаны.

— Значит, она ему не жена, — сказал дотошный ординатор. — Есть кто-нибудь, отец, мать, братья?

— Есть много женщин — и все они ему — отец, мать, братья, сестры и даже племянницы, — честно ответил я.

— Вы мне голову не морочьте! — рассердился голос врача. — Меня ждут больные. Если хотите, приезжайте, навестите его. Воду минеральную надо привезти больному, мясной бульон. Он лежит в семнадцатом отделении. Передачи с 5 до 7 ежедневно, кроме воскресенья. До свидания.

— До свиданья, спасибо, доктор, — сказал я. Хотя я до сих пор подозреваю, что со мной говорил медбрат, а не врач. Ну да не все ли равно. Медицинский брат тоже мне не брат и даже не племянник.